СЛОВО О ПОГИБЕЛИ РУССКОЙ ЗЕМЛИ [1917.]

 А. М. Ремизовъ († 1957 г.)
ОГНЕННАЯ РОССИЯ

Широка раздольная Русь, родина моя, принявшая много нужды, много страсти, — вспомянуть невозможно, — вижу тебя, оставляешь свѣтъ жизни, въ огнѣ поверженная.
Были будни, трудъ и страда, а бывалъ и праздникъ съ долгой Всенощной, съ обѣднями, а потомъ съ хороводомъ громкимъ, съ шумомъ, съ качелями.
Былъ голодъ, было и изобиліе.
Были казни, была и милость. Былъ застѣнокъ, былъ и подвигъ: въ жертву приносили себя ради счастья народнаго.
Гдѣ нынѣ подвигъ? гдѣ жертва?
Гарь и гикъ обезьяній.
Было униженіе, была и побѣда.
Братъ мой безумный — несчастливъ часъ! — твоя Россія загибла.
Я кукушкой кукую въ опустѣломъ лѣсу твоемъ, гдѣ гніетъ палый листъ: Россія моя загибла.
Было лихолѣтье, былъ Разстрига, былъ Воръ, замутила Смута Русскую землю, развалилась земля, да поднялась, снова стала Русь стройна, какъ ниточка, — поднялись русскіе люди во имя Русской Земли, спасли тебя: брата родного выгнали, краснозвонный Кремль очистили — не стерпѣлось братнино Иго иновѣрное.
Была Вѣра русская искони изначальная.
Много знаютъ поволжскіе лѣса до Желѣзныхъ воротъ, много слышали горячихъ молитвъ, какъ за вѣру русскую въ срубахъ сжигали себя.
Гдѣ ты, родная твердыня, послѣдняя Русь?

Былъ на Руси Каинъ, креста на немъ не было, своихъ предавалъ, а и онъ любилъ въ проклятомъ грѣхѣ своемъ свою мать Россію, сложилъ пѣсни неизбывныя:
У Троицы у Сергія было подъ Москвою...
Или другую — на костеръ пойдешь съ этой пѣсней:
Не шуми, мати, зеленая дубровушка...
* * *
Широка раздольная Русь моя, вижу твой краснозвонный Кремль, твой бѣлоснѣжный, какъ непорочная дѣвичья грудь, златокровельный соборъ Благовѣщенья, а не вѣститъ мнѣ серебряный ясакъ, не звонитъ красный звонъ.
Или заглушаетъ его свистъ несносныхъ пуль, обезпощадившій сердце міра всего, всей земли?
Одинъ слышу обезьяній гикъ.
Ты горишь — запылала Русь — головни летятъ.
А до вѣка было такъ: было увѣрено — стоишь и стоять тебѣ, Русь широкая и раздольная, неколебимою во всей нуждѣ, во всѣхъ страстяхъ.
И покрой твое тѣло короста шелудивая, буйный вѣтеръ сдуетъ съ тебя и коросту шелудивую, вновь свѣтла, еще свѣтлѣй, вновь радостна, еще радостнѣй возстанешь надъ лѣсами своими дремучими, надъ степью ковилевою, взбульливою.
Такъ пошло, такъ думали, и такая крѣпла вѣра въ тебя.
Человѣкоборцы безбожные, на землѣ мечтающіе создать рай земной, жены и мужи праведные въ любви своей къ человѣчеству, вожди народные, только счастья ему желавшіе, вы, дѣлая дѣло свое, сѣя вражду, вы по кусочкамъ вырывали вѣру, не замѣтили, что съ вѣрою гибла сама русская жизнь.
Нынѣ въ сердцевинѣ подточилась Русь.
Вожди слѣпые, что вы надѣлали?
Кровь, пролитая на братскихъ поляхъ, обезпощадила сердце человѣческое, а вы душу вынули изъ народа русскаго.
И вотъ слышу обезьяній гикъ.
Русь моя, ты горишь!
Русь моя, ты упала, не поднять тебя, не подымешься!
Русь моя, Русская земля, родина беззащитная, обезпощаженная кровью братскихъ полей, подожжена горишь!

* * *
О, моя Родина обреченная, пошатнулась ты, неколебимая, и твоя багряница Царская упала съ плечъ твоихъ.
За какой грѣхъ или за какую смертную вину?
За то ли, что клятву твою сломала, какъ гнилую трость, и потеряла вѣру послѣднюю, или за кровь, пролитую на братскихъ поляхъ, или за кривду — сердце открытое не разъ на крикъ кричало на всю Русь: «нѣтъ правды на Русской землѣ!» — или за исконное безумное свое молчаніе?
Ты и нынѣ, униженная, затоптанная, когда пинаютъ и глумятся надъ святыней твоей, ты и нынѣ безгласна.
Безумное молчаніе вѣрныхъ сыновъ твоихъ вопіетъ къ Богу, какъ смертный грѣхъ.
О, моя родина поверженная, ты руки свои простираешь —
Или тебя посѣтилъ гнѣвъ Божій — Богъ послалъ на тебя мечъ Свой?
О, моя родина безсчастная, твоя бѣда, твое разореніе, твоя гибель — Божье посѣщеніе. Смирись до послѣдняго конца, прими бѣду свою — не бѣду, милость Божію, и страсти очистятъ тебя, обѣлятъ душу твою.
Скажу тебѣ со всей болью моей — не лиха, только добра и тишины я желаю тебѣ — духа нѣтъ у меня: что я скажу въ защиту народа моего? И стыдно мнѣ — я русскій, сынъ русскаго.
О, моя родина горемычная, мать моя униженная.
Припадаю къ ранамъ твоимъ, къ горящему лбу, къ запекшимся устамъ, къ сердцу, надрывающемуся отъ обиды и горечи, къ глазамъ твоимъ изсѣченнымъ. —
Я не разъ отрекался отъ тебя въ тѣ былые дни, грознымъ словомъ Грознаго въ отчаяніи задохнувшагося сердца моего проклиналъ тебя за крамолу и неправду твою.
«Я не русскій, нѣтъ правды на Русской землѣ!»
Но теперь — нѣтъ, я не оставлю тебя и въ грѣхѣ твоемъ, и въ бѣдѣ твоей, вольную и полоненную, свободную и связанную, святую и грѣшную, свѣтлую и темную.
И мнѣ ли оставить тебя, — я русскій, сынъ русскаго, я изъ самыхъ нѣдръ твоихъ.
На звѣзды твои молчаливыя я смотрѣлъ изъ колыбели своей, слушалъ шумъ лѣсовъ твоихъ, тосковалъ съ тобой подъ завываніе снѣжныхъ бурь твоихъ, я леталъ съ твоей воздушной нечистью по дикимъ горамъ твоимъ, по гоголевскихъ необозримымъ степямъ.

Какъ же мнѣ покинуть тебя?
Я несъ тебѣ уборы драгоцѣнные, чтобы стала ты свѣтлѣе и радостнѣй. Изъ твоихъ же камней самоцвѣтныхъ, изъ жемчуговъ — словъ твоихъ, я низалъ бѣлую рясну на твою нѣжную грудь.
О, родина моя обреченная, покаранная, жестокой милостью надѣленная ради чистоты сердца твоего, поверженная лежишь ты на муравѣ зеленой, вижу тебя, въ гари пожаровъ подъ пулями, и косы твои по землѣ разсыпались.
Я затеплю лампаду моей вѣры страдной, буду долгими ночами трудными слушать голосъ твой, сокровенная Русь моя, твой ропотъ, твой стонъ, твои жалобы.
Ты и поверженная, искупающая грѣхъ свой, навсегда со мной останешься въ моемъ сердцѣ.
Ты канешь на дно свѣтлая.
О, родина моя обреченная, Богомъ покаранная, Богомъ посѣщенная!
Сотрутъ имя твое, сгинешь, и стояла ты или не было, кто вспомянетъ? Я душу сохраню мою русскую съ вѣрой въ правду твою страдную, сокрою въ сердцѣ своемъ, сокрою память о тебѣ, пока слово мое, рѣчь твоя будутъ жить на трудной крестной землѣ, замолкающей безъ подвига, безъ жертвы, въ безпѣсеньи.
* * *
Ободранный и нѣмой стою въ пустынѣ, гдѣ была когда-то Россія.
Душа моя запечатана.
Все, что у меня было, все растащили, сорвали одежду съ меня.
Что мнѣ нужно? — Не знаю.
Ничего мнѣ не надо. И жить не зачѣмъ.
Злоба кипитъ въ душѣ, кипитъ безсильная; вѣдь, полжизни сгорѣло изъ-за той Россіи, которая обратилась теперь въ ничто, а могла бы быть всѣмъ.
Хочу неволи вмѣсто свободы, хочу рабства вмѣсто братства, хочу узъ вмѣсто насилія.
Опостылѣла бездѣльность людская, похвальба, залетное пустое слово.
Скорбь моя безпредѣльная.
Нѣтъ вѣры въ Россіи, нѣтъ больше Церкви, это ли Церковь, гдѣ восхваляютъ временное?
И время пропало, нѣтъ его, кончилось время.
Не гибель страшна, но нельзя умереть человѣку во имя себя самого. Ибо не за что больше умирать, все погибло.
И изъ бездны подымается ангелъ зла — серебряная пятигранная звѣзда надъ головой его съ семью лучами и страшенъ онъ.
— Погибни во имя мое! И нѣтъ спасенія свыше.
Злость моя лютая.
И тянется замкнутая слѣпая душа, нѣмыми руками тянется въ безпредѣльность. —
И не проклинаю я никого, потому что знаю часъ, знаю предѣлъ, знаю исполненіе сроковъ судьбы.
Ничто не избѣжитъ гибели.
О, если бы избѣжать ея!
Каждый самъ въ одиночку несетъ бремя проклятія своего — души своей закрытую чашу, боясь расплескать ее.
Тьма вверху и внизу.
И свилось небо, какъ свитокъ.
И нѣту Бога.
Скрылся Онъ въ свиткѣ со звѣздами и солнцемъ и луною.
Черная бездна разверзлась вверху и внизу.
Слышите! Нѣтъ ничего, ни Кремля, ни Россіи — ровь и гладь.
Приходи и строй! Приходи, кому охота, и дѣлай дѣло свое, — воздвигай новую Россію на мѣстѣ горѣломъ.
А про старое, про бывалое — забудь.
Ты весь Китежъ изводи сѣтями — пусто озеро, ничего не найти.
Единый конецъ безъ конца.
* * *
Русскій народъ, что ты сдѣлалъ? Искалъ свое счастье и все потерялъ. Одураченный, плюхнулся свиньей въ навозъ.
Повѣрилъ. —
Кому ты повѣрилъ? Ну, пеняй теперь на себя, расплачивайся.
Землю ты свою забылъ колыбельную.
Гдѣ Россія твоя?
Пусто мѣсто.
Русскій народъ, это грѣхъ твой непрощаемый,
И гдѣ совѣсть твоя, гдѣ мудрость, гдѣ крестъ твой?
Я гордился, что я русскій, берегъ и лелеялъ имя родины моей, молился святой Руси.
Теперь презираемъ со всѣмъ народомъ несу кару, жалокъ, нищъ и нагъ.
Не смѣю глазъ поднять.
— Господи, что я сдѣлалъ!
И одно утѣшеніе, одна надежда: буду терпѣливо нести бремя дней моихъ, очищу сердце мое и умъ мой помутнѣлый и, если суждено, возстану въ Свѣтдый день.
Русскій народъ, настанетъ Свѣтлый день.
Слышишь храпъ коня?
Безумный ѣздокъ, что хочетъ прыгнуть за море изъ желтыхъ тумановъ, онъ сокрушилъ старую Русь, онъ подыметъ и новую, новую и свободную изъ пропада.
Слышу трепетъ крыльевъ надъ головой моей.
Это новая Русь, прекрасная и вольная, царевна моя.
Русскій народъ, вѣрь, настанетъ Свѣтлый день.
* * *
Сорвусь со скалы темной птицей тяжелой, полечу неподвижно на крыльяхъ, стеклянными глазами буду смотрѣть въ безпредѣльность, въ черный мракъ полечу я, только бы ничего не видѣть.
Закукурекалъ бы, да головы нѣтъ: давно оттяпана!
Поймите же, быть пришельцемъ въ своей, а не чужой землѣ, это проклятіе.
И это проклятіе — удѣлъ мой.
* * *
Все разорено, пусто мѣсто, остался столъ — во весь ростъ человѣчій великъ сдѣланъ.
Обнаглѣлые жадно съ обезьяньимъ гикомъ и гоготомъ рвутъ на куски пирогъ, который когда-то испекла покойница Русь — прощальный, поминальный пирогъ.
И рвутъ, и глотаютъ, и давятся.
И съ налитыми кровью глазами грызутъ столъ, какъ голодная лошадь ясли. И норовятъ до чиста слопать все до прихода гостей, до будущихъ хозяевъ земли, которые сядутъ на широкую Русскую землю.

В-ѣ-ѣ-ѣ-ч-н-а-я п-а-а-м-я-т-ь.
5 Октября 1917.