Почему осенью 1941 года москвичи выкидывали портреты Ленина и Сталина
Осень
1941 года – самый тяжелый период для Москвы в годы войны с Германскими
национал- социалистами. Надвигающаяся угроза испытывала не только
гражданскую сознательность жителей столицы, проверку на прочность
проходили и их новые советские качества.
Все
лояльное Советской власти бежало с запада вглубь страны и уже к концу
лета 1941 года Москва фактически стала прифронтовым городом. Вермахт
один за другим занимает Брянск, Калугу, Боровск, Тверь, Зеленоград. До
столицы рукой подать. Немецкие танки стоят возле Химок, а мотоциклистов
даже видят недалеко от станции метро Сокол. Гнетущую атмосферу в столице
усугубляют слухи о катастрофической ситуации на фронте...
С
начала октября вереница москвичей, не верящих в способность Красной
Армии отстоять Красную столицу коммунистической империи, потянулась к
железным дорогам и шоссе, ведущим на Восток. С каждым днем поток
легковых автомобилей, грузовиков и гужевых повозок становился все
больше.
По воспоминаниям многочисленных очевидцев, к 16 октября
паника в Москве достигла своего пика. Прекратили работу практически все
учреждения, заводы и городские службы, остановились наземный транспорт и
метро. Замолчали пресса и радио. Горожане уже привычно готовились к
худшему. Приказ об эвакуации спровоцировал панику. До людей стало
доходить, что город сдадут.
Началась спешная эвакуация всех, кто
был неспособен защищать город, а прекратившим работу выплачивалась
денежная компенсация. Поговаривали, что связь с фронтом потеряна и
правительство готово в любой момент сдать столицу, предварительно
взорвав около 12 тысяч стратегически важных объектов.
Среди них
были станции московского метрополитена, где в тревожные осенние дни
кипела своя жизнь. Здесь функционировали библиотека и
молочно-раздаточный пункт, здесь выступали с лекциями и докладами. В
метро дежурили врачи и акушеры, которые во время бомбовых ударов приняли
не один десяток родов.
В условиях информационного вакуума город,
видя массовое бегство руководства с вещами, на несколько дней
погрузился в пучину хаоса. Наименее сознательные граждане грабили
оставленные без присмотра магазины, лояльные пытались расхищение
пресечь. Так, работники шелкоткацкого комбината им. Щербакова избили
директора, собиравшегося уехать с государственным имуществом на
автомобиле.
16 октября видели, как разбушевавшаяся толпа
проломила забор на фабрике «Ударница», намереваясь вынести кондитерские
изделия. 17 октября группа рабочих завода No69 Наркомата силой отбила
готовящуюся к отправке в Свердловск бочку спирта и устроила попойку.
В
Москве начали наблюдаться перебои с товарами первой необходимости, что
породило небывалую спекуляцию. Недобросовестные торговцы шли на любые
ухищрения, чтобы нажиться на тотальном дефиците. Один из обманутых
москвичей жаловался соседу: «Купил у спекулянта за 45 рублей 100 граммов
махорки в тщательно запакованном пакете. Дома обнаружил, что внутри
сено».
Опасаясь прихода немцев, люди избавлялись от всего, что
могло бы выдать их симпатии к советской власти. Надежда Растянникова, в
то время первоклассница, наблюдала как на Преображенке все окрестные
помойки были завалены портретами Ленина. А вот сталинские изображения
трогать боялись, в городе еще было в наличии НКВД.
Пожалуй, самым
удивительным явлением военной Москвы были длинные очереди в
парикмахерские. Очевидцы разъясняют, что некоторые дамы решили привести
себя в порядок перед приходом новой власти. Ведь многие искренне верили,
что при оккупационном режиме жизнь продолжится прежним чередом и без
коммунистов.
Член Союза писателей Николай Вержбицкий с горечью
записал в дневнике: «16 октября войдет позорнейшей датой, датой
трусости, растерянности и предательства в истории Москвы... Опозорено
шоссе Энтузиастов, по которому неслись в тот день на восток автомобили
вчерашних „энтузиастов“ (на словах), груженые никелированными кроватями,
коврами, чемоданами, шкафами и жирным мясом хозяев этого барахла».
Наконец
вечером 17 октября к москвичам обратился представитель Моссовета
Василий Пронин с требованием немедленно приступить к работе и не верить
дезинформаторам. Вскоре заработали наземный транспорт и метро,
возобновили работу магазины, аптеки, больницы и городское коммунальное
хозяйство. События, происходившие в Москве 16 октября, были названы
«грубым нарушением государственной дисциплины».
Порядок в столице
быстро восстановили. С нарушителями и провокаторами разбирались
народные суды, которые превратились в эти дни в военные трибуналы, а
милиция расстреливала мародеров и грабителей прямо на месте
преступления.
Однако продовольственная ситуация с каждым днем
ухудшалась. Если летом работали коммерческие магазины, где с наценкой
можно было купить любые продукты, то осенью реализация основных
продтоваров осуществлялась только по карточкам. Это порождало очереди.
Самые большие (до десяти тысяч человек) выстраивались за хлебом и
картошкой, стояли люди за портвейном и газированной водой.
В
период наиболее интенсивных бомбардировок столицы действовало негласное
правило: если во время воздушной тревоги кто-либо прятался в убежище,
обратно в очередь его не пускали. В октябре–ноябре 1941-го, когда Москва
подвергалась наиболее массированным бомбовым ударам немецкой авиации,
люди, не желавшие терять очередь, гибли десятками.
7 ноября на
Красной площади прошел парад, посвященный 24-й годовщине Октябрьской
революции, в котором приняли участие несколько сот танков. Это событие
успокоило москвичей. Горожане стали постепенно привыкать жить в условиях
постоянных авианалетов. Когда 19 ноября во время спектакля в Большом
театре объявили воздушную тревогу зрители отказались уходить в убежище и
потребовали постановку возобновить.
Тарас Репин
Оставить комментарий