ОТЕЦ ЕГОР ЧЕКРЯКОВСКИЙ. Сергий Нилус (II Часть)

Пока шла беседа, Антоныч так и впивался в меня своими серенькими глазками.
Удивительное дело - духовное богатство верующей христианской души! Всякое другое достояние люди стараются удержать для себя; это же расточается рукой неоскудевающей. Даже богатство любви и дружбы, чувств, наиболее возвышенных из всех человеческих чувств, никто делить с посторонним не станет, а будет беречь их для себя и для того человека, к которому он эти чувства питает, ревниво их укрывая от чужого глаза. О материальных благах и говорить нечего - ими делятся только праведники. Богатство же веры только тогда и может считаться богатством, когда человек им делится с ближним. Горько бывает не то, когда черпают из сокровищницы твоей веры, а то, когда твоим сердечным раздаянем пренебрегают...
Такое чувство, должно быть, испытывал и Антоныч, когда выслеживал, не подметит ли во мне зарождения той веры, которой и сам он пламенел.
Подметил ли он что во мне? Только повеселел мой Антоныч.
В Волхов мы приехали поздно ночью, вернее - под самое утро. До батюшки в Чекряк оставалось верст 15-17...
* * *
Бодро поскрипывая подковами и взметая тонкую морозную пыль, выбрался верный слуга наш конь к сарайчикам и крупной рысью, точно чуя близкий отдых, помчал нас вниз к лощинке, темневшейся на снежном покрове своим перелеском.
- Вот тебе и отец Егор с его храмом!..

У меня замерло сердце. Отчего оно замерло? В предчувствии ли того, что сейчас, лицом к лицу, я предстану перед силой Божией, избравшей для своего проявления никому неведомый, пустынный, заброшенный уголок великого русского царства, забытый, уничиженный, презренный всеми, даже пастырями своими покидаемый, точно зачумленный? Из понятной ли боязни встретиться и, быть может, даже говорить с человеком избранным, для которого по благодати Божией открыто сокровенное человека?..
Кажется, будь я один без Антоныча, я с места бы вернулся домой, не заезжая в Чекряк. Но как было не взглянуть на того, кто в глазах простых сердцем заменил им в этой юдоли плача старца Амвросия, великого Печальника горя русского!
Жутко мне было, но вместе с тем и радостно. Это-то радостное побороло все остальные чувства…

Эй, милые прошел батюшка в церковь? - обратился Антоныч к бегущим мимо богомолкам. Те что-то впопыхах ответили и промчались мимо.
- Прошел знать. Бегите скорей за ними! Эк, дело-то какое! Ну, как опоздали?! Да, бегите же! Я сейчас одним махом сам примчусь! Я подхватился точно на пожар и через могилки, насеянные по дороге от “странной”, побежал прямо в красневшуюся передо мной церковь.
* * *
Маленькая, тесная церковка, вида весьма древнего, уже была переполнена народом, когда я, запыхавшись, вбежал по верхним ступеням ее убогого крыльца.
Я взял три свечки и, пробираясь через толпу, пошел их ставить к местным образам в иконостасе. За левым клиросом у какого-то Образа уже теплилось множество свечей и было заметно, что вся масса народа ютилась и жалась к этому образу. Батюшки в храме не было видно.
Положив поклон, я поставил свечку святителю Николаю.
Несмотря на тесноту в церкви, в ней было холоднее, чем на открытом воздухе. От холода восковая свечка ломалась в руках при постановке в подсвечник. Перед образом Богоматери свеча моя, уже поставленная, свалилась и зажженным концом упала на шитое полотенце, украшавшее лик Пречистой…
Из-за моего плеча порывисто протянулась чья-то рука, успевшая вовремя подхватить падавшую свечку… Я оглянулся и… обомлел от неожиданности: в пол-оборота от меня стоял сам батюшка… Привычной, твердой рукой батюшка поставил мою свечку и, не глядя на меня, не глядя ни на кого, пошел оправлять и зажигать сам лампадки перед образами.
Я стал у правого клироса, где было немного посвободнее от толпы, прижавшейся ближе к левому. Глаз не мог я оторвать от отца Егора.

Порывистой, быстрой походкой отец Егор вошел в алтарь. Через минуту он вышел оттуда, неся в руках аналой и толстую книгу в старинном кожаном переплете… Толпа почтительно и безшумно подалась назад и открыла доступ батюшке к левому клиросу, сзади которого перед иконой Царицы Небесной уже горели безчисленные свечи.
Все молящиеся как-то насторожились в благоговейном молчании… Тихо, проникновенно и вместе властно раздался призыв отца Егора:
- Три поклона Божией Матери!
И вся толпа, как один человек, во главе с батюшкой, разом опустилась троекратно на колени.
Где-то в отдаленном углу церкви раздалось чье-то всхлипывание. Многие, как опустились на колени, так и остались в этом положении…
Среди всеобщей тишины, нарушаемой изредка глубокими вздохами, стал читать батюшка молебный Канон к Пречистой, поемый во всякой скорби и обстоянии:
“К Богородице прилежно ныне притецем, грешнии и смирении и припадем, в покаянии зовуще из глубины души: Владычице, помози на ны милосердовавши, потщися - погибаем от множества прегрешений, не отврати Твоя рабы тщи, Тя бо и Едину надежду имамы!”
И опять: “К Богородице прилежно ныне притецем”…
Какой проникновенный, исполненный безпредельной веры, голос читал эти чудные, покаянные слова! Толпа замерла. Казалось, вся ее безчисленная скорбь слилась в одно общее молитвенное напряжение, и голос отца Егора уже не был его голосом, а голосом всей этой народной груди, захлебывающейся от едва сдерживаемых рыданий; и слезы, безшумные, тихие слезы текли из глаз многих.
“Моление теплое и стена необоримая, милости источниче, мирови прибежище, прилежно вопием Ти: Богородице Владычице, предвари и от бед избави нас, Едина вскоре предстательствующая”.
Это была теплая, неотступная просьба. Чудилось, что Та, к Кому относилась эта просьба, была тут, с нами, что Она слышала нас, слушала благосклонно Своего верного служителя, скорбела с нами нашими скорбями. Веровалось, что Она нас, рабов Своих, “не отвратит тщи”, что не тщетны наши на Нея надежды…
* * *
Благословив по окончании чтения Канона молящихся крестом, как и с Евангелием, подходя к каждому богомольцу, отец Егор прочитал молитвы на освящение воды, снес небольшую луженую кастрюлечку, и сам стал перед аналоем. Народ столпился перед ним. У каждого в руке была какая-нибудь посуда, наполненная водой. Степенно, без толкотни и давки, богомольцы подходили к батюшке и подавали ему свою посудинку. Батюшка брал ее, выливал воду в свою кастрюлечку, погружал в нее копие, делая им в воде троекратно крестное знамение.
- Во имя Отца и Сына, и Святаго Духа! На что берешь воду?
При этих словах батюшка выливал освященную воду через леечку обратно в поданную посуду.
- Девочка моя вот уже третий годок от Покрова с печки не поднимается. Как захворала, все лежит, да лежит: вся ужо иссохла бедная. Помолитесь, батюшка!
- Как звать твою девочку? Каких лет?
- Пятнадцати годочков, батюшка! С Великого поста шестнадцатый пошел. Зовут Парасковьей.
- Параскевой! Помолюсь - Бог поможет: у Бога милости много.
- Я уж ее, батюшка, и по докторам возила, и в больницу клала - все нет помоги! Хужеет девочке.
- Бог даст, твоя девочка скоро выздоровеет. Каяться надо: грех, небось, есть на твоей душе, в котором не повинилась? Господь иногда в детях за нераскаянный грех родительский взыскивает.
- Всем грешна, окаянная! Благословите, батюшка, у вас поисповедоваться!
- Бог благословит! Останься, пока народ схлынет!
Какая-то молодая бабенка сует батюшке в руку целую четвертную бутыль.
- На что берешь воду? Куда столько?
- Батюшка! Я - дальняя. Себе беру, да соседи просили. Твоя водица-то скольким от болезней помогает. Безпременно наказывали и на ихнюю долю воды твоей хоть по чуточки принести.
- Во Имя Отца и Сына, и Святаго Духа! Что ты воду моей зовешь? Не моя она, а святая, Самим Богом через меня, грешного священника, освященная. Господь через нее по вере помогает людям в болезнях.
- Простите, батюшка!
- Бог простит!
- Батюшка! муж со мной больно плохо живет!..
- Батюшка! сын ушел, пятый годок не шлет весточки!..
- Батюшка! благословите мне лавку открыть!.. Батюшка…
И на все запросы, на всякий крик сердечного, давно наболевшего горя, у отца Егора находилось слово привета, утешения, совета. В каждом его слове, в каждом совете его чувствовалось такое знание человеческого сердца, такое проникновение в самую глубь народного быта, душевной жизни народа, что ни один подходивший, иногда приступавший к нему с глазами, красными от невысохших слез, не уходил от него с лицом непросветленным. Чувствовалось, что каждый получал свое утешение и именно то, которого жаждала и без отца Егора не находила его скорбная, измученная душа.

Около часу простоял я в своем уголке, с невыразимым волнением наблюдая эту удивительную, никогда не виданную картину. Холод в церкви пронизал меня, наконец, сквозь теплый полушубок, а волна ищущих совета и утешения не только не отливала, а еще, казалось, все возрастала: уходил один, на его место приходило двое, трое. Двери храма отворялись поминутно, и холодный ветер с надворья врывался безпрепятственно, леденя внутренность и без того холодной церкви. Я чувствовал, что мерзну, а батюшка, казалось, не чувствовал ни мороза, ни усталости, все тот же бодрый и участливый его голос раздавался по церкви. Что за удивительная сила духа! И этот-то человек: “Уж больно квёл был - кровью кашлял!”
- Антоныч, уже успевший добраться до батюшки, с двумя бутылочками святой воды (одну прихватил, добрый старичок, для меня), побежал своей торопливой, семенящей походкой в “странную” хлопотать мне о самоварчике. Я хотел дождаться выхода отца Егора из церкви..., но и меня мороз выгнал вслед за Антонычем греться в “странную”. Народу еще много оставалось в церкви; были и желающие исповедоваться. Отцу Егору труда оставалось еще, по крайней мере, часа на три.
“Странная” отца Егора - довольно длинное одноэтажное здание. Оно было все переполнено народом. Нам с Антонычем был отведен номерок - маленькая, тесная комнатка в одно окно с убогой мебелью. Вся постройка выглядела довольно ветхой. Пахло сыростью… Не за житейским комфортом едут к отцу Егору!
Антоныч уже готовил мне чай, сидя за кипящим самоварчиком.
- А ты что-ж чай не пьешь?
- А я у батюшки благословился исповедоваться. Грехи-то ему сдам - назад легко будет ехать.
- Когда же приобщаться? Завтра обедни не будет!
- А запасными-то! Христос один. Может, сегодня же и благословит Господь сподобиться за молитвы батюшки.
- Как же это так, Антоныч, без подготовки? Ведь поговеть надо, в церковь походить!
- Э, батюшка! Мы - люди дорожные, а дорожные - что больные! Да я ведь разве самовольно - я с благословения отца духовного. И то сказать: сколько ни готовься - не приготовишься по грехам своим до самой гробовой крышки! А благословит Бог, сразу чист станешь. Ты к Нему, к Богу-то милосердному, не лезь со своим достоинством, а говори Ему: раб я Твой смердящий и недостоин я, но во всем да будет воля Твоя! Вот и вся подготовка! Сокрушение нужно, мой батюшка, от всего сердца! Так-то!
О, если бы Господь дал каждому из нас проникнуться всей глубиной высказанной истины! Не утратило ли сердце современного человека способности сокрушаться о своей греховной грязи перед чистотой безконечной?!