ОТРЕЧЕНИЕ ИМПЕРАТОРА, 15 марта 1917 года. Арест императрицы БАРОНЕССА СОФЬЯ БУКСГЕВДЕН.

 

НАЧАЛО КОНЦА - КОНЕЦ

Глава XXVII
............................
Шестнадцатого марта во Дворец пешком верну­лись несколько наших слуг, находившихся в Пет­рограде. От них мы узнали, что в Столице распро­страняются листовки с известием об отречении Им­ператора. Поначалу никто во Дворце не поверил этим чудовищным новостям — они казались просто не­мыслимыми. И каким образом Император мог ока­заться в Пскове, если послед- нее, что мы о нем слы­шали, — это то, что он выехал из Ставки в Царское Село? Но ближе к вечеру во Дворец прибыл великий князь Павел, чтобы сообщить эти плохие новости Императрице. Граф Бенкендорф уже предупредил ее о том, что рассказали нам вернувшиеся из Столи­цы слуги, но Императрица также отказывалась это­му верить. Великий князь подтвердил эти, на первый взгляд, невероятные новости. Как рассказывал мне позднее граф Бенкендорф, великий князь был очень встревожен и полон самых мрачных предчувствий. Неопределенность ситуации, казалось, могла при­вести лишь к несчастью.
После обеда я отправилась вместе с графом Бен­кендорфом и графом Апраксиным к Императрице. Мы хотели заверить ее в своей личной преданнос­ти. Императрица приняла нас в классной комнате своих дочерей. Она была смертельно бледна и одной рукой опиралась на стол. Все слова, с помощью ко­торых я хотела передать ей свои чувства, вылетели у меня из головы, и, когда Императрица поцеловала меня, я смогла лишь пробормотать несколько без­связных слов любви и признательности. Граф Бен­кендорф держал ее руку, и слезы текли по его обыч­но безпри страстному лицу.
В тот же вечер слуги принесли нам Манифест Ве­ликого Князя Михаила, в котором тот отказывался встать во главе государства до тех пор, пока Конс­титуционное собрание не определит будущую фор­му правления в России. Это стало началом всеоб- ще­го хаоса. В один миг были разрушены все структу­ры Империи. Естественным следствием этого стал военный бунт, который поддержало и гражданское население, тоже недовольное действиями кабинета Министров. И все это, в итоге, привело к полному краху. Сторонники Монархии, которых было немало в тылу и на фронте, оказались предоставлены сами себе, тогда как революционеры воспользовались все­общим замешательством, что- бы взять власть в свои руки.
В одной из своих записок ко мне Императрица писала: «Милосердное Провидение взваливает на наши плечи новое бремя». В тот момент, когда ее страхи за Императора особенно обострились, пробле­мы, связанные со здоровьем детей, вновь выступили на первый план. Татьяна Николаевна получила в результате болезни серьезное осложнение на уши и на время почти оглохла. То же самое произошло и с Анастасией Николаевной. Мария Николаевна, стойко державшаяся все предыдущие дни, теперь тоже заболела. В течение этого мучительного дня она чувствова- ла себя (как она мне о том сказала) «совсем не в форме». Я умоляла ее лечь в постель, так как у нее явно была высокая температура, но она и думать не хотела об этом «до тех пор, пока не вернется папа». Мария Николаевна упросила меня ничего не говорить Императрице, и я согласилась, но лишь при условии, что сама великая княжна не будет больше выходить на улицу. Однако Мария Ни­колаевна не дождалась приезда Императора. Она сильно простудилась и в результате заболела дву­сторонним воспалением легких. Она лежала почти при смерти, и температура не опускалась ниже 40 градусов. В бреду бедная Мария Николаевна спаса­лась от воображаемых солдат, которые пришли, что­бы убить ее мать!
Прошел слух, что Император покинул Псков, где он подписал Отречение от Престола, и направился в Могилев (но все эти слухи были недостоверны). Я никогда не видела Императрицу в таком отчаянии. Она старалась не говорить о своих страхах, но было очевидно, что ее постоянно мучает мысль о возмож­ном убийстве Императора... Она не могла понять, по­чему теперь, после своего Отречения, он ничего не сообщал о себе и не пытался выяснить, каково сос­тояние его детей.
Разумеется, Императрица ничего не сообщила о случившемся детям: они были слишком больны, чтобы должным образом осознать характер перемен. Комнаты их были постоянно затемнены, так что они не могли видеть предательской бледности на измученном лице Императрицы. Во время наших с ней разговоров я чувствовала всю силу подавляе­мого ею безпокойства. «Нет ничего, на что бы я не пошла ради него! Пусть они убьют меня, заключат меня в монастырь — лишь бы Император был в бе­зопасности и мог быть рядом со своими детьми», — писала она мне. Больше всего огорчала ее мысль о том, каким одиноким ... должен был чувствовать се­бя Император в это время... «Господь поможет нам. Он не покинет нас», — обычно повторяла она. В этот тяжелый период вера стала ее спасением... Посте­пенно, преодолев эти душевные муки, она достигла той степени внутреннего спокойствия, благодаря ко­торой могла вынести любое испытание и поддер­жать своих ближних в минуту их душевной слабости.
В одну из таких ночей Мария Николаевна была настолько плоха, что доктор Боткин попросил меня предупредить Императрицу, что ее дочь может уме­реть. Я отказалась это сделать, объяснив, что ее Ве­личество достаточно хорошо представляет грозящую ее дочери опасность, так что не стоит облекать ее страхи в слова. Как потом оказалось, я была права, поскольку как раз в эту ночь в ходе болезни насту­пил перелом, и сильный организм Великой княжны благополучно справился с болезнью.
С одной стороны, болезнь детей оказала их ма­тери неоценимую помощь, сосредоточив на них все ее мысли и не позволяя ей расслабиться и задумать­ся о своем собственном положении. С другой сторо­ны, не будь они так больны, вся Императорская Семья смогла бы уехать из России в самом начале Революции. Лишь 17 марта Императрица получила телеграмму от Императо- ра, в которой он сообщал ей о своем приезде в Могилев. Здесь он передал во­енное командование генералу Алексееву и встретил­ся со своей матерью, вдовствующей Императрицей. И как бы ни стремилась Императрица быть на мес­те своей свекрови, она не уставала благодарить Бо­га за то, что «Император был в это время со своей матерью».
Позднее в тот же самый день Императору раз­решили позвонить жене. Волков, камердинер Импе­ратрицы, рассказал мне, что ее Величество сбежа­ла по лестнице, как девушка, когда услышала, что на проводе Император. Беседа их была краткой, так как невозможно было говорить при свидетелях о ка­ких-то важных вещах. Они лишь перекинулись не­сколькими словами о здоровье детей. Император на­чал разговор, просто спросив: «Ты знаешь?» И Импе­ратрица ответила: «Да». Император сообщил ей о своем скором возвращении в Царское Село, и это известие сняло тяжкий груз с души Императрицы.
Мало-помалу к нам просачивались новости из Петрограда, поскольку мы все еще могли беседовать с обитателями Зимнего дворца по частной телеграф­ной линии, хотя обычный телефон уже давно отклю­чили.
Было сожжено немало частных до­мов — среди них дом старого графа Фредерикса, а его 80-летнюю жену едва успели вынести из горя­щего дома.
Все мы теперь боялись, что пьяные обезумевшие орды солдат явятся в Царское Село и обратят свой гнев против Императрицы и ее детей. В течение мно­гих ночей никто во дворце не спал. Еще меньше за­нимали нас мысли о еде. Во дворце поднималась на­стоящая суматоха, когда грузовики с вооруженными солдатами останавливались перед запертыми воро­тами дворца. В течение трех дней наш внутренний двор выглядел как военный лагерь. Вооруженные солдаты грелись у костров, дымились походные кух­ни, на которых готовилась еда для солдат. Станови­лось все труднее снабжать охрану Дворца продоволь­ствием. Запасы провизии во Дворце и казачьих ка­зармах постепенно подходили к концу. Воду отклю­чили еще в начале Революции, и теперь ее можно было достать, лишь разбив лед на пруду.
Но вскоре, после Отречения Императора, осадное положение закончилось. Известие об Отречении при­вело в состояние глубокого уныния всех преданных солдат и офицеров Дворцовой охраны. Они понима­ли, что теперь им не остается ничего другого, как выказать свою лояльность Временному Правитель­ству, сформировавшемуся из членов Думы.
В течение этой ночи один отряд за другим поки­дали дворец и направлялись в Столицу. Утром сле­дующего дня во Дворец явилась смена. Но когда сол­даты увидели, что их предшественники ушли, они тоже мгновенно испарились. Граф Бенкендорф по­нимал, насколько опасно Императрице остаться совсем без защиты, и потому убедил ее Величество об­ратиться к Временному правительству с просьбой принять необходимые меры для защиты Императо­рской Семьи. Адъютант Императора Линевич, ко­торый к тому времени тоже находился во Дворце, отправился для выполнения этой миссии с белым флагом в Петроград; но, несмотря на то что ему обе­щали не чинить препятствий на пути в Думу, он был арестован сразу же по прибытии в столицу и не смог передать свое послание. В Петрограде были аресто­ваны почти все члены Кабинета Министров, та же судьба постигла высших должностных лиц из Царского Села.
В конце концов граф Бенкендорф смог дозвонить­ся до Родзянко, и 18 марта последний отправил в Царское Село нового военного министра Гучкова и генерала Корнилова, чтобы те на месте ознакоми­лись с положением дел. Гучков прибыл поздно ночью, в сопровождении каких-то подозрительных личнос­тей, которые ходили, где им вздумается, упрекали слуг за то, что те служат угнетателям, а придвор­ных называли не иначе, как «кровопийцами».
Императрица позвонила великому князю Павлу и попросила его присутствовать при ее первом раз­говоре с представителями нового правительства. Ве­ликий князь приехал, и около полуночи они вместе с Императрицей приняли Гучкова и Корнилова. По­следние поинтересовались у Императрицы, имеется ли в ее распоряжении все необходимое. Она ответи­ла, что у нее есть все, что нужно лично ей и детям, но она просила бы поддержать работу ее госпиталей в Царском Селе, обезпечив их необходимыми меди­каментами и прочими вещами. После этого визита Гучков отдал распоряжение об организации Двор­цовой охраны. По просьбе графа Бенкендорфа один из офицеров должен был осуществлять непосред­ственную связь между правительством и Дворцом. С этого времени солдаты во дворце перестали быть нашими защитниками, превратившись в наших тю­ремщиков.
Прежде чем мы лишились телефонной связи с го­родом, некоторые люди сумели выразить свое сочув­ствие Императрице и поинтересоваться здоровьем ее детей. Таких людей было очень мало, но благодар­ность Императрицы не знала границ. Многие же из тех, к кому Императрица была так добра во время своего царствования, не дали о себе знать ни единым словом. Да и среди тех, кому писали позднее Вели­кие княжны, лишь очень немногие ответили на их письма, подавляющее же большинство адресатов просто испугались того, что их причислят к друзьям Царской Семьи.
Лишь один из докторов, лечивших царских де­тей, счел необходимым отказаться от своих обязан­ностей. В своем послании он заявил, что больше не считает себя придворным доктором... Полною проти­воположностью этому поступку явилось поведение другого доктора, который прежде никогда не лечил великих княжон, однако сам прибыл в Царское Се­ло в эти нелегкие дни, чтобы предложить свои услу­ги. Столь же высоко можно оценить и поступок дан­тиста Императрицы, доктора С.С. Кострицкого, ко­торый, пренебрегая личной опасностью, проделал путь от Крыма до Тобольска, чтобы быть рядом со своим пациентом...
Двадцатого марта, когда вновь было налажено железнодорожное сообщение, из Петрограда при­был капитан Д. В. Ден, тоже адъютант Императора. Он предложил Императрице, чтобы он и его жена (урожденная Шереметева, дальняя родственница Императора) на какое-то время поселились во Двор­це и помогла ей справиться с самыми неотложны­ми делами. Императрица с радостью приняла это предложение, но, как только капитан Ден покинул дворец, его немедленно арестовали и уже не позво­лили вернуться.
Примерно в то же время приехала княгиня Обо­ленская, бывшая фрейлина Императрицы, но и ей не позволили остаться во Дворце. Госпожа Воейкова и графиня Софи Ферзен также приезжали в Царское Село, чтобы выразить свою симпатию Императрице. Все эти свидетельства дружбы и сердечной привя­занности несказанно ободряли Императрицу, но как мало их было по сравнению с теми, кто решил отде­латься молчанием! ...
Офицеры полков, составлявших дворцовую гвар­дию, были верны своим правителям до последнего. Когда они получили приказ покинуть Дворец, все они пришли проститься с Императрицей, при этом некоторые из казаков горько плакали. Сразу после того как стало известно об Отречении Императора, мы были свидетелями одного чрезвычайно харак­терного эпизода. Выглянув как-то в окно, я смутно разглядела сквозь пелену падающего снега неболь­шую группу всадников, о чем-то беседовавших пе­ред закрытыми воротами Дворца. И лошади, и всад­ники выглядели смертельно измученными; живот­ные безсильно склонили свои головы к земле, тогда как люди еще пытались сохранить свою военную выправку. Через какое-то время я увидела, как всадники развернулись и медленно поехали прочь. Это был резервный эскадрон кавалерийского полка, рас­полагавшийся в муравьевских казармах неподалеку от Новгорода — примерно в 150 верстах от Царского Села. Услышав о событиях в Петрогра- де, офицеры вместе с солдатами направились в Царское Село. В течение двух дней они скакали практически без передышки по дорогам, сплошь заваленным снегом. Когда они наконец добрались до Царского Села, то были уже почти без сил. Но у ворот дворца им ска­зали, что они приехали слишком поздно. В стране больше не было Императора, и им некого было те­перь защищать. Тогда они отправились в обратный путь — олицетворение крайней скорби. Императри­ца даже не смогла поблагодарить их, хотя это дока­зательство преданности своему Государю навсегда сохранилось в ее памяти.
Для Императрицы, с ее искренней верой в благо­родство человеческой натуры, было особенно трудно перенести перемену в отношении к ним тех, кого она считала своими друзьями. Но она до сих пор была убеждена, что в стране по-прежнему было много людей, которые оставались верны своему Императо­ру, но не имели возможности выказать свои чувства...
Что касается членов императорской семьи, про­живающих в Петрограде, то лишь немногие из них с симпатией и сочувствием отнеслись к Императрице. Великая княгиня Ксения написала ее Величеству письмо, полное самых нежных и дружеских чувств к Императрице. Не менее благородно повел себя ве­ликий князь Павел. Он и его жена, княгиня Палей, предлагали Императрице, если она того пожелает, воспользоваться их домом в Булони. Императрица была им очень признательна за это предложение, несмотря на то, что поначалу оно повергло ее в шок: она поняла, что в дополнение ко всему может настать момент, когда они должны будут покинуть Россию. Греческая королева Ольга и ее племянница про­должали навещать обитателей Дворца до тех пор, пока это было дозволено. Они также старались как можно чаще посылать Императрице цветы и обод­ряющие письма. Великая княгиня Елизавета Феодоровна находилась в это время в Москве. Ей запре­тили покидать пределы ее монастыря, и она даже не имела возможности связаться со своей сестрой.
Двадцать второго марта, за день до приезда Им­ператора, в Царское Село прибыл генерал Корнилов, чтобы официально — по распоряжению Временного правительства — поместить Императрицу под арест. Императрица приняла его в своей зеленой гостиной, одетая, как обычно, в платье сестры милосердия. Когда он прочитал ей приказ об аресте, она замети­ла, что очень рада тому, что эта задача выпала на долю генерала, поскольку он сам был заключенным (генерал Корнилов находился в качестве военно­пленного в Австрии) и должен понимать, что именно она сейчас чувствует. Она повторила просьбу, с ко­торой уже обращалась к Гучкову: позаботиться о ее госпиталях и санитарных поездах. Она также по­просила, чтобы слугам, приставленным к инвали­дам, позволили остаться при них. Теперь, добавила Императрица, она всего лишь мать, ухаживающая за своими больными детьми.
Граф Бенкендорф, присутствовавший при этой беседе, подчеркивал позднее, что императрица дер­жалась все это время с большим достоинст- вом. Корнилов сообщил графу Бенкендорфу, что все те, кто пожелает остаться с Императрицей, тоже будут счи­таться заключенными (а значит, будут подчиняться тем же правилам и ограничениям). Те же, кто пред­почтет остаться на свободе, должны будут покинуть дворец в течение 24 часов. Бенкендорфы, Нарышки­на, Шнейдер, Жильяр и я без колебаний согласились подвергнуться аресту вместе с Императрицей. Так же поступила и графиня Гендрикова, вернувшаяся из Крыма на следующий день. Генерал Ресин уехал, так как солдаты его полка отказались избрать его своим командиром. Граф Апраксин попросил раз­решения остаться на пару дней, а затем тоже уехать, поскольку ему казалось, что он сможет быть более полезным императрице, присматривая за ее учреж­дениями в столице.
Императрица с огромным нетерпением ждала приезда Императора. Он должен был приехать на следующий день после ее ареста. Впервые мы ясно осознали перемену в нашем положении, когда нам отказали в просьбе отслужить во Дворцовой церкви молебен за благополучное возвращение Императора... Александровский дворец теперь был «полностью отрезан от внешнего мира», — как заявила мне те­лефонистка, когда я пыталась передать слова благо­дарности императрицы одной даме, участливо инте­ресовавшейся состоянием здоровья детей. Все выхо­ды из дворца, за исключением одного, были надежно заперты и опечатаны, а ключи отданы на хранение новому «коменданту дворца» — бывшему улану, полковнику Павлу Коцебу, который оказался в очень трудном положении. За ним следили его собствен­ные солдаты, ставшие крайне недисциплинирован­ными после того как они получили свои «права»; и в то же время полковник не мог забыть, что раньше он был одним из офицеров полка Императрицы. Он был очень вежлив со всеми членами Императорской семьи и всячески старался смягчить их положение, но теперь всем заправляли солдаты, и он вынужден был подстраиваться под их настроения.
Императрице предстояла нелегкая задача — объяснить все случившееся детям. Она попросила Жильяра поговорить с малень-ким цесаревичем, а сама направилась к дочерям. Дети восприняли все происшедшее с большим мужеством и думали толь­ко о том, как им помочь своим родителям...