КОНДЗЕРОВСКИЙ П.К. В СТАВКЕ ВЕРХОВНОГО 1914 — 1917. Воспоминания Дежурного генерала при Верховном Главнокомандующем. Париж. 1967

  

ПОСЛЕ ОТРЕЧЕНИЯ 

О Государе первый день ничего не было известно; затем дошел слух, что через станцию Дно Царский поезд направился в Псков.
Помню, что меня поразило название станции Дно, где оказался Царский поезд. Затем события пошли с безумной быстротой: Отречение Государя от Престола в пользу Наследника, затем с передачей Престола Великому Князю Михаилу Александровичу, - все эти вести приходили одна за другой. Ставка была ошеломлена в полном смысле слова. Затем стало известно, что Государь Император едет в Ставку.
Начальник Штаба разрешил присутствовать на встрече Государя, кроме старших начальников, встречавших Государя при каждом его приезде в Ставку, также и всем чинам Штаба, занимавшим должности не ниже делопроизводителей.
Почти весь Штаб, за исключением самых младших чинов, собрался на платформе. Поезд приходил вечером. Погода была ужасная, сильный холодный ветер, мокрый снег. На военной платформе, к которой должен был подойти поезд, был барак; чтобы временно укрыться от непогоды, я зашел туда; в числе находившихся уже там были Великие Князья Борис Владимирович и Сергей Михайлович.
К приходу поезда метель немного улеглась. Все выстроились в две длинные шеренги. Поезд подошел. Как всегда к Царскому вагону подставили сходни, стали два казака конвойца, вышла Свита.
Сейчас же показался Государь, поздоровался с Великими Князьями и своим обычным спокойным тоном заговорил о погоде. Затем, как-то сразу оборвал и стал всех обходить, здороваясь с каждым и, как всегда, глубоко в каждого вглядываясь. Я стоял на правом фланге и могу засвидетельствовать, что вначале Государь был совершенно спокоен, но мои офицеры говорили мне потом, что к концу обхода всех встречавших, у Государя по щекам текли слезы...
На всех эта встреча Государя произвела неизгладимое тяжелое впечатле ние, - по наружному виду как будто бы ничего не изменилось, все, как прежде, а между тем это был на самом деле только мираж, ибо Царя уже не было.
-— Затем прошло несколько дней пребывания Государя в Ставке.
Дни эти были тяжелые, ибо в Ставке проявились элементы, которые скоро стали очень живо реагировать на все что вторилось в Петрограде. Из нижних чинов, как я узнал, тон взяли, и притом самый революцион- ный, электротехники т. е. "солдатская интеллигенция". Они влияли на все остальные команды, и их слушались. Хотя, в общем, порядок в Ставке сохранялся еще очень долго, во всяком случае до моего отъезда, т. е. еще три месяца, но настроение нижних чинов, их взгляды и понятия перевернулись почти моментально.
Георгиевский батальон, эта отборная из отборных частей, тотчас по возвра- щении в Ставку после безрезультатной поездки с генералом Ивановым к Петербургу для водворения порядка, первые два дня был настроен очень контр-революционно, но затем, одного обвинения именно в этой контр-революционности со стороны задававших тон электротехни ков было довольно, чтобы внести в эту часть смущение и некоторое волнение, потребовавшее даже посещения батальона генералом Алексеевым. Затем батальон был охвачен тем же революционным настроением, что и другие части...
Вся эта революционная метаморфоза и все события, вообще, шли так быстро, что как-то нельзя было еще усвоить только что совершившегося, как уже развертывались новые события и с ними новые взгляды, новые понятия.
Уже через два или три дня после возвращения Государя в Ставку, по приказу из Петрограда электротехниками было решено устроить револю ционный праздник, и вот, во все части и команды дано было распоряже- ние выступить, разукрасившись Красными Бантами, к такому то часу, на городскую площадь.
Все это - помимо начальства, помимо офицеров. Мне обо всем этом было доложено и я, перед докладом Начальнику Штаба, хотел вызвать к себе по телефону начальников частей; когда я велел соединить меня конвоем Его Величества, то мне с главной станции ответили, что телефон туда испорчен.
К определенному часу приказано было всем частям и командам Ставки, со всеми офицерами, прибыть на городскую площадь. Там генерал Алексеев обошел части, а затем пропустил их мимо себя церемониальным маршем.
Помню хорошо, что к моему приезду на площадь, она оказалась запруженной массой народа, главным образом, конечно, евреями. При этом два молодых еврея непременно хотели над тем местом, где стояли начальствующие лица с генералом Алексеевым, водрузить какую то Революционную надпись, изображенную на куске Красной материи, натянутой между двумя длинными палками, которые они держали. Как я, так и Лукомский несколько раз решительно прогоняли их, но они самым наглым образом лезли опять. Вот как быстро пришло в Ставку это революционное настроение, что в присутствии только что отрекшегося от Престола Императора, в его Ставке был устроен праздник Революции, и мимо дворца шли на этот праздник с музыкой и с Красными Бантами на груди почти все части Ставки...
Мало того, в Ставке стали говорить о нежелательности состояния при Государе двух лиц: генерала графа Фредерикса и генерала Воейкова, первого - ввиду его немецкого происхождения, второго - вследствие общего скверного к нему отношения и, главное, ввиду, как говорили, нелюбви его солдатами подчиненного ему Собственного Его Величества Сводного полка, которые якобы готовились, в случае неудаления его, арестовать его во дворце.
Как бы то ни было, генерал Алексеев решил доложить Государю о желательности удаления как графа Фредерикса, так и Воейкова.
Когда графу Фредериксу было сказано, что он должен выехать из Ставки, то преданный Государю старик никак не мог уяснить себе, как это так - Государь остается здесь без него, а он должен почему то уехать...
В результате, бедный старик должен был в сопровождении преданного ему чиновника, ухаживающего за ним всегда, как хорошая нянька, сесть в петербургский поезд. В Петербурге, на Царскосельском вокзале, обезумевшая толпа чуть не вытащила его из кареты и подвергла всевозможным оскорблениям, но в конце концов удалось все таки отвезти его в Думу, а затем он был выпущен на свободу.
Воейков решил поступить иначе; он отлично понимал, что немедленно по приезде в Петербург, он будет арестован и неизвестно чему может подвергнуться. И он решил инкогнито бежать в свое имение и там пока спрятаться.
Через день или два после приезда Государя в Ставку, в Могилев к Его Величеству прибыла из Киева Государыня Императрица Мария Федоровна с состоящим всегда при ней Гофмейстером, князем Шервашидзе. Ее Величест во почти весь день проводила с Государем и в ближайшее воскресенье они оба были в нашей Церкви.
Это была обедня, которую трудно забыть. В первый раз на ектениях не поминали Их Величеств; было ужасно тяжело видеть Государя и Императрицу-Мать на клиросе, на том самом месте, на котором Государь всегда стоял эти полтора года, и вместе с тем понимать, что этого ничего больше нет, - это было ужасно!... ...
Когда на Великом Входе диакон вместо "Благочестивейшего, Самодержав нейшего", стал возглашать что-то странное и такое всем чуждое о Времен ном Правительстве - стало невыносимо, у всех слезы из глаз, а стоявший рядом со мной Б. М. Петрово-Соловово рыдал навзрыд.
Все эти дни пребывания Государя в Ставке мы почти не видели Его Величества, ибо к столу, конечно, никого не приглашали...

=====================================================================

Наши красносовковые монархисты опять заглотили каббалистическую наживку: "Царь не отрекался", не понимая ее хульности в адрес последнего нашего богопомазанного Государя... Вместо того, чтобы изучать, собирать достоверные сведения они наскоро приняли очередную порцию лжи слева... "Забыли", что Государь публичное лицо, был окружен сотнями свидетелей, и что не все среди них были предателями, далеко не все....При том, эти "почитатели" утверждают, как бы даже защищая Царя, что Государь, отрекшись, не мог передать власть жыдам собственноручно; забывая, что Царь передал власть своему брату, Командованию Русской Армии и русским людям, которых на тот момент стояло у вершины власти в достатке... Спасение утопающих, дело рук самих утопающих, коль они сами грубо отвергли своего капитана, изменив ему в такой критический момент...и даже до того, что пожелали лишить его жизни.