ПОСЛЕ СВОЕГО ОТРЕЧЕНИЯ В СТАВКЕ 4 марта. Ставка
ПОСЛЕ СВОЕГО ОТРЕЧЕНИЯ В СТАВКЕ 4 марта.
Ставка. Подполковник Б. Н. Сергеевский: «По выезде за ворота в решетке
Его (Государя — прим.) автомобилю пришлось медленно проходить через
густую толпу собравшегося народа. Я это видел издали, из окна штаба.
Случайно оказавшийся в толпе офицер, Ген. шт. подполк.
Тихобразов, рассказал нам в тот же день, что толпа держала себя, как на
погребении знакомого человека: царила полная тишина, все мужчины сняли
шапки. Лишь слышались отдельные женские сдержанные рыдания... Такова
была первая реакция рядовых русских людей на уход от власти их
Государя»...
8 марта. Отъезд из Ставки в Царское Село. Полковник А. А. Мордвинов: «Я глядел на собравшуюся кругом поезда, еще с утра, громадную толпу людей, сосредоточенно молчаливую, почтительную, в большинстве грустную, подавленную. Я видел слезы у многих. Я чувствовал, что они пришли проводить не низложенного врага-Монарха, а покидавшего их своего природного, чтимого Царя... Этот русский народ не понимал всего совершившегося; он думал иначе, чем его думские представители и “русские” генералы. Он думал: “Нет, так не должно было бы быть ни теперь, ни потом”»...
4 марта. Ген. Н.М. Тихменев: Въ Ставку прiѣхала изъ Кiева Вдовствующая Императрица, осталась въ своемъ вагонѣ на станцiи и пробыла тамъ все время до отъѣзда Государя. Со времени ея прiѣзда Государь большей частью обѣдалъ и завтракалъ у нея. Чтобы попасть изъ дворца, т. е. изъ губернаторскаго дома, стоявшаго на самомъ берегу Днѣпра, на вокзалъ, надо было проѣхать свыше двухъ верстъ, при чемъ большую часть этого пути приходилось дѣлать по главной прямой и широкой улицѣ города. Государь ѣздилъ на станцiю въ закрытомъ автомобилѣ. При встрѣчахъ съ быстро ѣдущимъ автомобилемъ многiе не успѣвали узнать Государя. Изъ тѣхъ, которые узнавали, нѣкоторые - военные и штатскiе - привѣтствовали его, или на ходу снимали шляпы и отдавая честь, или останавливаясь. Были и такiе, которые узнавали и отворачивались, дѣлая видь, что не замѣчаютъ. Были и такiе, которые узнавали, не отворачивались, но и не кланялись. Но за то были и такiе, которые останавливались, становились на колѣни и кланяли сь въ землю. Много нужно было имѣть въ то время душевнаго благородства и гражданскаго мужества, чтобы сдѣлать такой поклонъ. Однако, такiе люди нашлись. + + + +
Въ ближайшiе и особенно послѣдующiе за Отреченiемъ Государя дни, Ставка Верховнаго Главнокомандующаго представляла отвратительное зрѣлище. Штабные писаря, инженерные кондуктора, шофферы - вся эта штабная челядь, которой была набита Ставка, какъ и каждый большой штабъ, - весь этотъ народъ теперь, когда Революцiя, такъ сказать, была уже оффицiально объявлена, при каждомъ случаѣ, съ Красными кокардами на фуражкахъ, обвѣшанные красными повязками, бантами и съ красными шарфами или лентами черезъ плечо, на подобiе генеральскихъ лентъ, по одиночкѣ, парами и группами, пѣшкомъ и на извозчикахъ, озабоченно шныряли, носились и просто слонялись по городу... Собирались въ кучки, на митинги, и говорили, говорили безъ конца, упиваясь пошлостью собственнаго краснорѣчiя. Можетъ быть никогда еще не было сказано такъ много пустопорожнихъ словъ на темы о «самомъ свободномъ гражданинѣ самой свободной въ мipѣ страны» и о «самомъ свободномъ солдатъ самой свободной въ мiрѣ армiи». И неизмѣнно вся болтовня заключала въ себѣ плевки въ сторону Государя и поношенiе «проклятаго свергнутаго режима». Казалось, что для всей этой разнуздавшейся писарщины главнымъ прiобрѣтенiемъ и достижеiемъ, главнымъ «завоеванiемъ Революцiи» было право лакейски невозбранно ругать своихъ бывшихъ господъ. Увы, они отражали лишь большую часть Pocciи. Все это заканчивалось призывами къ соблюденiю нелѣпой «революцiонной дисциплины» и «къ борьбѣ до побѣднаго конца». Однако, рѣчи о «революцiонной дисциплинѣ» весьма плохо согласовались съ дѣйствительностью... Дисциплина была въ сущности вовсе «отмѣнена». Наиболѣе видимый внѣшнiй знакъ дисциплины - отданiе чести - было замѣнено «взаимнымъ привѣтствiемъ», при чемъ, какъ то чаще всего выходило такъ, что солдатъ ждалъ этого знака привѣтствiя отъ генерала, иногда и не отвѣчая ему тѣмъ же. Требовавшаяся нашимъ уставомъ остановка во фронтъ старшимъ начальникамъ, обязательная въ нѣкоторыхъ случаяхъ и для генераловъ, была совсѣмъ отмѣнена. По мнѣнiю самыхъ свободныхъ въ мiрѣ солдатъ этотъ знакъ чинопочитанiя «унижалъ человѣческое достоинство». Однако, работа кое какъ шла - главнымъ образомъ потому, что въ Ставкѣ она была большей частью офицерской. Слова о «войнѣ до побѣднаго конца» звучали уже совсѣмъ неискренно. Всѣ требовали этого «побѣднаго конца» и всѣ готовы были «вести борьбу», однако съ тѣмъ, чтобы никого не посылали на фронтъ, а, главное, ... въ окопы. Очень скоро, однако, въ этомъ хаосѣ всероссiйскаго разгильдяйства, вѣрнымъ отраженiемъ котораго была и Ставка, стала ясно замѣчаться твердая, злостная направляющая рука - рука «Совѣта рабочихъ и солдатскихъ депутатовъ». И для всѣхъ насъ не «принявшихъ» Революцiи, а лишь «подчинившихся» ей, сдѣлалось яснымъ, что не только о «борьбѣ до побѣднаго конца», но и вообще ни о какой дальнѣйшей войнѣ не можетъ быть и рѣчи. И для огромнаго большинства офицеровъ и генераловъ стало понятнымъ, что рѣшенiе альтернативы - «Родина, или Николай II» - «доведенiе войны до побѣды, или Отреченiе царствующаго Государя» - рѣшенiе въ пользу «Родины», за счетъ «Николая II», - что это рѣшенiе будучи жертвой, было жертвой безполезной, ибо не должно было существовать и самой альтернативы, бывшей лишь ложнымъ внушенiемъ заблудившагося общественнаго мнѣнiя. И рѣдкiе изъ насъ не провидѣли того времени, когда люди съ короткимъ умомъ, но длиннымъ языкомъ, въ поискахъ виновниковъ нашихъ бѣдствiй, устраняя себя изъ числа этихъ виновниковъ, бросятъ офицерству и, главнымъ образомъ, генеральству обвиненiе въ «предательствѣ своего Царя». И до сихъ поръ еще плохо понимаютъ эти обвинители, преимущественно изъ нашей «общественности» и интеллигенцiи и, также, женщины нашей интеллигенцiи, что десятилѣтiями воспитывавшiяся въ нихъ нелюбовь, прмзрѣнiе и брезгливость къ своей армiи и офицерству - къ этимъ «грубымъ солдафонамъ» были однимъ изъ главныхъ дѣйствительныхъ, и идейныхъ, и практическихъ пособниковъ и нашей Революцiи, и, слѣдовательно, и нашихъ бѣдствiй.
8 марта. Отъезд из Ставки в Царское Село. Полковник А. А. Мордвинов: «Я глядел на собравшуюся кругом поезда, еще с утра, громадную толпу людей, сосредоточенно молчаливую, почтительную, в большинстве грустную, подавленную. Я видел слезы у многих. Я чувствовал, что они пришли проводить не низложенного врага-Монарха, а покидавшего их своего природного, чтимого Царя... Этот русский народ не понимал всего совершившегося; он думал иначе, чем его думские представители и “русские” генералы. Он думал: “Нет, так не должно было бы быть ни теперь, ни потом”»...
4 марта. Ген. Н.М. Тихменев: Въ Ставку прiѣхала изъ Кiева Вдовствующая Императрица, осталась въ своемъ вагонѣ на станцiи и пробыла тамъ все время до отъѣзда Государя. Со времени ея прiѣзда Государь большей частью обѣдалъ и завтракалъ у нея. Чтобы попасть изъ дворца, т. е. изъ губернаторскаго дома, стоявшаго на самомъ берегу Днѣпра, на вокзалъ, надо было проѣхать свыше двухъ верстъ, при чемъ большую часть этого пути приходилось дѣлать по главной прямой и широкой улицѣ города. Государь ѣздилъ на станцiю въ закрытомъ автомобилѣ. При встрѣчахъ съ быстро ѣдущимъ автомобилемъ многiе не успѣвали узнать Государя. Изъ тѣхъ, которые узнавали, нѣкоторые - военные и штатскiе - привѣтствовали его, или на ходу снимали шляпы и отдавая честь, или останавливаясь. Были и такiе, которые узнавали и отворачивались, дѣлая видь, что не замѣчаютъ. Были и такiе, которые узнавали, не отворачивались, но и не кланялись. Но за то были и такiе, которые останавливались, становились на колѣни и кланяли сь въ землю. Много нужно было имѣть въ то время душевнаго благородства и гражданскаго мужества, чтобы сдѣлать такой поклонъ. Однако, такiе люди нашлись. + + + +
Въ ближайшiе и особенно послѣдующiе за Отреченiемъ Государя дни, Ставка Верховнаго Главнокомандующаго представляла отвратительное зрѣлище. Штабные писаря, инженерные кондуктора, шофферы - вся эта штабная челядь, которой была набита Ставка, какъ и каждый большой штабъ, - весь этотъ народъ теперь, когда Революцiя, такъ сказать, была уже оффицiально объявлена, при каждомъ случаѣ, съ Красными кокардами на фуражкахъ, обвѣшанные красными повязками, бантами и съ красными шарфами или лентами черезъ плечо, на подобiе генеральскихъ лентъ, по одиночкѣ, парами и группами, пѣшкомъ и на извозчикахъ, озабоченно шныряли, носились и просто слонялись по городу... Собирались въ кучки, на митинги, и говорили, говорили безъ конца, упиваясь пошлостью собственнаго краснорѣчiя. Можетъ быть никогда еще не было сказано такъ много пустопорожнихъ словъ на темы о «самомъ свободномъ гражданинѣ самой свободной въ мipѣ страны» и о «самомъ свободномъ солдатъ самой свободной въ мiрѣ армiи». И неизмѣнно вся болтовня заключала въ себѣ плевки въ сторону Государя и поношенiе «проклятаго свергнутаго режима». Казалось, что для всей этой разнуздавшейся писарщины главнымъ прiобрѣтенiемъ и достижеiемъ, главнымъ «завоеванiемъ Революцiи» было право лакейски невозбранно ругать своихъ бывшихъ господъ. Увы, они отражали лишь большую часть Pocciи. Все это заканчивалось призывами къ соблюденiю нелѣпой «революцiонной дисциплины» и «къ борьбѣ до побѣднаго конца». Однако, рѣчи о «революцiонной дисциплинѣ» весьма плохо согласовались съ дѣйствительностью... Дисциплина была въ сущности вовсе «отмѣнена». Наиболѣе видимый внѣшнiй знакъ дисциплины - отданiе чести - было замѣнено «взаимнымъ привѣтствiемъ», при чемъ, какъ то чаще всего выходило такъ, что солдатъ ждалъ этого знака привѣтствiя отъ генерала, иногда и не отвѣчая ему тѣмъ же. Требовавшаяся нашимъ уставомъ остановка во фронтъ старшимъ начальникамъ, обязательная въ нѣкоторыхъ случаяхъ и для генераловъ, была совсѣмъ отмѣнена. По мнѣнiю самыхъ свободныхъ въ мiрѣ солдатъ этотъ знакъ чинопочитанiя «унижалъ человѣческое достоинство». Однако, работа кое какъ шла - главнымъ образомъ потому, что въ Ставкѣ она была большей частью офицерской. Слова о «войнѣ до побѣднаго конца» звучали уже совсѣмъ неискренно. Всѣ требовали этого «побѣднаго конца» и всѣ готовы были «вести борьбу», однако съ тѣмъ, чтобы никого не посылали на фронтъ, а, главное, ... въ окопы. Очень скоро, однако, въ этомъ хаосѣ всероссiйскаго разгильдяйства, вѣрнымъ отраженiемъ котораго была и Ставка, стала ясно замѣчаться твердая, злостная направляющая рука - рука «Совѣта рабочихъ и солдатскихъ депутатовъ». И для всѣхъ насъ не «принявшихъ» Революцiи, а лишь «подчинившихся» ей, сдѣлалось яснымъ, что не только о «борьбѣ до побѣднаго конца», но и вообще ни о какой дальнѣйшей войнѣ не можетъ быть и рѣчи. И для огромнаго большинства офицеровъ и генераловъ стало понятнымъ, что рѣшенiе альтернативы - «Родина, или Николай II» - «доведенiе войны до побѣды, или Отреченiе царствующаго Государя» - рѣшенiе въ пользу «Родины», за счетъ «Николая II», - что это рѣшенiе будучи жертвой, было жертвой безполезной, ибо не должно было существовать и самой альтернативы, бывшей лишь ложнымъ внушенiемъ заблудившагося общественнаго мнѣнiя. И рѣдкiе изъ насъ не провидѣли того времени, когда люди съ короткимъ умомъ, но длиннымъ языкомъ, въ поискахъ виновниковъ нашихъ бѣдствiй, устраняя себя изъ числа этихъ виновниковъ, бросятъ офицерству и, главнымъ образомъ, генеральству обвиненiе въ «предательствѣ своего Царя». И до сихъ поръ еще плохо понимаютъ эти обвинители, преимущественно изъ нашей «общественности» и интеллигенцiи и, также, женщины нашей интеллигенцiи, что десятилѣтiями воспитывавшiяся въ нихъ нелюбовь, прмзрѣнiе и брезгливость къ своей армiи и офицерству - къ этимъ «грубымъ солдафонамъ» были однимъ изъ главныхъ дѣйствительныхъ, и идейныхъ, и практическихъ пособниковъ и нашей Революцiи, и, слѣдовательно, и нашихъ бѣдствiй.
Оставить комментарий