КАК ПОГИБАЛИ ВЕРНОПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

 

Центральная Россия. Тверь. "И вдруг разразилась катастрофа, — пишет митр. Вениамин (Федченков). — Хотя многие из нас и ожидали ее прихода, но все же самый этот момент оказался неожиданным. Мне на всю жизнь врезался тогда доклад о пчелах. Кажется, в Петрограде уже началась Революция в конце февраля, а мы в Твери еще ничего не знали о том. И в одном интеллигентном кружке преподаватель гимназии Н. Ф. Платонов, родом из духовной семьи, читал мирнейший доклад на симпатичную тему: жизнь пчел. Но когда мы тихо и мирно слушали этот доклад симпатичного и умного преподавателя, не думая ни о какой Революции, в Петрограде шли уже разгромы. На другой день слухи дошли и до нас: началась Революция! Сразу образовался какой-то "Комитет общественной безопасности", преимущественно из членов кадетской партии и из земцев. Из этого Комитета запомнился мне адвокат Червен-Водали и тот самый милый автор доклада о пчелах, Н. Ф. Платонов Этот Комитет взял власть в свои руки и предложил губернатору Н. Г. фон Бюнтингу сдать им дела, а самому куда-нибудь с семьей заблаговременно скрыться от смертной опасности.
Губернатор действительно отправил своих детей и жену куда-то за город, а сам остался, отказался признать Комитет, но уж ничего не в силах был сделать против него, и послал Царю телеграмму: он исполнил свой долг до конца, лишь бы жила Россия и благоденствовал Царь! ...Всю ночь губернатор не спал, а приводил в порядок какие-то дела... А потом, отрываясь от дел, губернатор (хотя его фамилия была явно немецкая, но он был хорошим православным) часто подходил к иконе Божией Матери, стоявшей в его кабинете, и на коленях молился. Несомненно, он ожидал смерти, готовился исполнить свой долг присяги Царю до конца...
Уже было светло. Зима еще стояла, и по земле вилась мелкая вьюга, неся сухой и злой снежок... Было пусто... Город точно вымер или еще не началась дневная жизнь? Или же люди прятались от грозных событий? Запасные войска, их было, как говорят, до 20 тысяч, пошли в город безпорядочной массой. К ним пристали рабочие с загородной фабрики "Морозовской мануфактуры". И эти тысячи направились, конечно, к центру власти — губернаторскому дому.
Губернатору полиция по телефону сообщила обо всем. Видя неизбежный конец, он захотел... исповедаться перед смертью, но было уже поздно. Его личный духовник, прекрасный старец протоиерей Лесоклинский не мог быть осведомлен: времени осталось мало. Тогда губернатор звонит викарному епископу Арсению и просит его исповедать по телефону... Это был, вероятно, единственный в истории случай такой исповеди и разрешения грехов...
В это время толпа ворвалась уже в губернаторский дворец Учинили, конечно, разгром. Губернатора схватили, но не убили. По чьему-то совету, не знаю, повели его в тот самый "комитет", который уговаривал его уехать из города.
Сначала по улице шли мимо архиерейского дома еще редкие солдаты, рабочие и женщины. Потом толпа все сгущалась. Наконец, видим, идет губернатор в черной форменной шинели с красными отворотами и подкладкой. Высокий, плотный, прямой, уже с проседью в волосах и небольшой бороде. Впереди него было еще свободное пространство, но сзади и с боков была многотысячная сплошная масса взбунтовавшегося народа. Он шел точно жертва, не смотря ни на кого. А на него — как сейчас помню — заглядывали с боков солдаты и рабочие с недобрыми взорами. Масса не позволяла его арестовать, а требовала убить тут же. Напрасны были уговоры. Вышел на угол — это уже в нашем поле зрения — Червен-Водали, влез на какой-то столбик и начал говорить речь, очевидно против насилия. Но один солдат прикладом ружья разбил ему в кровь лицо, и того повели в комитет. На его место встал полковник Полковников, уже революционно избранный начальник, и тоже говорил. Но прикладом ружья и он был сбит на землю.
А мы, духовные?.. Я думал: вот теперь пойти и тоже сказать: не убивайте! Может быть, безполезно? А, может быть, и нет? Но если и мне пришлось бы получить приклад, все же я исполнил бы свой нравственный долг... Увы, ни я, ни кто другой не сделали этого... И с той поры я всегда чувствовал, что мы, духовенство, оказались не на высоте своей... Несущественно было, к какой политической группировке относился человек. Спаситель похвалил и самарянина, милосердно перевязавшего израненного разбойниками иудея, врага по вере... Думаю, в этот момент мы, представители благостного Евангелия, экзамена не выдержали, ни старый протоиерей, ни молодые монахи... И потому должны были потом отстрадывать.
Толпа требовала смерти. Губернатор, говорили, спросил:
- Я что сделал вам дурного?
- А что ты нам сделал хорошего? — передразнила его женщина. [...]
И тут кто-то, будто бы желая даже прекратить эти мучения, выстрелил из револьвера губернатору в голову. Однако толпа — как всегда бывает в революции — не удовлетворилась этим. Кровь — заразная вещь. Его труп извлекли на главную улицу, к памятнику прежде убитому губернатору Слепцову. Это мы опять видели. Шинель сняли с него и бросили на круглую верхушку небольшого деревца около дороги, красной подкладкой вверх. А бывшего губернатора толпа стала топать ногами... Мы смотрели сверху и опять молчали... Наконец (это было уже, верно, к полудню или позже) все опустело. Лишь на середине улицы лежало растерзанное тело. Никто не смел подойти к нему. [...]
С удалением Царя... у меня получилось такое впечатление, будто бы из-под ног моих вынули пол и мне не на что было опереться. Еще я ясно узрел, что дальше грозят ужасные последствия. И, наконец, я почувствовал, что теперь поражение нашей армии неизбежно. И не стоит даже напрасно молиться о победе... Да и о ком, о чем молиться, если уже нет Царя?.. Теперь все погибло..."