ПОТАЕННАЯ РОССИЯ А.В. БЕЛГОРОДСКАЯ ВТОРАЯ ЧАСТЬ ПРОСТО ПО-ДРУГОМУ НЕЛЬЗЯ
Мало
у кого из катакомбников был рядом пастырь, чтобы можно было прийти,
посоветоваться по духовным, мiрским вопросам, почерпнуть силу в
противостоянии кипящей вокруг богоборческой жизни. Но Господь не
оставлял. Была мудрейшая, прозорливая Варенька, которую все считали
святой. Тут же недалеко блаженненький Мишенька, о нем
надо писать особо, ибо такого Божъего человека, думается, нет больше
нигде. Был дедушка Сергий, о котором писалось выше. К нему за советом и
руководством ехали со всех сторон. А если уж очень далеко ехать, то
писали и незамедлительно получали исчерпывающие ответы с ссылками на
Святых Отцов и Писание.
Матушка Маргарита в Воронеже, дедушка Василий и его жена Василиса в Вятской области, Григорий Иванович в Сибири и много, много других. Особенно значение этих людей возросло, когда старых батюшек (до Сергия), тихоновского рукоположения становилось все меньше, а новым взяться было неоткуда.
Для Руси и русского народа, несмотря на все бывшие отдельные уклонения и даже падения, главным было служение правде и стояние в истине. Вот и все объяснение сути и духа катакомбного Православия. Не соединяться ни в чем с безбожным и богоборческим государством, не участвовать в выборах, не брать паспортов, не работать на него, не посещать его церкви — это и есть стояние в истине. Легко сказать. А как это осуществить? Когда Григорию Денисову (сыну Сергея Степановича) было 17 лет, его взяли. Брали его и раньше, но тогда выпускали, — мал очень, — не пускал под откос поезда, не взрывал государственные учреждения (тогда все несчастные случаи: пожары, взрывы, крушения — истерически объясняли происками врагов народа). Он им сказал:
— Живем, молимся Богу, ни в чем не участвуем.
— Вот вы и есть самые страшные враги. Лучше бы ты поезд под откос пустил, вреда для государства было бы меньше, чем жить так, как вы живете, — сказали ему на следствии.
Ясно понимали власти опасность для себя вот таких, стоявших в истине, христиан. Ловили, сажали, но они, отсидев, возвращались и продолжали служить правде и истине. Основанием для заключения являлись и тайные моления, особенно если при этом был священник или если властям попадались письма, в которых разъяснялось, почему грех идти в Колхозы, грех брать паспорта, грех жить в городских квартирах. Выявлялись авторы и получатели этих писем и им тоже давали срок. Поэтому жить на свободе и исповедовать истину надо было очень осторожно. Молились только ночами. Ночью приезжал батюшка, заранее давая знать, когда он будет. Основательно поговев, уж не меньше трех дней, а зачастую и больше, в назначенное время, крадучись, подходили к избе. Вечерня, утреня, исповедь, Божественная литургия — все вполголо- са, и утром, наскоро перекусив, батюшка отправлялся с рюкзаком к другим, спрятав в шарф бороду и волосы под шляпу. В сапогах, в плаще производил впечатление бывалого туриста. Ездили, как правило, вдвоем, стараясь внешним видом не вызывать подозрений у властей. А лучше всего им бы и вообще не попадаться на глаза, так как глаз у властей был наметанный. Как ни маскируйся, но благообразие во всем: во внешности, походке, разговоре — не скроешь. И тут же: «Документы!» А их-то и нет. Но Бог миловал. По уходе священника паства становилась на молитву: акафист святителю Николаю, молитвенные прошения к Спасителю и Божьей Матери о путешествующих читались со слезами. И по святым молитвам паствы тайные священники десятками лет окормляли паству, оставаясь на свободе...
Когда заходишь в избу истинно православных, то всегда поражает наличие огромного иконостаса, буквально от пола до потолка. Иконостас, как правило, в отдельной комнате, где не спят, не живут, а собираются либо для молитв, либо для благочестивых разговоров, либо для празднич ных или поминальных трапез. Масло, как и положено, то, которое идет в пищу. Тумбочки, аналой, книжный шкаф; все исключительно для религиозных нужд. Много восковых свечей, которые льют или катают сами, кто как может. Многие из христиан держат ульи, отсюда воск на свечи. Кто не держит, тот покупает или уже готовые свечи, или воск у тех, кто держит. В остальных комнатах иконостасы поменьше. В общем, воистину эта семья — малая Церковь. Отец, как и положено, глава семьи. Без его благословения не начинается никакая работа. Весь труд, вся нелегкая крестьянская жизнь освящены молитвой. И приезжая из города, и постепенно входя в ритм этой жизни, умиротворяешься, весь наполняешься молитвой, каким-то благодатным покоем, и этого духовного заряда хватает на долгое время. Как правило, кто-то из семьи ежедневно вычитывает, помимо утренних и вечерних молитв, часы, всю полунощницу и малое повечерие с каноном дневному Святому. Ну, и, конечно, несколько кафизм и недельный канон с акафистом. Западному человеку трудно представить, насколько трудна жизнь крестьянская в России. Практически все питание свое: молоко, яйца, все необходимые овощи — от своей скотины или со своего огорода. Земли — сколько хочешь, покоса — сколько надо, дрова — за избой растут. Места настоль ко глухие, что Сельсовет порой был рад, что в его местности находится трудолюбивая семья, без пьяниц и хулиганов...
Господь своих не оставлял, и зачастую гонимые и преследуемые, живущие в местах ссылки, жили даже материально намного лучше, чем несчастные колхозники, не говоря уже о душевном настроении.
Покойный дедушка Сергий рассказывал: дело было на Пасху. Пошли всей семьей в соседнее село в еще незакрытый храм. Встретили Христа: идут обратно домой. Погода прекрасная, играет солнышко. А в это время колхозное начальство выгнало колхозников дорогу мостить; другого времени, как на Пасху, конечно, у начальства не нашлось. «Христос Воскресе!»— приветствует дружно семья дедушки колхозников. Молчание. Потом — тихий женский голос: «Мы этого недостойны»...
Нет дела, которое бы не спорилось в руках простого, не испорченного цивилизацией русского человека. И поэтому, где бы ни обосновывались катакомбники, вырастали дома со всеми дворовыми постройками: банями, скотным двором, распахивались земли, ставились ульи. И все это — своими руками. Сложить печку, вставить стекла, изготовить для женщин прядильный станок, любого размера кросны и прочие приспосо бления для тканья дорожек, ковриков, не говоря уже о столярных и плотничьих работах — все возможно для русского крестьянина. И все, конечно, с молитвой и Божьим благословением.
Умилительно видеть, как вот сейчас уже, перед тем, как начать класть печку, мой знакомый печник — катакомбник снял шапку, помолился. Перекрестился — и дело пошло. Девушка девятнадцати лет только тогда, как прочитала молитву и сделала три земных поклона, села за швейную машинку.
Нас, бывших сергиан, или живущих на Западе, поражает это, ибо нет у нас такого памятования о Боге. А у них иначе и быть не может, так как жизнь истинно-православного, независимо от того, семейный ли он или нет — это жизнь почти подвижническая, монашеская. Мне было неясно, когда приходилось читать, что до царя Петра I вся Россия представляла собой монастырь. Подружившись с катакомбниками и увидев их жизнь, все стало очевидным. Как для пришедшего в монастырь, кроме Бога, духовного отца и самого спасающегося, нет никого. Все упование на Бога, Матерь Божью и святых. Так и у катакомбников никаких социальных подпорок: Господь да духовный отец, с которым любыми путями поддерживается связь и сам осознанно стоящий в Истине спасающийся. Защиты, кроме Бога, никакой нет. И как какая-нибудь неприятность или вызов к районному начальству, или просто сына вызывают в военкомат (в армию некоторые ребята шли, но присягу не принимали), так вся семья на молитву. Болезнь или просто необходимая по житейским нуждам дальняя поездка — все на молитву.
Как-то в начале 90-х годов пришлось немножко приоткрыть дверь в потаенную Россию одной чудной русской американке Елизавете, девушке русского происхождения, верующей и благочестивой. Приехали к катакомбникам-чувашам. В доме одной семьей живут и спасаются бабушка за семьдесят лет, еще одна катакомбница и раб Божий, единственно работающий. Когда-то жили как квартиранты у Анастасии, дочери тайного батюшки, потом хозяйка умерла, так и остались жить в этом доме одной духовной семьей, и вот мы с этой девушкой отправились к ним в гости. Мы, естественно, не афишировали, что наша девушка из Америки. Удивило Лизу, прежде всего то, что эти простые люди через свое стояние в истине — неосознанно продолжали стоять и защищать сам быт единой дореволюционной России... В субботу, как положено, отслужили всенощную. Пришли катакомбники: русские, чуваши — человек семь. Помолились и разошлись. На другой день собралось человек, наверное, около пятнадцати. Часы, канон Божией матери нараспев (как служилось в Дивеево при преподобном Серафиме), обедница. Службу вела сестра Л., читали, кому она давала, пели все.
Как правило, кончали акафистом Иисусу Сладчайшему. Моление окончилось. Уже во время чтения часов сестра Л. пошла топить печку и готовить трапезу. Возвратилась, когда приходилось вести пение обедницы. Зимой служба оканчивалась к двенадцати, а летом к трем, т.к. летом и всенощную и обедницу служили в воскресенье. Надо отметить, что в разных катакомбных общинах свои особенности: акафист читается после обедницы обязательно, или Иисусу Сладчайшему, или Воскресению Христову. Часто службы завершаются благодарственным молебном. Затем поминают: «Великаго Господина нашего Митрополита Виталия...» и, если есть, то и местного правящего архиерея. Суббота нужна была для огородных и домашних работ — огороды, баня, косьба, загонять скотину и пр. Но это не везде, во многих местах служили, как положено, только начинали поздно, часов в восемь вечера. После службы трапеза. Выдвигался стол, мы все садились. Для меня, городской жительницы, деревенская еда казалась упоительной. В русской печке, в глиняном горшке запеченная со своим, конечно, сливочным маслом и топленым молоком картошка. В другом горшке — омлет из яиц. Миска с творогом, миска с пахтаньем, свои соленья, варенья и проч. Всем подавались деревянные ложки и, пропев молитвы, сели кушать. Моя гостья медлила. Я ей говорю: «Ешь, не стесняйся, здесь все едят из общих тарелок». Стала есть. После трапезы она мне говорит: «Я не представляю, чтобы в Америке мать с дочерью ели из одной тарелки, не то, что все чужие и разные, как здесь». К вечеру мы с ней вышли прогуляться. Попалась нам женщина, несущая на коромыслах воду. Девушка говорит: «Все ясно. Понятно, почему все едят из одной тарелки. Когда так трудно достается вода, то ее, конечно, надо экономить при мытье». В этом, конечно, есть тоже доля истины, но самая незначительная. Главное все же не это! Главное, что такая общая трапеза объединяет. Мы все члены одной христианской общины, мы все причащаемся из одной чаши у нашего батюшки, и уж, конечно, мы все можем вкушать из одной миски: молодые и старые, больные и здоровые, ибо мы все уды (члены) Церкви, а если что с нами и случится, то такова воля Божия.
Самое поразительное, что в эти все глухие и немые годы, истинно православные всегда четко осознавали себя Церковью, возглавлением которой является Синод; то все общины с батюшками, рукоположенными владыкой Антонием (Галынским) и владыкой Феодосием Гуменниковым и другими, всегда везде поминали: «Великаго Господина Митрополита Филарета...» (мне это приходилось слышать), а потом, когда Вл. Митр. Филарет Вознесенский скончался, стали поминать Митр. Виталия... Отношение к обоим владыкам было благоговейное у всех. Иногда в спорах ссылались на их слова. Это было удивительно, ибо тогда, в начале 80-х, почти до 1986 г., был еще железный занавес. Но потом дело разъяснилось. В самых глухих поселениях, некоторые катакомбники, зачастую не имея и света, имели транзисторные приемники. Промышленных помех не было и, несмотря на мощные глушительные станции, которые заглушали передачи Запада на русском языке, удавалось все же услышать и о. Виктора Потапова (ведущий религиозной программы "Голос Америки" — ред.) и другие религиозные передачи. Нужно учесть еще врожденную талантливость русского человека, который в приемники, выпускаемые промышленностью, встраивал контуры, рассчитанные на частоту 13 метров, которую глушилки "не брали". Из них-то и узнавали о деятельности своего Синода и первоиерарха, сначала те, кто слушали, а потом, через них, и все катакомбные христиане со своими батюшками. Т.е. вся подпольная часть Русской Православной Церкви.
Эти отношения были отчасти односторонними. Нашим катакомбникам хоть из передач как-то удавалось узнавать о деятельности своего первоиерарха (т.е. первосвятителя РПЦЗ — ред.), но как мог простой, безпаспортный христианский люд с батюшками, которые иногда в списках живых нигде не значились, дать знать о своей жизни за границу. Например, про одного батюшку мне рассказывали катакомбники, что его духовные чада выкупили из тюрьмы. Кое-кого из охранников удалось подкупить, и его, когда повели на расстрел, не расстреляли, а отпустили, а в списках он везде проходил, как расстрелянный. И так он долго жил среди своей паствы, так и скончался, нигде в государстве не значась. Только осознавая, что такое Святая Русь, что собой представляет русский православный человек, такие светильники, как владыка Иоанн (Максимович) и о. Серафим (Роуз) понимали, что иначе быть не могло, что должны существовать потаенное христианство и потаенная Россия.
Поэтому среди верующих ИПЦ и РПЦЗ было полное осознание себя чадами одной Церкви, по крайней мере еще в 80-х годах.
Матушка Маргарита в Воронеже, дедушка Василий и его жена Василиса в Вятской области, Григорий Иванович в Сибири и много, много других. Особенно значение этих людей возросло, когда старых батюшек (до Сергия), тихоновского рукоположения становилось все меньше, а новым взяться было неоткуда.
Для Руси и русского народа, несмотря на все бывшие отдельные уклонения и даже падения, главным было служение правде и стояние в истине. Вот и все объяснение сути и духа катакомбного Православия. Не соединяться ни в чем с безбожным и богоборческим государством, не участвовать в выборах, не брать паспортов, не работать на него, не посещать его церкви — это и есть стояние в истине. Легко сказать. А как это осуществить? Когда Григорию Денисову (сыну Сергея Степановича) было 17 лет, его взяли. Брали его и раньше, но тогда выпускали, — мал очень, — не пускал под откос поезда, не взрывал государственные учреждения (тогда все несчастные случаи: пожары, взрывы, крушения — истерически объясняли происками врагов народа). Он им сказал:
— Живем, молимся Богу, ни в чем не участвуем.
— Вот вы и есть самые страшные враги. Лучше бы ты поезд под откос пустил, вреда для государства было бы меньше, чем жить так, как вы живете, — сказали ему на следствии.
Ясно понимали власти опасность для себя вот таких, стоявших в истине, христиан. Ловили, сажали, но они, отсидев, возвращались и продолжали служить правде и истине. Основанием для заключения являлись и тайные моления, особенно если при этом был священник или если властям попадались письма, в которых разъяснялось, почему грех идти в Колхозы, грех брать паспорта, грех жить в городских квартирах. Выявлялись авторы и получатели этих писем и им тоже давали срок. Поэтому жить на свободе и исповедовать истину надо было очень осторожно. Молились только ночами. Ночью приезжал батюшка, заранее давая знать, когда он будет. Основательно поговев, уж не меньше трех дней, а зачастую и больше, в назначенное время, крадучись, подходили к избе. Вечерня, утреня, исповедь, Божественная литургия — все вполголо- са, и утром, наскоро перекусив, батюшка отправлялся с рюкзаком к другим, спрятав в шарф бороду и волосы под шляпу. В сапогах, в плаще производил впечатление бывалого туриста. Ездили, как правило, вдвоем, стараясь внешним видом не вызывать подозрений у властей. А лучше всего им бы и вообще не попадаться на глаза, так как глаз у властей был наметанный. Как ни маскируйся, но благообразие во всем: во внешности, походке, разговоре — не скроешь. И тут же: «Документы!» А их-то и нет. Но Бог миловал. По уходе священника паства становилась на молитву: акафист святителю Николаю, молитвенные прошения к Спасителю и Божьей Матери о путешествующих читались со слезами. И по святым молитвам паствы тайные священники десятками лет окормляли паству, оставаясь на свободе...
Когда заходишь в избу истинно православных, то всегда поражает наличие огромного иконостаса, буквально от пола до потолка. Иконостас, как правило, в отдельной комнате, где не спят, не живут, а собираются либо для молитв, либо для благочестивых разговоров, либо для празднич ных или поминальных трапез. Масло, как и положено, то, которое идет в пищу. Тумбочки, аналой, книжный шкаф; все исключительно для религиозных нужд. Много восковых свечей, которые льют или катают сами, кто как может. Многие из христиан держат ульи, отсюда воск на свечи. Кто не держит, тот покупает или уже готовые свечи, или воск у тех, кто держит. В остальных комнатах иконостасы поменьше. В общем, воистину эта семья — малая Церковь. Отец, как и положено, глава семьи. Без его благословения не начинается никакая работа. Весь труд, вся нелегкая крестьянская жизнь освящены молитвой. И приезжая из города, и постепенно входя в ритм этой жизни, умиротворяешься, весь наполняешься молитвой, каким-то благодатным покоем, и этого духовного заряда хватает на долгое время. Как правило, кто-то из семьи ежедневно вычитывает, помимо утренних и вечерних молитв, часы, всю полунощницу и малое повечерие с каноном дневному Святому. Ну, и, конечно, несколько кафизм и недельный канон с акафистом. Западному человеку трудно представить, насколько трудна жизнь крестьянская в России. Практически все питание свое: молоко, яйца, все необходимые овощи — от своей скотины или со своего огорода. Земли — сколько хочешь, покоса — сколько надо, дрова — за избой растут. Места настоль ко глухие, что Сельсовет порой был рад, что в его местности находится трудолюбивая семья, без пьяниц и хулиганов...
Господь своих не оставлял, и зачастую гонимые и преследуемые, живущие в местах ссылки, жили даже материально намного лучше, чем несчастные колхозники, не говоря уже о душевном настроении.
Покойный дедушка Сергий рассказывал: дело было на Пасху. Пошли всей семьей в соседнее село в еще незакрытый храм. Встретили Христа: идут обратно домой. Погода прекрасная, играет солнышко. А в это время колхозное начальство выгнало колхозников дорогу мостить; другого времени, как на Пасху, конечно, у начальства не нашлось. «Христос Воскресе!»— приветствует дружно семья дедушки колхозников. Молчание. Потом — тихий женский голос: «Мы этого недостойны»...
Нет дела, которое бы не спорилось в руках простого, не испорченного цивилизацией русского человека. И поэтому, где бы ни обосновывались катакомбники, вырастали дома со всеми дворовыми постройками: банями, скотным двором, распахивались земли, ставились ульи. И все это — своими руками. Сложить печку, вставить стекла, изготовить для женщин прядильный станок, любого размера кросны и прочие приспосо бления для тканья дорожек, ковриков, не говоря уже о столярных и плотничьих работах — все возможно для русского крестьянина. И все, конечно, с молитвой и Божьим благословением.
Умилительно видеть, как вот сейчас уже, перед тем, как начать класть печку, мой знакомый печник — катакомбник снял шапку, помолился. Перекрестился — и дело пошло. Девушка девятнадцати лет только тогда, как прочитала молитву и сделала три земных поклона, села за швейную машинку.
Нас, бывших сергиан, или живущих на Западе, поражает это, ибо нет у нас такого памятования о Боге. А у них иначе и быть не может, так как жизнь истинно-православного, независимо от того, семейный ли он или нет — это жизнь почти подвижническая, монашеская. Мне было неясно, когда приходилось читать, что до царя Петра I вся Россия представляла собой монастырь. Подружившись с катакомбниками и увидев их жизнь, все стало очевидным. Как для пришедшего в монастырь, кроме Бога, духовного отца и самого спасающегося, нет никого. Все упование на Бога, Матерь Божью и святых. Так и у катакомбников никаких социальных подпорок: Господь да духовный отец, с которым любыми путями поддерживается связь и сам осознанно стоящий в Истине спасающийся. Защиты, кроме Бога, никакой нет. И как какая-нибудь неприятность или вызов к районному начальству, или просто сына вызывают в военкомат (в армию некоторые ребята шли, но присягу не принимали), так вся семья на молитву. Болезнь или просто необходимая по житейским нуждам дальняя поездка — все на молитву.
Как-то в начале 90-х годов пришлось немножко приоткрыть дверь в потаенную Россию одной чудной русской американке Елизавете, девушке русского происхождения, верующей и благочестивой. Приехали к катакомбникам-чувашам. В доме одной семьей живут и спасаются бабушка за семьдесят лет, еще одна катакомбница и раб Божий, единственно работающий. Когда-то жили как квартиранты у Анастасии, дочери тайного батюшки, потом хозяйка умерла, так и остались жить в этом доме одной духовной семьей, и вот мы с этой девушкой отправились к ним в гости. Мы, естественно, не афишировали, что наша девушка из Америки. Удивило Лизу, прежде всего то, что эти простые люди через свое стояние в истине — неосознанно продолжали стоять и защищать сам быт единой дореволюционной России... В субботу, как положено, отслужили всенощную. Пришли катакомбники: русские, чуваши — человек семь. Помолились и разошлись. На другой день собралось человек, наверное, около пятнадцати. Часы, канон Божией матери нараспев (как служилось в Дивеево при преподобном Серафиме), обедница. Службу вела сестра Л., читали, кому она давала, пели все.
Как правило, кончали акафистом Иисусу Сладчайшему. Моление окончилось. Уже во время чтения часов сестра Л. пошла топить печку и готовить трапезу. Возвратилась, когда приходилось вести пение обедницы. Зимой служба оканчивалась к двенадцати, а летом к трем, т.к. летом и всенощную и обедницу служили в воскресенье. Надо отметить, что в разных катакомбных общинах свои особенности: акафист читается после обедницы обязательно, или Иисусу Сладчайшему, или Воскресению Христову. Часто службы завершаются благодарственным молебном. Затем поминают: «Великаго Господина нашего Митрополита Виталия...» и, если есть, то и местного правящего архиерея. Суббота нужна была для огородных и домашних работ — огороды, баня, косьба, загонять скотину и пр. Но это не везде, во многих местах служили, как положено, только начинали поздно, часов в восемь вечера. После службы трапеза. Выдвигался стол, мы все садились. Для меня, городской жительницы, деревенская еда казалась упоительной. В русской печке, в глиняном горшке запеченная со своим, конечно, сливочным маслом и топленым молоком картошка. В другом горшке — омлет из яиц. Миска с творогом, миска с пахтаньем, свои соленья, варенья и проч. Всем подавались деревянные ложки и, пропев молитвы, сели кушать. Моя гостья медлила. Я ей говорю: «Ешь, не стесняйся, здесь все едят из общих тарелок». Стала есть. После трапезы она мне говорит: «Я не представляю, чтобы в Америке мать с дочерью ели из одной тарелки, не то, что все чужие и разные, как здесь». К вечеру мы с ней вышли прогуляться. Попалась нам женщина, несущая на коромыслах воду. Девушка говорит: «Все ясно. Понятно, почему все едят из одной тарелки. Когда так трудно достается вода, то ее, конечно, надо экономить при мытье». В этом, конечно, есть тоже доля истины, но самая незначительная. Главное все же не это! Главное, что такая общая трапеза объединяет. Мы все члены одной христианской общины, мы все причащаемся из одной чаши у нашего батюшки, и уж, конечно, мы все можем вкушать из одной миски: молодые и старые, больные и здоровые, ибо мы все уды (члены) Церкви, а если что с нами и случится, то такова воля Божия.
Самое поразительное, что в эти все глухие и немые годы, истинно православные всегда четко осознавали себя Церковью, возглавлением которой является Синод; то все общины с батюшками, рукоположенными владыкой Антонием (Галынским) и владыкой Феодосием Гуменниковым и другими, всегда везде поминали: «Великаго Господина Митрополита Филарета...» (мне это приходилось слышать), а потом, когда Вл. Митр. Филарет Вознесенский скончался, стали поминать Митр. Виталия... Отношение к обоим владыкам было благоговейное у всех. Иногда в спорах ссылались на их слова. Это было удивительно, ибо тогда, в начале 80-х, почти до 1986 г., был еще железный занавес. Но потом дело разъяснилось. В самых глухих поселениях, некоторые катакомбники, зачастую не имея и света, имели транзисторные приемники. Промышленных помех не было и, несмотря на мощные глушительные станции, которые заглушали передачи Запада на русском языке, удавалось все же услышать и о. Виктора Потапова (ведущий религиозной программы "Голос Америки" — ред.) и другие религиозные передачи. Нужно учесть еще врожденную талантливость русского человека, который в приемники, выпускаемые промышленностью, встраивал контуры, рассчитанные на частоту 13 метров, которую глушилки "не брали". Из них-то и узнавали о деятельности своего Синода и первоиерарха, сначала те, кто слушали, а потом, через них, и все катакомбные христиане со своими батюшками. Т.е. вся подпольная часть Русской Православной Церкви.
Эти отношения были отчасти односторонними. Нашим катакомбникам хоть из передач как-то удавалось узнавать о деятельности своего первоиерарха (т.е. первосвятителя РПЦЗ — ред.), но как мог простой, безпаспортный христианский люд с батюшками, которые иногда в списках живых нигде не значились, дать знать о своей жизни за границу. Например, про одного батюшку мне рассказывали катакомбники, что его духовные чада выкупили из тюрьмы. Кое-кого из охранников удалось подкупить, и его, когда повели на расстрел, не расстреляли, а отпустили, а в списках он везде проходил, как расстрелянный. И так он долго жил среди своей паствы, так и скончался, нигде в государстве не значась. Только осознавая, что такое Святая Русь, что собой представляет русский православный человек, такие светильники, как владыка Иоанн (Максимович) и о. Серафим (Роуз) понимали, что иначе быть не могло, что должны существовать потаенное христианство и потаенная Россия.
Поэтому среди верующих ИПЦ и РПЦЗ было полное осознание себя чадами одной Церкви, по крайней мере еще в 80-х годах.
===============================================================
После 70-х годов никого из катакомбного Епископата не оставалось в
живых, кроме серафимо - алфеевцев и геннадьевцев... а они числили себя
филаретовцами. Справа на фото схимитр. Феодосий Г., которого поминали
митр. Филарет и св. Серафим Роуз за Литургиями... Позже по лживому
единоличному без проверки доносу Лазаря Журбенко эта катакомбная группа
будет признана Синодом РПЦЗ самозванцами (неканоничной) на некоторое
время. Потом когда откроется, кто такой Лазарь и все его интриги,
Виталий Устинов пожелает воссоединиться с настоящими Катакомбами, но
будет уже поздно. КГБ успела создать параллельные структуры РИПЦ...
Оставить комментарий