КЦ СТАРЕЦ АНТОНИЙ, КОТОРЫЙ ПОБЫВАЛ В СЕРГИАНАХ
"Арест, лагерь,
ссылка...Выпустили меня после войны, - ходить не мог, так болезнь
извела, а срок кончился. Подучил меня один солдатик к нему на родину
отправиться, да к кому обратиться сказал. Люди сердечные, верующие,
они меня за лето и отходили. В соседнем поселке работу нашли, -кочегаром
устроился. К местному Архиерею я не обращался, побоялся,
наслышан был от людей всякого. Думаю, зима пройдет, отопление кончится,
тогда буду что-то искать. Мне сидельцы дали адрес одного архиепископа
(МП), за него говорили, что он брал сидевших. - уполномоченного
успокаивая взяткой да обильным застольем...
А служить хочется. Тут
как-то перед Рождеством, недели, эдак, за две-три, не помню, прошла ли
уже Варвара, стучат ко мне ночью. Время лихое было, голодное, холодное, а
у меня - уголь, что второй хлеб! Да ладно, думаю, открою. Зашел молодой
парень, лет тридцати и стоит, мнется, не может начать. Уже я не
выдержал, говорю: "Пришел, так речь держи, что, дескать, мнешься, я не
кусаюсь!" А он мне как сказал, с чем пришел, так тут уж мой черед был
сомлеть, - и ноги подкосились. А рассказал он вот что. У его матери,
очень верующей женщины, в безбожные окаянные тридцатые постоянно
останавливались безприходные священники, и монахи, и мирские, говорят,
даже Епископ какой-то был. Так вот, они останавливались, служили,
причащали, крестили, делали все то, в чем была потребность у людей.
Особенно часто появлялся старый иеромонах и людям он очень нравился за
простоту... Однажды появился монах под утро, со своим обычным чемоданом,
в котором хранил все для службы и узелком в руках. Он отдал матери
моего визитера чемодан, да велел спрятать - самого его уже искали
арестовать. Последнее распоряжение было таково: "Не вернусь я, отдашь
тому священнику, который вернется в эти края после Лагерей!" И исчез...
Женщина ревностно исполнила поручение - чемодан не нашли даже немцы в
войну. И вот теперь она старая и больная, услышав, что в кочегарке якобы
работает поп, отправила сына все выяснить. Дальше можно бы и не рассказывать - и так все понятно. Я не бежал, я птицей летел не чувствуя ни
одышки, ни ревматических суставов, только быстрее!
Я так
разволновался, что забыл поздороваться с людьми да пожелать мира этому
дому! "Здравствуйте, батюшка, благословите!" - возле меня стоял мужчина
средних лет, кряжистый такой и явно фронтовик, "Бог благословит". "Я
старший сын, Василий. Вот, отче, ключи - все Ваше, разбирайтесь. Только
одна просьба, это маму пособоровать и отпеть - плоха больно." "Все, что
надо, - пожалуйста! Только я вскрою его у себя в кочегарке, хорошо?!" - у
меня дрожал голос, руки нервно гладили заветный сундучок. Василий
улыбнулся: "Я же сказал - он Ваш, от. Антоний. Юрко, - он кивнул на
младшего брата, - вам его сейчас отнесет"...
У меня в кочегарке был
один табурет и скамеечка. Вот теперь я застелил табурет чистой рубахой,
подаренной мне кем-то, положил на него сундучок, а сам, сидя на
скамеечке, рассматривал свое сокровище. ...рассматриваю сундук и нахожу
скрытое отверстие, вставляю туда ключ обратной стороной, поворот и
слышится легкий щелчок! После этого, и второй замок - открылся. Открываю
крышку, да это же просто чудо! Изнутри крышка раскладывается и
превращается в маленький иконостас. Внутри уложены белые ризы. Под ними
деревянная переборка, в которой, в углублениях, пристегнуты служебное
Евангелие, требник и служебник. С трепетом вытаскиваю ризы и отстегиваю
Евангелие - да, под ним, как и положено, в илитоне, лежит Антиминс! Есть
возможность службы, радость то какая!
Радости моей нет границ, но
вот служить-то, где?! У меня и дома нет, да, собственно, не то, что дома
- вообще жилья. Кочегарка, тут и работаю, и живу. Звали люди к себе
жить, да чего их стеснять, домишки да землянки после немца - то убогие, а
тут я и помолюсь, и попою. Да и опасный я жилец, того и гляди, опять
взять могут... Но как же теперь-то быть.
С этой мыслью я и уснул у
печей возле своего сокровища. Но если уж Господь мне дал все для службы,
то вскоре я получил и место для нее - маленький домишко на самой
окраине поселка, подаренный верующей старушкой. Стал служить, отправлять
требы. Специально не просил ни кого о сохранении тайны, не ограничивал
число приходящих на службу, но тайна сия строго хранилась. Крестил и
отпевал - ночью или рано утром, едва солнышко поднимется. Денег я не
брал, на что они мне, что-то получал за работу в кочегарке, одежду
приносили старенькую люди, а еда - много ли монаху надо? Жив, - и слава
Богу.
Так незаметно прошла зима и с ней моя работа в кочегарке.
Летом было хуже - отправляли на подъем сельского хозяйства. Мне тоже
выписали повестку. Скорбел сильно - столько праздников, а я и служить не
смогу. Выручили бабушки, прихожанки. Они пошли к врачу, внучку которой я
крестил, и объяснили, что поселок останется без священника, если
Антония отправят на работы. Да и о болезнях моих рассказали, как
выхаживали всем миром. Дали мне освобождение, опять был приставлен к
кочегарке - ездил на Донбасс уголь по нарядам выбивать, проверял систему
и пр.
Так прошло несколько лет. Меня не отпускало желание съездить в
Москву, в Троицу. Дело в том, что, едва приняв постриг и сан до своего
ареста, глядя на аресты и ссылки, я начал к этому всему готовиться...
Подготовка эта состояла в том, что все необходимое мне - книги, ризы,
ладан, и т.п. я начал разносить по квартирам знакомых верующих с
просьбой спрятать до лучших времен. И вот теперь, глядя на то, как
сохранили служебный чемодан мои посельчане, меня обуяла мысль попытаться
собрать скрытое. Прежде всего, - книги по духовному деланию, ведь ушел я
в Лагеря молодым монахом, монахом только по постригу, а не по деланию.
Конечно, что-то осталось в памяти от назидания Троицких схимников,
что-то подсказали священники, сидевшие со мной, но я остро чувствовал
необходимость литературы и, прежде всего - Добротолюбия. Эта мысль и
заставляла меня отправиться в Сергиев Посад, где мне вернули мои
спрятанные книги, антиминсы и богослужебную утварь.
Должен сказать,
что я чувствовал огромную ответственность перед Богом и св.
Новомучениками российскими за то, что остался жив после Лагерей. Перед
Церковью, наконец. Последнее, меня очень мучило, как быть со службой? Об
этом спрашивала в Москве и монахиня Сенклитикия, служу ли я, как она
выразилась, у "сергианцев". В той обстановке было не до богословских
диспутов, да и вообще я до них неохочь еще с войны 1914 года -
надиспутировали 17-й! Но вот отсутствие законного, Так сказать,
служения, меня безпокоило.
Весьма быстро и, на удивление, без особых
трудностей, я был принят в клир одной из патриархийных Епархий. Владыка,
довольно молодой, но сидел. С властями так это, и не накоротке, но и не
воевал. Во всяком случае принимать ему не особо запрещали, да и
рукополагал, частенько. Дело в том, что хоть храмы-то в СССр и не
открывали особо, но духовенство старое вымирало, все ведь прошли тюрьмы и
ссылки. А если в храме не служится, то его быстренько закрывали, тут уж
не церемонились...
Меня, как полагалось, вызвали к уполномоченному,
заполнил я все бумажки, кажется уже все. Но уполномоченный не
отпускает, затеял разговор о лояльности к Советской власти. Я объясняю,
что политикой даже церковной не интересуюсь, а не то, что светской.
Власти, как гражданин и христианин, подчиняюсь. Противозаконного не
сотворял, и впредь не собираюсь, не из страха, но по совести. Он, эдак
пафосно, поощряет мои убеждения, а сам бумажечку сует, подпиши мол. А
бумажечка-то на "стукачество"! Я извинился и отказался, мягко мотивируя
Лагерным отвращением к сексотству.// Уполномоченный спокойно и без
эмоций забрал подписку и сказал: "Ну, и дурак, батенька! А мы тебя в
город хотели поставить, теперь пойдешь на деревню. И за то благодари,
что не на стройки народного хозяйства. Донбасс вон рядом и шахт там
хватает, так, что в другой раз лучше заранее меняй привычки. Иди,
устраивайся".
Оказалось, однако, что не так волнительно было
принимать приход, как оставлять свой. Что там говорить, в Поселок я
пришел больным, еле передвигавшим ноги инвалидом-лагерником. Подняли,
одели, обули, дали работу и сохранили от зоркого ока НКВД. Здесь
произошло все самое приятное в моей жизни после освобождения. И вот -
проводы. Люди не воспринимали это как предательство, но элемент измены
во всем этом был. Что сделаешь?! Прошли, канули в лету времена избрания
священника на приход в Слобожанщине, тем паче, в православном мире. Я
просил своих благодетелей-прихожан об одном - не вычеркивать мое имя
навсегда, ведь и домик свой я не продавал, но оставлял на их
попечение...
Приходская жизнь, я то и не знал ее совсем, все ее
прелести и ее трудности. Кто-то доволен, кто-то обижен, тот вообще
считает невозможным во время построения Коммунизма служение
попа-кровопийцы! На сколько было тепло Антонию - кочегару, на столько
холодно стало иеромонаху Антонию, настоятелю патриархийного Храма.
Впрочем, вскоре - игумену, а там и архимандриту...
Последнее
повышение меня испугало. Во-первых, это было связано с переходом на
городской приход, а разговор с уполномоченным я не забыл; во-вторых,
меня пугали ИЗМЕНЕНИЯ в церковной жизни того периода. Я успокаивал
себя, что это старческое брюзжание, что нет повода для волнения и
вообще, каких-либо опасений, но что-то настораживало.
Прошло,
несколько относительно спокойных лет. Я старался постичь науку духовного
делания, прихожан же пытался научить отличать белое от черного,
спасительное от погибельного. В первые годы после войны это было проще: и
народ, наученный войной, добрее, и запросы у людей естественней - крыша
над головой да кусок хлеба. А счастьем было то, что ты живой. Потом
будет сложнее, скажется и разрушительное воздействие кинематографа, да и
пропаганды тоже. Мы ведь вынуждены были на амвонах молчать (это
называлось отсекать хвосты - прим.), где ни где проповедовал батюшка.
Много люди будут смеяться и мало думать...
Но я не об этом сейчас.
Игумен, затем - архимандрит, кажется, все шло как нельзя лучше. Но
что-то не давало душе спокойствия. Я стал чаще уезжать к себе в поселок
для келейной службы, домашний храм я теперь уже имел благословением
архиерея. Служил и служил, моля Господа ОТКРЫТЬ НЕПРАВДУ МОЮ, ибо почему
иному ПОТЕРЯЛ Я МИР ДУШЕВНЫЙ. И вот однажды за Утренней, а служил я ее
примерно В три утра, во время молитвы, у которой еще раз обратился с
вопросом о тревожащем меня, я, даже не то, чтобы услышал, но ОЩУТИЛ
ГОЛОС: "А ты кто, Антоний?!" "Как - кто, Господи, архимандрит". "Нет, ты
монах!" И в этом был ответ. Да, монах! (текст составлял поп МП РПЦ -
прим.).
На утро я был в Епархиальном Управлении и подал прошение за
штат. Долго меня уговаривал архиерей не делать этого, пришлось
согласиться остаться до прихода священника в епархию, благо в то время
многие возвращались из Лагерей, приходили и выпускники Семинарии, так
что задержка не была длительной.
Оставить комментарий