ПОЛОЖЕНИЕ ЦЕРКВИ В СОВЕЦКОЙ РОССИИ ЧАСТЬ ВТОРАЯ БЫВШИЙ ТИХОНОВЕЦ О БЕСОВСКОЙ ВЛАСТИ

 



Это было и горькое, и счастливое время. И Церковь была еще крепка. Сила и превосходство над врагами ее были очевидны...

Я, маленький священник своего прихода, за полторы недели своей свободы так был обременен излияниями благодарности, любви, всякого почитания, которые спешил мне принести каждый прихожанин, что когда очутился в арестантском вагоне и в пересыльных тюрьмах на пути в Соловки, то почувствовал, что отдыхаю, и тяготу тюремную нашел более посильной, чем перенесение незаслуженных почета и любви. Я совершенно не предполагал, что дело мое так ценно в глазах народа. Но зато ВЧК страшно злобствовала. Власть большевицкая оставалась безсильной перед Церковью, хотя грубому физическому насилию противостояла одна только моральная сила Церкви.
Впрочем, большевики это сознавали и вовсе не собирались бороться с Церковью одним только насилием. Имея целью уничтожить Церковь, как и всякую другую религию, большевицкая власть открыто заявляла, что этой цели сразу достигнуть нельзя, так как религия имеет глубокие корни в широких народных массах. Потому и Патриарх, хотя и открыто встал против большевиков с самого начала революции и предал их анафеме (церковному отлучению) всё же долго оставался безнаказанным. Не так-то просто было удалить его. За ним были огромные ВЕРУЮЩИЕ МАССЫ. Но и, кроме того, удалив Патриарха, ради этой же верующей массы нельзя было оставить Цер ковь совсем без управления. С Церковью всё время приходилось считаться, как с определенною силою не только для себя, но и для Заграницы.
Поэтому, доколе Церковь не могла быть уничтожена, большевики хотели использовать Ее в своих целях. А для этого им нужно было овладеть церковно-административным аппаратом, найти церковную власть, во всём послушную себе. Церковь должна была идти на поддержку и услуги новому государству. Патриарх на это не шел, не поддавался, противопоставлял всю Церковь новой власти, подстрекал народ против нее.
По мнению власти, растолкованному в печати на разные лады, Церковь была полна Контрреволюции. Только здесь сосредоточились теперь контр-революционные силы страны, ибо везде они уже были сломлены. Очередь — за Церковью. Ее нужно очистить от Контр-революции.
Моя мать издалека прислала мне в тюрьму записочку, которую я мог получить и читать уже во время моего временного освобождения. Мать писала, что благословляет меня сидеть в тюрьме, не ослабевать духом, всё терпеть и не сдаваться. Я плакал от радости.
Так в каждом случае: одна лишь моральная сила противостояла жестоко му насилию. Не было других сил и у Церкви, у всех членов ее. Она имела такое оружие, которого враг не мог выбить из ее рук и против которого был безсилен. Только самим нам оставалось его не бросить, не выпустить из рук.
Попытка большевиков через (чекистов в рясах) обновленцев овладеть Церковью не удалась. Церковь сопротивлялась; она не принимала власти большевиков над собою, хотя бы в лице обновленцев, их послушных во всём агентов.
Мне известен один батюшка, который уклонялся от обновленчества таким доводом перед своим местным чекистом: «Я бы с удовольствием
пошел в обновленчество, никакого различия не вижу, но приход меня выгонит, останусь без куска хлеба». Хорошо, что это была сущая правда, и не он влиял на приход, а приход на него. ЧК это знала и оставляла его на свободе…
Везде, во всех уголках обширной страны, происходили бурные церковные собрания, где уполномоченные обновленцев (кто-нибудь из местных священников) пытались склонить народ принять новую "церковную власть". И только открытым насилием гражданской власти удавалось захватить тот или иной храм для обновленческого священника.
Везде начались аресты духовенства и деятельных мирян на почве непризна- ния церковной власти, поставленной большевиками.
Но никто из привлекаемых к ответу не говорил, что, не признавая обновлен- чества, он не признает власти гражданской (то есть "коллективного Красн. антихриста" - прим.). Политические обвинения следователями ставились, но верующие их отвергали и защищались тем, что обновленцы неканоничны и церковно беззаконны: они, прежде всего, есть самочинники, захватившие церковную власть во время заключения Патриарха. При этом, конечно, намекалось, что проделали это сами обновленцы, а власти здесь ни при чём... (то есть прямого исповедничества не было почти - прим. ред.)
Враг действовал то посулами, то угрозами, и не ему самому — это были бы совершенные пустяки! — а Церкви. То он обещает прекратить аресты духовенства, освободить заключенных или вернуть из ссылки каких-то нужных Патриарху епископов, или дать разрешение на духовные печать и образование, на свободу съездов и епархиального управления; то угрожает оставить все репрессии в силе и еще прибавить. Патриарх страдал. Он встречал и слушал своего врага с крайним напряжением нервов. Когда Патриарху докладывали о приезде агента власти, он был вне себя от раздражения и волнения, что, казалось, было совершенно несвойственно его характеру и темпераменту...
Мы всегда отдавали должное ГПУ: свое дело там делали лучше, чем мы — свое.
Говорят, агент власти, заправляющий церковными делами, по поводу смерти Патриарха был в неописуемом восторге. Примчавшись к телу только что усопшего, он потирал руки и, с трудом сдерживая радость, говорил: «Хороший был старик… Вовремя помер. Надо похоронить поторжествен- ней…»
В конце лета 1925 года, то есть приблизительно через полгода после смерти Патриарха, соузник наш по Соловецкому Лагерю архиеп. Иларион вдруг неожиданно был изъят из нашей среды и отправлен в Ярославскую тюрьму. Мы понимали, что делается это по каким-то соображениям антицерковной политики. Весною 1926 года архиеп. Иларион опять был с нами. Тюремные новости касались исключительно его разговоров с агентом власти, вершителем судеб Церкви, посещавшим его в тюрьме.
Агент склонял Архиепископа присоединиться к новому, так называемому григорьевскому расколу, который ГПУ учинило по всем правилам обновлен- ческого: нашло недовольных митр. Петром, как прежде Патриархом, и, заключив Митрополита в тюрьму, попыталось передать возглавление Церкви в руки архиеп. Григория и его Высшего Церковного Совета. Но у Церкви в тот момент оказался свой законный епископ — митр. Сергий Страг. Видимо, агент хотел переходом в раскол такого популярного Архиерея, как архиеп. Иларион, с одной стороны, дискредитировать его в глазах большей части масс, а с другой — усилить григорьевский раскол новыми силами, ибо за архиеп. Иларионом многие могли бы и пойти...
Архиепископ Иларион ответил агенту, что церковные Каноны не позволяют ему признать в Церкви самочинной захватнической власти Григория. Тогда агент сказал с угрозою: «Ну, подождите: я вам дам вашего, и если вы его не признаете, то тогда уже пощады не будет».
О своих соузниках, церковных людях, я должен заметить, что подавляющее большинство из них были люди, безусловно, честные, самоотверженные и не случайно попавшие в тюрьму, каковые тоже иногда бывали. Никто из них не думал что-либо сдавать врагу. В этом смысле отражает общее настроение и соловецкое послание. Если бы нужно было для пользы Церкви сидеть в лагере принудительных работ еще и еще, то думаю, что никто бы из них не отказался. Но враг, делая свою политику, вступал в беседу, звал на соглашения и уступки; все, хотя и знали, что враг — обманщик, но увлекались игрой в политику и вместо готовых прямых ответов «да» и «нет» пытались оттянуть время и придумать что-либо такое, что бы было ни «да», ни «нет». Решительного шага боялись сделать в отношении к власти, а это — на руку власти, ибо власть сама всегда избегала решительных шагов в отношении Церкви и вела дело ликвидации Ее исподволь...
В общем, такое настроение было ДАЖЕ У ЛУЧШИХ людей. Итак, опасность подкрадывалась в виде игры в политику с властью, которая этого и хотела.
Архиеп. Илларион, например, в ярославской тюрьме, прямо укоряя агента власти за нелепый союз власти с обновленцами, в то же время, можно сказать, безсознательно подавал ему мысль, что не лучше ли заключить союз с Православной Церковью и поддержать Ее. Тогда-де, мол, и настоящая, по крайней мере, авторитетная Церковь поддержит Советскую власть.
Таковы наблюдения, связанные с личными моими отношениями к той среде, которую можно считать лучшею в Церкви.
Все мы ПРАВДУ НАШЕГО ПОЛОЖЕНИЯ знали, но практических выводов из нее сделать НЕ УМЕЛИ, и всё думали, что КАК-ТО САМО СОБОЙ всё выйдет, как надо. Но, безусловно, и коварство врага путало наши выводы, лишало их решимости.
Враг много раз соблазнял. Он уверял, что и при Советской власти Церковь существовать может. Это как будто даже обезпечено Советским государственным законом. Всё зависит от нас самих. Кажется, уступи только, сделай то немногое, что власть требует от тебя, и Церковь начнет спокойное и свободное существование, как это было прежде. И как было в начале не пойматься на этот обман?! Через какие печальные опыты надо было убедиться, что государственная власть не только может не исполнять своих обещаний, но что ложь и обман входят в систему, в постоянный порядок государственного управления?! Никогда не предполагалось, что такими хитростями власть добивается своих целей. Власть лгала и обманывала, требовала от Церкви уступок, много за это обещала и не только ничего не давала, но и преследовала Ее, вела к уничтожению.
Как было не поверить закону, охранявшему права Религии?! (церковные лица не могли не верить антихристовым властям, ну и ну? - прим.) И Патриарх подкреплял сдачу своих позиций мыслью, что у власти есть Закон. И все мы сначала надеялись, что будем жить, преодолев какие-то наши недоразумения с властью. Но потом поняли, что Советский Закон есть форма, за коей власть скрывает такие цели, которым ВСЕ ПРИНОСИТСЯ в жертву. Власть никогда не считает своим долгом исполнять свой Закон, когда находит его неудобным(VIII). Для нее он — вовсе не святыня. Она себя НИКАКИМ законом НЕ СВЯЗЫВАЕТ. Но нужно было долгое время, чтобы предрассудок всякой веры в Советскую власть отпал. Даже в соловецких наших беседах нужно было вести борьбу с верою в Советскую власть среди своих собратий, хотя подавляющее большинство давно «прозрело».
Архиепископ Иларион говорил: «Я человек неверующий (разумеется, в Совет скую власть)». И на всякие доводы ученых юристов любил декламировать басню Крылова «Волк и ягненок»… Характеристика отношений церковников и большевицкой власти в этой басне дана верная. Власти НЕ ВЕРЯТ никаким нашим заверениям о верноподданнических чувствах. У власти своя логика — «религия нам вредна, она по существу контр-революционна, и вас, поддерживающих религию в народе, мы ненавидим и тесним, и желаем вас уничтожить; поэтому, конечно, и вы нас ненавидите и всегда желаете нашего падения, и при всяком удобном случае будете — против нас»...
Но мало было не верить в закон и правду власти. Из этого надо было бы делать и выводы. У врага достаточно духовной стойкости и определенности — точно то же нужно и в борьбе с ним. Колебания и ДИПЛОМАТИЮ он оставляет в удел нам и даже вызывает на них, и содействует им, а САМ ТВЕРДО СТРЕМИТСЯ К ЦЕЛИ. И, в конце концов, с таким врагом не останешься между двух стульев: непременно посадит или на то, или на другое. Враг всё время вынуждает на решительные поступки по отношению к нему.
Воистину так. Для большевицкой власти важны не только деяния; она ищет контр-революцию в намерениях, в мыслях. Сидели в заключении с теми же сроками священники и архиереи-дипломаты, которые не пошли в обновле- нчество, но ни одного слова и не сказали против него, не произнесли на него РЕШИТЕЛЬНОГО СУДА ПРЕД НАРОДОМ, не помогли ни в чём колеблющим- ся, не защищали от него паствы. Признаться, совесть была удовлетворена карою тем, кто уклонился под разными предлогами от исполнения своего долга быть светом и стоять на подсвечнике, чтобы светить всем… Но зато батюшки, мало сделавшие, искренне жалели об этом. Можно было сделать больше. Ведь всё равно сидеть три года. Счастлив казался тот, кто потрудился во всю меру своих сил, СО ВСЕЮ РЕШИТЕЛЬНОСТЬЮ. Больше других он не пострадал, пользы принес много, и нравственное удовлетворение и ПОКОЙ ИМЕЛ В САМОЙ ТЮРЬМЕ.
Итак, в этом заключался и вывод для нас относительно нашего поведения в борьбе с таким врагом Церкви, как большевицкая власть. Если всякий, кто не с нею хотя бы только в мыслях, тот уже против нее, так чего же скрывать свои мысли и обнаруживать их в деяниях совсем не политических, а в наших, церковных?!
Из опыта обновленцев было очевидно, что КОМПРОМИССЫ БЫЛИ НАПРАС- НЫ, БЕЗПОЛЕЗНЫ, ГИБЕЛЬНЫ. Единственно, за что обновленцы, может быть, заслуживают некоторого снисхождения, так это за то, что они вначале искренно хотели достигнуть свободы Церкви в Советских условиях. Они «спасали Церковь», которую, по их мнению, Патриарх Тихон своим разрывом и борьбой с властью завел в тупик, поставил в безвыходное положение.
Но этого мало. Власть издевается, глумится над нами. Тайно она нас заставляет и научает говорить и делать то, что ей угодно и дает свои обещания, а получив желаемое, явно и открыто, вслух всем, заявляет, что Советская власть не только ни в какой Церкви не нуждается, ни в «живой», ни в «мертвой», но она и «по векселям не платит», выдаваемым ей церковни- ками. Власть делает вид, что вы сами, добровольно, по собственному почину сделали этот шаг в отношении к ней, который ей вовсе не нужен, и она вам за это ничего не заплатит. Так большевицкая власть (бесовски) кривляется перед своим народом и целым миром, разыгрывая комедию, в которой действующим лицом делает Церковь НА ПОЗОР И УНИЖЕНИЕ Ее. Облачает Церковь в карикатурные, смешные одежды и смеется над нею вдосталь и тем сильнее бьет Ее. Но при этом, как вам ни больно, власть заставляет вас улыбаться…
Власть больше всего боится моральной силы, и хотя делает мучеников, но делать-то их никак не хочет, потому что они возбуждают и питают Контр-революцию, противление власти в народе, потому что они есть лучшая пропаганда против нее. Надо было убивать людей не физически только, но и морально, прежде всего. Склонить на примирение и соглашение с собою, безбожниками, было лучшим средством у власти, чтобы уронить в глазах народа, дискредитировать известного героя и мученика, человека, сидевшего в тюрьме, ничего не уступавшего и авторитетного в глазах народа.
Обычно, если в ГПУ вам предлагается секретное сотрудничество, а вы его отклоняете, то берется подписка о неразглашении сделанного вам предложения. Вы таким уклонением характеризуете себя «неисправимым» и осуждаете себя на дальнейшее преследование власти без всякого снисхож- дения. По поводу этих гнусных предложений власти среди своей братии заключенных и ссыльных всегда ведутся шутливые разговоры, потому что редко кому эти предложения не делались. Если дано согласие на сотрудниче ство, то тоже берется подписка о принятии на себя этих обязанностей, и как-нибудь наедине ваш друг или хороший знакомый с ужасом признается вам, что под давлением разных обстоятельств он дал подписку в том, что он «как честный гражданин Советской республики» (так эта записка начинается) обязывается доносить обо всяком случае Контр-революции, где его ни встретит. Но каково же бывало увидеть на Соловках, например, батюшку, отбывающего наказание по очень странной церковной статье Уголовного Кодекса: «невыполнение договора»! Подумаешь, что он взялся за поставку дров для какого-нибудь Советского учреждения, но их не поставил и авансы растратил. Нет. Оказывается, он, по честности своей, за несколько месяцев своего секретного сотрудничества в ГПУ не дал ни одного доноса и тюрьмы не избежал, хотя ради этого в свое время и подписывал договор с ГПУ.
Если в игре в политику духовенства с большевицкой властью опасность для Церкви раньше только надвигалась, то теперь эта опасность пришла. Духовенство ВМЕСТО ПРЯМОГО И ЧЕСТНОГО РАЗРЫВА С БОГОБОРНОЙ властью ради своей веры, КАК ЭТО БЫЛО В ДРЕВНОСТИ, во времена гонений, ПОПЫТАЛОСЬ теперь с властью ДОГОВОРИТЬСЯ на почве обоюдного соглашения и УСТУПОК со своей стороны. Игра в политику оказалась нам не по плечу. Политика как искусство — не нашего духа дело. Власть в этой игре выиграла, а МЫ СДАЛИСЬ ПОЛНОСТЬЮ.
Кто-то однажды при мне, в присутствии одного архиерея сказал, что, может быть, удастся и перехитрить власть, и мы дождемся, что власть сдастся и принуж

Комментариев нет

Примечание. Отправлять комментарии могут только участники этого блога.

Технологии Blogger.