ВОСПОМИНАНИЯ УЧАСТНИКОВ ПОХОРОН СТАЛИНА

О ДАВКЕ
..............................................................
Людмила Ивановна Дашевская (р. 1930), химик

И мы дошли как раз до ворот генеральной прокуратуры, 15-й номер по Дмитровке — здесь давка была совершенно жуткая, и тогда мужчины взяли ее, повесили на решетку ворот и сказали: «Держись, бабуля! Держись и рук не разжимай». — «А как же я пройду?» — «Никак уж ты не пройдешь. Ты самое главное не упади, чтобы тебя не задавили».
И вот с этого места наш участок не сдвинулся ни на полметра.

От 32-го до 20-го номера мы шли с шести часов вечера до одиннадцати, до двенадцати. То есть не шли, а стояли на месте и давили друг друга. В это время, я знаю, мальчишки, ребята, молодые люди по крышам пробирались и еще на эту толпу сверху сваливались.
Мне почему-то стало очень неудобно идти, у меня стали заплетаться ноги, но я понимала, что это не в ногах дело. Ничего у меня не болело, но что-то не так. Но я не могла даже посмотреть на ноги. Я ничего не видела, ни вверх, ни вниз.
Мы все шли вдоль забора генеральной прокуратуры очень долго, и наконец мне показалось, что кто-то на меня дышит сверху, какой-то пар идет, я подняла глаза — это морда лошади.
Всадник мне говорит: «Девочка, куда ты попала, кто тебя пустил? Иди сюда под машиной пролезай и иди домой».
Я говорю: «А как же я дальше? Я дошла почти до Колонного зала».
Он отвечает: «Ты живой не дойдешь здесь». Я пролезла между машинами и, вся мятая и побитая, вышла как раз к Столешникову переулку. Там была чистота, пустота и стояли урны.
Я такая была изможденная, что чтобы придти в себя, села на одну из этих урн. Посидела я и обнаружила, что у меня практически оторван меховой воротник пальто и что на одном ботинке у меня надета чужая калоша — тогда женщины носили калоши с пустым каблуком, чтобы вставлять в них туфли. Как я могла в нее попасть? По-моему, если бы я специально хотела, то никак не сумела бы ее надеть.
И в таком вот виде я пошла домой. Конечно, никакого транспорта не было. Мне надо было пройти недалеко, я жила в то время на Садовой-Самотечной. Я шла сначала по Столешникову, потом по Петровке, потом вышла по Лихову переулку на Садовое.
Тишина, свет горел всюду как в помещении, все было освещено. И что меня поразило: все афиши (они раньше наклеивались на деревянные щиты) — все афиши были заклеены белой бумагой. Поэтому время от времени на пустой улице высвечивались эти белые пятна. И никого народу не было.
Так я дошла совершенно спокойно до дома, где уже не знали, что со мной и почему меня так долго нету.
На следующий день, как только кончился проход в Колонный зал и этой толпы не стало, нас всех, молодых работников завода, попросили выйти с метлами и лопатами на Страстной бульвар.
Мы собирали то, что валялось. А валялось — это было просто удивительно! Как будто бы выбросили какой-нибудь пункт вторичного сырья на улицу. Там были шарфы, калоши, ботинок или валенок один какой-нибудь, шапки — чего только там не было.
Когда я встретилась со своей сестрой, которая в то время работала в большом Министерстве, где было много сотрудников, она мне сказала: «Тебе повезло, ты все-таки жива. А у нас у сотрудницы сын потерялся, она не может нигде его найти». Потом она нашла его в морге. Его задавили в толпе.
Те, кто шел с Курского вокзала, потом переходили самый рискованный и тяжелый подъем и спуск — Рождественский бульвар, и вот там было очень много жертв. Никто не называл общего числа погибших, но постоянно кто-то рассказывал о самом близком своем знакомом или родственнике, что он там погиб.
........................................................................
Елена Владимировна Закс, (р. 1934), инженер-химик, переводчик, журналист

9 марта я решила посмотреть, как себя ведет толпа в такой день народной скорби — уже было известно, что огромные массы людей идут попрощаться с покойником, и город запружен.
Я понимала, что это историческое событие, мне как-то хотелось посмотреть его, закрепить в памяти. К сожалению, ты мало что видишь, историческое событие видно по телевизору или сверху. А если ты идешь в толпе, ничего кругом не видишь, то ты и не можешь его видеть, ты только в нем участвуешь, но видишь ты очень мало вокруг себя.Я не очень помню, в каком месте вошла в эту толпу, а дальше мы пошли по бульвару, который ведет от площади Пушкина мимо Трубной площади и вверх.
Толпа становилась все гуще и гуще, и потом тебя уже несло в этой толпе людей, ты уже не мог ничего сделать. Если бы ты захотел остановиться, ты бы не мог. А на мне было надето такое довольно широкое пальто с поясом, ярко-рыжего цвета, как кирпичное, и какая-то шапка.

И меня несло довольно близко к ограде, а вдоль ограды стояли военные. Это были люди из КГБ, потому что у них была другая шинель: не зеленая, а серо-голубая. И молдой человек, такой высокий, красивый, с породистым удлиненным лицом, как у немецкой овчарки и в белом шарфе, схватил меня за воротник и за хлястик, выдернул меня оттуда и выбросил за ограду. Он стоял в оцеплении, а мимо текла река людей. Еще не было ни жертв, ни раздавленных, просто ты не мог выйти уже из этого потока. Он меня выдернул оттуда, потому что во мне было довольно мало веса, я оказалась уже за оградой и укусила его за руку — рассердилась, что мне помещали наблюдать толпу.
Видимо, у меня были не очень крепкие зубы, чтобы прокусить перчатку — не думаю, что ему было больно.
Потом я каким-то образом мимо грузовиков и дворами уже ушла домой.В первые дни после похорон очень много говорили о людях, которые погибли там. Было чувство ужаса, потому что это были какие-то люди, которые жили мирно и вдруг оказались задавленные толпой, это было очень страшно.
........................................................................
Игорь Борисович Каспэ (р. 1934), инженер-строитель

В число организованно направленных в Колонный зал я по неблагонадежности включен не был.
Но в общую колонну встать пришлось: не для того, чтобы продемонстрировать лояльность, а скорее по стадной привычке. До площади Маяковского я шел в окружении миитовцев, но, повернув на улице Горького, почему-то оказался в толпе совершенно незнакомых мне людей самого разного возраста. Многие были приезжими. Было солнечно, но очень холодно.У Музея революции нас встретил первый заслон — конная милиция. Толпа молча напирала. Всхрапывали, вежливо пятясь от людей, лошади. У одной, наконец, нервы не выдержали. Она прянула, потом, заржав, встала на дыбы. Образовалась брешь, в которую после того, как всадников разметало по сторонам, во всю ширину улицы хлынула толпа.

Люди бежали, падали, давили друг друга. В нескольких шагах впереди меня споткнулась и, упав, дико завизжала какая-то девушка. К счастью, несколько парней на ходу успели схватить ее за рукава, пóлы и даже, по-моему, за волосы и вынесли из-под ног бегущих сзади. Это было какое-то цунами из людей, топот которых помнится до сих пор…
У площади Пушкина улица была перегорожена грузовиками. В кузовах на мешках с песком стояли солдаты и сапогами отбивались от пытавшихся взобраться на борта.Каким-то чудом меня занесло в разбитую уже витрину магазина женской одежды (долго потом, проходя мимо, я смотрел на нее с чувством некоей благодарности). Стоя среди манекенов, я услышал странные звуки и не сразу понял — это скрежетала резина схваченных тормозами колес. Под напором толпы грузовики ползли юзом.Раздались вопли прижатых к машинам, кое-кого солдаты уже даже начали выдергивать наверх.
Но народ со стороны Белорусского вокзала все прибывал и прибывал.
Мне стало откровенно страшно: «Что я тут потерял, чего хочу?». Если я когда-нибудь в жизни совершал благоразумные поступки, то один из них сделал именно тогда — не помню как, но выбрался из витрины, потом из толпы и побежал домой, мимо покалеченных, по валявшимся на мостовой галошам, шапкам, очкам…

Уже на следующий день поползли слухи о другой, гораздо более страшной Ходынке — трагедии на Трубной площади.
В МИИТ, например, позвонили из Склифа с просьбой прислать кого-нибудь для опознания ребят с миитовскими значками.
Но болтать обо всем этом еще долго боялись.
......................................................................................
Майя Абрамовна Нусинова (р. 1927), учительница

5-го за мной зашла моя институтская подруга. Она хотели пойти на прощание в Колонный зал и меня звала. Мне сейчас трудно сказать, может быть, я и пошла бы, но у меня тем утром поднялась высокая температура, так что я осталась дома.
Подруга не пострадала — она успела испугаться, когда еще можно было выбраться. Из всей нашей огромной квартиры прощаться никто ходил, мы только к вечеру узнали, что случилось. И то не все — это постепенно, в течение нескольких дней стало ясно, как много жертв и какой там творился ужас.
У моего ученика родители там погибли, знакомая наша взрослую дочь потеряла. Те, кто искал пропавших близких, ходили в морги и рассказы- вали, что там творится. Тихо рассказывали, шепотом, не всем.
..................................................................
Николай Викторович Перцов (р. 1944), филолог-лингвист

В день похорон я запомнил гудки, которые звучали, когда гроб занесли в мавзолей, я слышал их дома на Соколе.
Гудели фабрики, в какой-то момент гудело все. Это было совершенно жутко.А моя старшая сестра, которой тогда было 15 лет, пошла на похороны со школой. Она не возвращалась какое-то время, а дома уже стало известно о жертвах, дошли слухи, что была давка, что кого-то задавили.
Часа два-три была тревога в доме, что с Анютой. Но те, кто вел детей туда, поняли, что их надо уводить, потому что или это будет долго, или это может кончиться трагически, поэтому она не попала на прощание. Больше никто из знакомых на прощание не ходил.О реакции людей
............................................................................
Анастасия Александровна Баранович-Поливанова (р. 1932), переводчица

6 марта я пришла на занятия, нас собрали на траурный митинг в Большой Коммунистической аудитории в новом здании старого университета, где сейчас журфак. Что говорилось, не помню.
Я видела парторга, которая рыдала в голос и сама держаться на ногах не могла, ее под руки держали. У декана под стеклами пенсне тоже поблески вали слезы.
Траурный митинг длился недолго, следующее занятие, как обычно, проходило уже на филфаке, то есть в старом здании университета. Это был семинар по марксизму.
Помню, сидит потрясенная преподавательница марксизма, кстати, очень милый человек, и говорит: «Вот если бы сейчас спросили, что у меня самое дорогое? Дочка, конечно. И вот скажи: отдай ее, и он воскреснет, — я бы согласилась».
После университета я зашла к маме (улица Грановского, 2) и рассказала о смерти Сталина. Мама в это время печатала на машинке. Она перекрестилась, ответила: «Слава Богу», и продолжала работать. Такое отношение было не единичным.
.........................................................................
Наталья Михайловна Леонтович (р.1934 г.) математик

В нашей семье пойти на похороны никому и в голову не пришло.
У отца был день рождения 7 марта, ему исполнилось 50 лет — это никак это не отмечалось, естественно, в траурные дни, потом отцу дали орден Ленина к юбилею, еще какие-то ордена, а отец приговаривал: «Ну я-то к 50-летию свой подарок уже получил!».
Жизнь шла своим чередом, напряжение спало где-то через месяц, когда выпустили врачей — была большая радость, ощущение счастья! Все ходили — это было на Пасху — и говорили «Христос воскрес, вовсе (Вовси) воскрес!» (там один из главных врачей был Вовси), и вот это уже был знак того, что все изменилось.
Еще помню такой стишок, который Мишка придумал:
Спасибо вам, товарищ Сталин,
За то, что жить вы перестали
А потом мы стали справлять 5 марта как праздник. Не помню, с какого года, но довольно рано и в течение очень многих лет. Звали друзей — как день рождения отмечали, накрывали стол, выпивали, очень часто ставили портрет Сталина вверх ногами.
Воспоминания, то, се, приходили гости, и мы праздновали. Главный тост, который произносили: «Чтоб не Воскрес!»...