ПОТАЕННАЯ РОССИЯ А.В. БЕЛГОРОДСКАЯ ПЕРВАЯ ЧАСТЬ ДРУГАЯ РОДИНА

Мы прожили почти всю сознательную жизнь, — я имею в виду поколения до 70-х годов, — при коммунистах. Ходили на работу, водили детей в детсады, боялись остаться без работы больше одного месяца — иначе стаж прервется и пенсия будет меньше. Кто-то из нас был даже верующим, посещал храмы, слушал проповеди, почти в каждой из которых нам напоминали о христианских добродетелях: добросовестно работать на благо нашей родины — СССР и почитать власти, ибо всякая власть от Бога. И только единицы, как думается, по особой милости Божьей, знали, что есть и другая родина, другая жизнь, другие христиане.
На территории с бесовски свистящим названием СССР существовала Россия. Это была потаенная Россия. О ее наличии знали только те, кому положено было знать: сами жители этой страны и враги ее. Жители этой страны — это русский народ. Не советский, а русский. Среди этого народа много чувашей, марийцев, татар и других национальностей, но это все равно русский народ, ибо главным была не нация. В прежней России была одна нация — русский народ, то есть православные христиане, и не имело значения, как они назывались — чуваши, или мордва, или немцы; православный — значит русский.
Так вот, эта Россия осталась. Ушла в подполье — в буквальном смысле слова, но была жива и не дала себя истребить. Ее существование благословил патриарх Тихон. Когда он возгласил анафему новой власти и тем, кто сотрудничает с ней, для многих христиан вопроса даже не возникло, они не хотели быть под анафемой. А новая власть своими щупальцами захватила и патриархию. Значит, из этой патриархии надо уходить, особенно когда ее возглавителями был произнесен тезис, что радости новой власти — это их радости.
Сейчас много пишется в различных изданиях о митрополитах, епископах, священниках, не принявших декларацию митрополита Сергия и предпочитавших идти на смерть и в тюрьму ради чистоты и истинности Церкви. Печатаются их жития, фотографии, сообщаются их мученические подвиги. Слава Богу! За каждым из них стояла паства: огромное число православных христиан, преимущественно простых, часто неграмотных деревенских людей, крестьян. Они четко знали: где есть коммунисты — там быть греху. Грех быть в их церкви, на их работах, в их школах, брать их документы, на них ведь анафема патриарха. ДЕДУШКА СЕРГИЙ (Сергей Степанович)
Ныне покойный Сергей Степанович Денисов рассказывал, что он сидел за принадлежность к Истинной Тихоновской Церкви. Дали десять лет. Спустя какое-то время его вызывает "кум" на беседу.
— Сергей Степанович, мы знаем, что ты человек церковный, знаешь службу, устав. Сейчас (дело было после войны) есть решение открыть храмы, но священства не хватает. Если ты согласен служить, мы тебя выпускаем.
— Гражданин начальник, скажите мне сперва, Церковь, в которой я буду служить, с властями соединенная?
— А как же, соединенная.
— А власть со Христом соединенная?
Тот засмеялся и говорит:
— Нет.
— Ну и мы не можем с вами соединиться, вы безбожники.
— С тобой все ясно. Иди, досиживай срок.
Он досидел, вышел вместе с четырьмя сыновьями и прожил 90 лет, ни разу не соединившись с властями, не переступив порога сергианского храма, живя особенной, другой жизнью, даже отказываясь получать советский паспорт. Хотя он и говорил, что «мы не против власти идем, а против мiродержателей века сего. Мы за Бога».
На другом допросе следователь сказал Сергею Степановичу:
— Сергей Степанович, ты человек советский, и ты должен помогать нам.
— Нет, гражданин начальник, я человек не советский: был бы советским, я бы у вас здесь не сидел.
— Ну, хорошо, но ты все-таки гражданин нашей страны?
— Нет, я не гражданин вашей страны, я гражданин Неба.
— Пошел вон! — Закричал начальник.
Дедушка Сергей (Сергей Степанович) рассказывал мне и другое. Дело опять-таки было в тюрьме. Сидел он в камере. Накануне от верующих получил посылку. Посылки раздавал конвоир, в душе имевший страх Божий, и посему сочувствовавший и помогавший сидевшим за веру. Тихо шепнул Денисову, что пришла посылка. Ибо если бы объявил при утренней поверке, то счастливца уже подкарауливали бы малолетки или уголовники постарше, короче — мало шансов, что посылку принесешь до своего места, хотя бы половину. Забравшись на свое место, дядя Сережа стал аккуратно перебирать ее содержимое. Наконец, нашел: в мешке с гречневой крупой из середины осторожно извлек шелковый мешочек. Запасные Дары! В последнем письме ему дали понять, что они будут в посылке. Доставлялась батюшке исповедь, тоже письмом. Получив Дары, Сергей Степанович встал в уголочек, лицом к стене, помолился и... потребил! Вдруг к нему подходит дневальный, который в бараке убирался, и спрашивает: «Сергей Степаныч, что это — сон или с глазами что? Когда вы молились, вдруг на вас огонь какой-то посыпался, прямо языками. Прямо я удивляюсь: огонь какой-то...»
Сергей Степаныч потом догадался, что ведь это он Дары принимал. В 1936 г. пришел к нам сосед-родственник и говорит: «Сергей Степанович! Уходите, приехали из Рязани арестовывать». Отец пошел в другую деревню. К вечеру приезжают. Одного брата взяли с поля, когда он скот пас, второго — вечером, после работы арестовали. Судили их за борьбу против советской власти; говорят им: «Патриарх Тихон антисоветчик был, а Иоанн Кронштадтский тоже против коммунизма был, а вы соучастники». Приговорили их к расстрелу... А отец с 1936 г. до ареста в 1944 г. скрывался от властей. Под печкой яма была, и он в нее прятался, если кто-то чужой приходил.

В 1942 г. опять пришли ночью с обыском. Стучат, мы все спали. Отец спрятался под печь. Начали обыск делать. У нас в доме жили дети расстрелянных братьев с матерями. Энкэведешник подходит к моему спящему братишке, трясет его и говорит: «Вставай, се Жених грядет в полунощи. Христос пришел». Потом он стал иконы сбрасывать. Бросает, бросает, лампадки побил. Братних жен — Татиану и Ефросинию забрали, а впоследствии расстреляли, а ребятишки их остались, плачут. Наутро пришли иконы забрать, а мы успели хорошую икону святителя Николая на крышу спрятать, да так, что они не нашли. Так до самой войны и молились с одной иконой. Достанем, помолимся и опять прячем. В эту же ночь взяли отцову сестру, у ней две девочки были. Те как встали, а матери нету. Когда сотрудники НКВД от нас уехали, отец говорит: «Что же. Надо к сестре ехать». А девочки там, в доме, закрыты, плачут. И их тоже к нам взяли. Как детдом у нас стал.

Молодежь в деревне настраивали против нас, они приходили и стекла у нас били. Мы даже были вынуждены кирпичом заложить окна. Также и в других деревнях. Вот, если надо найти верующего, то у кого окна кирпичом заложены, значит, верующие. Один раз к нам в дом пришла молодежь, и стали все бросать, ломать, но потом успокоились, ушли. У нас окопали дом. Говорят: «Это колхозная советская земля, и вы не имеете права тут ходить». Ну, мы доски положили и ходили по доскам. Потом уже и в магазине ничего не стали давать. Потом перед войной с субботы на воскресенье, ночью, как крикнет мой брат. Папа спрашивает: «Что такое?», а он говорит: «Сейчас я как будто в церкви стоял, а Николай Угодник как бросит меч в народ, и меч этот упал и загремел». Отец думает, что это? Наверно, это будет война. И правда. После обеда крик провожающих на войну. Голосят, кричат, как по покойнику.
Ну, война пошла, а к нам облегчения пришли. Дали карточки нам на муку. Крестики начали спрашивать ихние жены, когда немцы начали коммунистов крошить. В войну больше к вере подходили. Присылали нам письмо от митрополита Сергия (Страгородского), он писал там, что нужно защищать родину, ну, это диктовка ему была.
Потом на Рождество пришли, стали делать обыск, нашли под печкой "похоронку", где раньше отец прятался, а его там в тот раз не было, он в другом месте был. Брату моему Петру говорят:
— Собирайся.
Они хотели от него пытками добиться, где отец скрывается. Взяли его. Поехали и заехали в одну деревню, там напились самогонки, а брата дали охранять одному старику, тот заснул, а брат прямиком через реку Дон в другую деревню, где наши верующие были. Потом полковник дал жару всем своим.
Ну, вот, дошла очередь, чтоб меня забрали. А у меня всегда, если какая скорбь предстоит, то сердце волнуется, плачу. И вот, у меня какая-то тоска появилась, ну и точно, утром проснулись, молитвы почитали, начали акафист читать, вдруг стучат. Открыли, заходят к нам трое: председатель Сельсовета и уполномоченные. «Ну, — говорят, — как живете, кто вас обижает?» А сами начали иконы описывать, меня вызва ли, чтобы арестовать, тут меня толкают, говорят: «Беги». Я, значит, как рванул, вниз под горку, а вслед мне стреляют. Пробежал километров пять, там на лодке переплыл, и к своей сроднице домой прибежал. А моих братьев отвезли в детдом. А я пошел жить к отцу, который скрывался у одних людей. В конце войны, в 1944 году, всех верующих выслали из Липецкой и Рязанской областей, собрали на станции Лебедянка. В пять часов утра людей из домов забирали, до пяти тысяч набрали. Они там на станции молились, акафисты читали. А мы как раз перед облавой с отцом спрятались в "похоронку". Сидим, смотрим: уже следующий день настал. Вдруг кто-то к нам лезет, а это мой друг из деревни Бередихино — Сергей Мягков, он потом катакомбным священником был, недавно умер. Он эту "похоронку" знал, залез и говорит: «Выходите, уже всех взяли. Увезли». Мы вылезли. И вот мы пошли жить в другое место, у Прядихиных в Орловской области, сначала жили на чердаке, а зимой перебрались в свинарник; у них был один поросенок, а нас там скрывалось семь человек. Нас там нашел председатель колхоза, арестовали. А народ собрался и орет на нас, как на зверей, кто чего. Отвезли в Орел, в тюрьму. Десять человек было нас в камере, священники были. Начали допрашивать, меня выпустили, как несовершеннолетнего, а их под суд. Следователь говорит: «Ну, прощайся с отцом». Папа заплакал, говорит: «Молись Богу, сынок». Дали им всем по десять лет, по статье 58-10. Отправили их на лесоповал. Я поехал к родственнику, там тоже стали тайно молиться. Приходила одна монахиня и пожилой священник, они молились с нами.
В 1947 г. меня арестовали. Следователь говорит: «Вот ты же богомолец, сектант, в церковь не ходишь, будем тебя судить». Когда меня в первый раз судили и во второй, то показывали нам журнал МП; говорят, вот, митрополит Сергий же Советскую власть признает. Осудили меня и еще пятнадцать человек из нашей общины. Обвинили в агитации религиозной и против советской власти. Деда Василия защитник спрашивает: «Вот вы, Василий Михалыч, тут называли Иоанна Кронштадтского, а про каких вы зверей говорили, которые вышли из моря?» А он говорит: «Вот этим зверям, как Карл Маркс, Ленин, Сталин, я кланяться не буду». После совещания прокурор говорит: «Надо дать Василию Михайловичу расстрел». Но дали двадцать пять лет Лагерей, а мне — восемь лет. Ну, и остальным дали много, а один говорит: «Я не с ними». Его спрашивают: «Ты за Христа?», а он говорит: «Нет. Я прощения прошу». Ну, дали ему все равно восемь лет, ибо Бог поругаем не бывает...
Нас отправили по этапу. А отца угнали раньше в Абез. Папа, когда по этапу ехал, то молился и крестился. И священник Михаил Рождественс- кий увидал его, говорит: «Я священник». Отца Господь сподобил быть вместе с ним в Лагере, и потом на свободе у него окормлялись. О. Михаил тоже говорил: «В Советскую церковь ходить нельзя, потому что декларацию подписали». В заключении у нас еще о. Иоанн из Питера был, потом еще уфимский был истинно-православный священник. Иеромонах Марк был, он уже умер.
Потом на свободе у нас еще иеромонах Илия (Кузнецов) был, к нему ходили, в городе Бугульме. Потом его татары побили крепко и о. Михаил ездил его соборовать. Когда я в Воркуте был в Лагере, то там был иеромонах Евгений (Ушаков). Ему пять суток карцера дали за исповеда ние Троицы, там, в Лагере, а мне давали пять суток карцера за то, что я не ходил на работу в Церковные Праздники. Подельнику моему, Николаю Агафонычу, солдаты в Лагере бороду брили насильно, он отказывался брить по православному обычаю. Когда Сталин помер, начальник шахты заплакал, а заключенные кричали: «Ура, ура!» Отца освободили в 1954 г., а меня — после. В Унте (Коми) нашел я отца, он был там в ссылке. Уехали жить к родственникам. Потихоньку стали связи налаживаться между уцелевшими катакомбными батюшками. Окормлялись мы еще у о. Игнатия в Воронеже, там и сейчас его монахини живут. О. Никита был в Тамбове. В Харькове был другой о. Никита. Мы о. Михаилу посылали свои исповеди, ехала какая- нибудь монахиня, он Дары пересылал. О. Никита Харьковский присылал Дары в лагерь. Он говорил: «Причащайтесь в такой-то праздник, а я буду читать тут разрешительные молитвы».
О. Михаил Рождественский нам говорил: «Пока я жив,— со мной, а потом, если Господь время продлит, то Он вам пошлет священника православного».