АГИТПРОП, ГЛАВЛИТ, СОВЕТСКОЕ ОБЩЕСТВО А БЛЮМ «ПОСЕВ», 2003,№ 11,12

 

23 августа 1939 года – одна из наиболее драматических дат в истории XX века: в этот день в Москве был подписан «Договор о ненападении между Германией и Советским Союзом» («пакт Молотова-Риббентропа»).
24 августа Советские люди увидели один из самых поразительных номеров «Правды»: в нём были опубликованы большие фотографии Сталина, Молотова и вчерашнего врага – Риббентропа, сообщение о встрече в Кремле и текст «Договора». Позднее (31 августа) в том же «центральном органе» они смогли прочитать слова Молотова о «некото- рых близоруких людях в нашей стране, которые, увлекшись упрощённой антифашистской агитацией, забыли о провокаторской роли наших врагов». Под ними подразумевались, конечно, «англо-французские империалисты».
25 декабря в той же «Правде» появилась ответная телеграмма Сталина Риббентропу, поздравившему его с 60-летием: «Благодарю Вас, господин министр, за поздравление. Дружба народов Германии и Советского Союза, скреплённая кровью, имеет все основания быть длительной и прочной». Особое впечатление должен был произвести на читателей тост Сталина за Гитлера: «Я знаю, как сильно немецкий народ любит своего фюрера. Я хочу выпить за его здоровье, он этого заслуживает».

Заключение пакта вызвало далеко идущие трагические последствия, прежде всего нападение с двух сторон на Польшу. (Ошеломляющее впечатление на современных поляков произвёл протест МИД РФ 14 сентября 1999 года против «попыток определённых кругов Польши поставить знак равенства между фашистской агрессией против этого государства и действиями Красной Армии 17 сентября 1939 г.» Утверждения о том, – говорилось далее в документе, – что «в сентябре 1939 г. произошла агрессия СССР против Польши, не находят подтверждения в международных документах».)
Какое же впечатление произвело на «советских людей» заключение договора с нацистской Германией и последовавший за этим раздел Польши? И каковы были конкретные действия Агитпропа и подчинённых ему органов советской цензуры в новых условиях?

Наиболее полный ответ на первый вопрос дан в книге Вольфганга Леонгарда «Шок от пакта между Гитлером и Сталиным», основанной частично на личных впечатлениях – автор жил тогда в СССР. В его книге также содержится очень обстоятельный обзор восприятия пакта в различных кругах Германии, Франции и других европейских стран2.

Значительное внимание этой проблеме уделил В.А. Невежин3. На основе фронтального изучения архивных документов, относящихся к деятельности Оргбюро ЦК ВКП(б) и Управления пропаганды и агитации, автор подробно исследовал действия советской идеологической машины на рубеже 1930-1940-х. Он также привлёк дневники В.И. Вернадского, М.М. Пришвина, Вс. Вишневского и других писателей и учёных, зафиксировавших разноречивые оценки событий 1939 года. В монографии приведены и некоторые, большей частью анонимные, письма трудящихся в редакции газет. В этих посланиях звучат мотивы страха за будущее, вскоре оказавшиеся оправданными. Один из вопросов, заданных в письме, звучит особенно впечатляюще: «Почему наши газеты теперь не ругают Геббельса, или он стал большевиком?» (С. 57).

Непосредственное отношение к нашей теме имеют акции советской цензуры, призванной «перековать» сознание советских людей в свете последних партийных установок.

После 23 августа по приказу свыше советская пропаганда совершила поворот на 180° – совсем по Оруэллу, если вспомнить его знаменитый роман «1984». «Министерство правды», в котором служит главный герой, при малейшем изменении политической ситуации мгновенно уничтожает память о прошлом, любые его следы, оставленные в письменных и печатных документах: «…Проследить историю тех лет, определить, кто с кем сражался, было совершенно невозможно: ни единого письменного документа, ни единого устного слова об иной расстановке сил, чем нынешняя. Нынче, к примеру, в 1984 году (если год – 1984-й), Океания воевала с Евразией и состояла в союзе с Остазией. Ни публично, ни с глазу на глаз никто не упоминал о том, что в прошлом отношения трёх держав могли быть другими…»

Большевицкий Агитпроп вполне мог бы взять на вооружение чеканные формулы лозунгов, провозглашённых Старшим братом в этом романе: «Незнание – это сила» и «Кто управляет прошлым, тот управляет будущим; кто управляет настоящим, управляет прошлым».
«Если партия, – размышляет главный герой романа, – может запустить руку в прошлое и сказать о том или ином событии, что его не было, – это пострашнее, чем пытка или смерть».
Советский Главлит также бросился исправлять прошлое, подвергнув уничтожению массу антифашистских книг...

Уже в конце августа резко изменилась тональность Советской пропаган- ды. В прессе появились статьи, с большим одобрением отзывавшиеся о политике нацистов. Можно предположить, какие чувства испытали, например, советские евреи, прочитав в газете «Безбожник» от 5 мая 1940 года статью корреспондента, который незадолго до этого посетил Германию. В ней доказывалось, что наступление Нацистов на еврейскую религию было главным достижением III Рейха, и поэтому долг Советских атеистов – помогать «новым политическим союзникам в их борьбе против религии».
В годы «оттепели» некоторым писателям, современникам и свидетелям событий того времени, позволено было коснуться, хотя и в ограниченных пределах, этой «скользкой» темы.

О «странных, непонятных для нашего поколения 22 месяцах между заключением с Гитлером "Договора о ненападении" и началом войны» писал тогда заслуженный летчик-испытатель, герой Советского Союза и литератор Марк Галлай в повести «Первый бой мы выиграли»: «Многое представлялось нам необъяснимым, диким, противоестественным… Фашистов перестали называть фашистами – ни в печати, ни в мало-маль ски официальных докладах и речах найти это слово стало невозможным. То, в чем мы с комсомольского, даже пионерского возраста привыкли видеть враждебное, злое, опасное, – вдруг оказалось как бы нейтраль- ным… Да, нелегко было понять, что к чему!».
Эти же мотивы звучат в повести Григория Бакланова «Июль 1941 года», особенно в сцене, описывающей происходящее в предвоенном московском ресторане, когда два вылощенных немецких офицера демонстративно покидают ресторан с возгласом: «Постой, Курт! Здесь сидит еврей. Пойдём отсюда».

В дальнейшем, в эпоху «застоя», когда официальная пропаганда неоднократно предпринимала попытки ресталинизации, опасная тема была табуирована. Евгения Гинзбург в мемуарах «Крутой маршрут», впервые вышедших за рубежом, описала реакцию политзэков на «Германо-советский договор о дружбе и границе между СССР и Германи- ей» (подписан 28 сентября 1939 года). Узнали о нём спустя несколько месяцев, да и то случайно – благодаря попавшему к ним старому номеру «Правды». Её солагерница, Катя Ротмистровская, увидев в газете фотографию Молотова, снятого вместе с Риббентропом, бросила всего лишь одну фразу: «Чудесный семейный портрет».

«Катя неосторожна, – пишет Гинзбург. – Ей уже много раз говорили товарищи, что, к несчастью, среди нас появились люди, чересчур внимательно прислушивающиеся, о чём говорят в бараке по вечерам. Пройдёт полгода, и эта неосторожность будет искуплена Катей ценой собственной жизни. Катю расстреляли за “антисоветскую агитацию” в бараке».
Весьма двусмысленно звучит пассаж, касающийся 1939 года, в мемуарах Ильи Эренбурга «Люди. Годы. Жизнь», впервые печатавшихся в «Новом мире» в начале 19б0-х. Живший в предвоенные годы в Париже, Эренбург теперь писал: «Я аккуратно читал московские газеты, но не могу сказать, что всё понимал… Фашизм оставался для меня главным врагом. Меня потрясла телеграмма Сталина, где говорилось о дружбе, “скреплённой кровью”. Раз десять я перечитал эту телеграмму, и, хотя верил в гений Сталина, всё во мне кипело. Это ли не кощунство? Можно ли сопоставлять кровь красноармейцев с кровью гитлеровцев?»
То, что сразу поняла оторванная от какой бы то ни было информации лагерница, не совсем было «понятно» находившемуся в центре европейских событий писателю (чего только стоят его слова о вере «в гений Сталина»). Замечу, впрочем, что мемуары Эренбурга подвергались тогда жесточайшей цензуре, и эти слова были, возможно, вставлены по настоянию редакторов или цензоров. Но суть дела от этого всё же не меняется.
Пакт 23 августа, как и заключённый в сентябре пакт о дружбе и границе, породил «смешанные», мягко говоря, чувства у советских людей. У многих же – настоящий шок: вчерашние заклятые враги превратились в лучших друзей.
В мемуарной литературе не раз говорится об атмосфере тотального страха, порождённой годами Большого Террора, которая приводила к тому, что даже ближайшие друзья, опасаясь друг друга, не рисковали высказываться откровенно.

 

================================

Самая развратная девка в мире это Советская Пропаганда. Она может вертеть хвостом в любом направлении, а выгода все спишет и оправдает.

================================

ГАЗЕТА ПРАВДА от 23 августа 1939 года
"ЗА ЗДОРОВЬЕ ФЮРЕРА!"
23 августа 1939 г. во время встречи с И. Риббентропом в Кремле Сталин произнёс тост: "Я знаю, как немецкий народ любит своего фюрера. Я хотел бы поэтому выпить за его здоровье". Второй тост Сталин произнёс за Гиммлера, "человека, который обеспечивает безопасность германского государства". Представляя гостю Л. Берию, Сталин шутливо сказал: "Это наш Гиммлер". Риббентроп немного позднее делился впечатлениями со своим итальянским коллегой: "Я чувствовал себя в Кремле, как среди старых партийных товарищей".