В. ДАВАТЦ, Н. ЛЬВОВ РУССКАЯ АРМИЯ НА ЧУЖБИНЕ

Белая Армия продолжала свою героическую борь­бу одинокая, чуждая не только иностранцам, но и своим, русским...
Полковник Кутепов с пятьюстами офицерами защищал Таганрог­ский фронт от натиска большевиков. Казаки, усталые и соблазнен­ные пропагандой, повернули назад и разошлись по домам... В тылу восемь тысяч рабочих Балтийского завода подняли восстание и, за­хватив железнодорожный путь, преградили отступление. Из Ростова было потребовано подкрепление. Огромный город ... с полумиллионным населением продолжал жить своей повседневной шумной торговой жизнью. Конторы, магазины, кинематографы, театры, азартные игры в клубах на многие сотни тысяч, разряженная праздная толпа на Са­довой улице, переполненные кафе и рестораны, оркестры музыки... Из Проскуровских казарм на помощь Кутепову ...вышло подкрепле­ние — 60 человек. Ротмистры, полковники, капитаны и с ними не­сколько молоденьких мальчиков, все как рядовые, с винтовками на плечо, они пошли мерным шагом по шумным улицам среди огром­ной толпы, шатавшейся по тротуарам. 60 человек из 500-тысячного города.

Генерал Кутепов для парижской либеральной публики может представ- ляться генералом черной реакции. Для нас он навсегда останется полковни­ком Кутеповым, взявшим твердой рукой винтовку, и со своей тре­тьей ротой, и в боях и в походах, сохранившим до конца непреклон­ность воли в исполнении своего долга русского и солдата.
Так началась Добровольческая Армия, и так продолжалось не в течение трех месяцев Кубанского похода, а в течение трех лет. Были периоды больших побед, и тогда толпа, жадная к успехам и к нажи­ве, устремляла- сь к армии, со всех сторон облепливала ее, старалась что-то захватить для себя, если не денег и товаров, то положения и влияния, и тотчас же, когда на фронте были неудачи, начинался от­лив, спасание своих пожитков, обозные настроения охватывали мас­сы, и каждый думал о себе, как бы спасти свой багаж и перебраться подальше в безопасное место...
В дни побед в газетах писалось о величии Ледяного похода, о ге­роях-титанах, но чуть наступали колебания на фронте и отход Армии, в тех же газетах неизменно появлялись обвинения в реакционности генералов, а в тех, кого провозглашали титанами, пускались ядовитые стрелы обличения в еврейских погромах и в замыслах реставрации.
Обвинения, предъявленные в Париже после ухода из Крыма, не новы. Еще в то время, когда на Дону начиналось формирование Доб­ровольче- с-кого отряда, в Москве Троцкий-Бронш. , призывая рабочих в поход против Белогвардейцев, сравнивал Новочеркасск с Версалем в дни Парижской коммуны.
Но Новочеркасск так же походил на Версаль, как несколько сот юнкеров и офицеров, помещавшихся в одном здании лазарета на Ба­рачной улице Новочеркасска, походили на армию генерала Галифе под Парижем. Буржуазия туго завязала свой кошелек и не давала генера­лу Алексееву денежных средств на содержание Добровольцев. В то время как шли напряженные бои под Кизитеринкой, приходилось разъезжать на извозчике по Новочеркасску, выпрашивая в магазинах то у того, то у другого сапоги, теплую одежду и чулки для отправки их полураздетым юнкерам, сражавшимся в осеннюю стужу на под­ступах к Ростову. Генерал Алексеев писал письма к богатым благо­творителям Ростова, обращаясь к ним за помощью. Ростовские Бан­ки, после долгих переговоров, согласились выдать под векселя частных лиц сумму, не превысившую 350 000, а когда большевики появились в Ростове, те же банки выплатили им 18 миллионов. Буржуазия не была с Освободительной Армией.
Была ли борьба на Дону русской Вандеей? Среди молодежи было много горячих монархистов; они, быть может, были ... самыми пламен­ными, самыми смелыми. Но это не было только восстанием за Коро­ля, как в Вандее. Прежде всего они были русскими.
Порыв по своей возвышенности, по своему безкорыстию, по са­моотве- ржению и мужеству столь исключительный, что трудно отыс­кать другой подобный в истории, вот что проявила русская моло­дежь в своей напряженной борьбе против такого чудовищного зла, как Большевизм.

«Я знаю, за что я умру, а вы не знаете, за что вы погибнете», — говорил есаул Чернецов незадолго до своей геройской смерти. Три ты­сячи человек, пошедших в поход в кубанские степи, — вот все, что осталось от многомиллионной Русской Армии, и с ними два Верхов­ных Главнокоман- дующих — генерал Корнилов и генерал Алексеев.
На что мог возлагать надежду генерал Корнилов, когда в холод­ный февральский вечер он вышел с десятком своих офицеров из дома Парамонова по Пушкинской улице и пешком направился в станицу Аксайскую? На что надеялся он, когда в гололедицу по застывшей липкой грязи, ночью, входил в станицу Дмитриевскую и сам с людьми своего конвоя выбивал из станичного дома засевших в нем большевиков? Так было каждый день, от одной засады в дру­гую, без перерыва, без отдыха, в ежедневных боях. Что думал гене­рал Алексеев, когда, опираясь на палку, он, больной старик, шел по кубанской степи?
Л. Корнилов убит. Алексеев, уже стоящий одной ногой в могиле (че­рез несколько месяцев он скончался), не падает духом, а, превозмо­гая свою старческую немощь, продолжает поход. Что ожидало их впереди? Когда, казалось, все было потеряно, упрямый старик не хотел сдаваться. В Новочеркасске он упорно начал собирать Добро­вольцев. Долгие ночи он просиживал, делая расчеты и соображая, как вооружить, обмундировать и содержать свой добровольческий отряд, так же добросовестно, как прежде он, Верховный Главнокомандую­щий, составлял план для всей Русской Армии.
И на Кубани у него не опустились руки. Что двигало его, откуда брались силы у этого тяжко больного умирающего старика? Сколько раз в тревожные минуты наибольшей опасности приходилось слышать от него: «Бог не попустит совершиться злому делу», «Бог не без ми­лости». Любовь к русскому народу, доходившая до глубин религиоз­ного чувства, — вот что наполняло душу старого Алексеева.

«Поход титанов», — кричали газеты, когда Добровольцы, проло­жив себе путь штыками, вернулись на Дон. Но какие же это были титаны? Старик генерал и мальчик-кадет. Это были простые русские люди, такие же простые, как Вольский мещанин, оставивший жену и детей дома и пошедший в поход, как певчий из архиерейского хора в Новочеркасске, как учитель гимназии вместе со своими учениками, взявший винтовку и вступивший в ряды Армии.
То, что они делали, они делали просто, как свойственно русским. Полковники, ротмистры, капитаны — все стали простыми рядовыми. Но сколько нужно было решимости и силы воли, чтобы выпол­нить свой долг!
Тот, кто не пережил, никогда этого не поймет. Он не поймет му­чительной тревоги за своих самых близких и дорогих, когда видишь их в рядах офицерского полка, идущих в бой в рваных сапогах, с сумкой через плечо, где болтается десяток патронов; он не поймет, с каким напряжением прислушиваешься к неумолчному треску пуле­метов, прерываемому лишь гулом орудийных залпов, когда бой идет в нескольких верстах, и знаешь, что триста офицеров с десятью пат­ронами в запасе в этом огне берут штурмом казармы в городе, где засели многие тысячи красноармейцев. Он не поймет матери, кото­рая, посылая своего последнего, третьего сына, говорит ему: «Я луч­ше хочу видеть тебя убитым в рядах Добровольческой Армии, чем живым под властью большевиков».

Что может быть ужаснее гражданской войны? Везде скрытый враг. Он может быть хозяином хаты, где вы остановились, прохо­жим на улице, рабочим в порту, наборщиком в типографии, же­лезнодорожным служащим. Ночной пожар, взрыв снарядов в ваго­нах, листок, выпущен- ный из типографии, предательская пуля из-за угла — показывают, что вы окружены изменой, как липкой паути­ной. В казаках, которые бьются рядом с вами, а завтра открывают фронт большевикам, в рядах ваших солдат, убивающих своих офи­церов, в самой офицерской среде, в штабах — везде кроется пре­дательство. Самый воздух, которым вы дышите, пропитан удушли­вым ядом ненависти и измены... Ненависть, доходящая до того, что вырывают мертвых, чтобы надругаться над их телами... И все они, и рабочие, и мастеровые, и казаки, и солдаты, и красноармейцы — такие же ... русские.

Трудно глядеть смерти прямо в глаза, но невыносимо труднее со­хранить все напряжение воли, преодолеть усталость такую, что после ряда безсонных ночей веки сами собою смыкаются, ноги подкаши­ваются на ходу, стоя засыпаешь, а нужно широко раскрыть глаза, нужно идти вперед среди ночного мрака; следом идут свои люди, и сбиться с пути — значит подвергнуть их гибели. Думы гнетут всей тяжестью сомнений, не ошибка ли то, что делается, не лучше ли со­хранить столько молодых жизней и уйти...
Не страх смерти, нужно преодолеть в себе всякую слабость, влить бодрость в своих людей, нести за них всю тяжесть ответственности и знать, что они обречены, и, несмотря ни на что, на ряд поражений, на полное крушение после отступления от Орла до Новороссийска, вновь подымать людей на ноги и вести их снова в бой.
Раны на время освобождали, только тяжелые увечья выводили из строя. И все-таки все новые и новые люди стекались отовсюду в ряды Армии. А уклониться было так легко и так легко найти себе оправда­ние. Ведь было безумием надеяться одолеть несколькими полками Красноармейские массы... Безумие было начинать Кубанский поход, безумие идти на Москву, безумие защищать Крым, безумие упрямо сохранять в изгнанни- честве Армию в лагерях Галлиполи и Лемноса. Но благодаря это­му безумию мы можем не краснеть за то, что мы русские.

Один вдумчивый англичанин, бывший на Юге России, говорил, что из всей Мировой войны он не знает ничего более замечательного, чем трехлетняя борьба русских против большевиков. А моральные тупицы все продолжают долбить — «кадетизм испортил свое лицо». Они не видели из-за партийного частокола ничего дальше своего наглухо огороженного места. Армия представлялась им реакционной силой в руках контр-революционных генералов.
Но что такое Армия? Ведь это не генерал Врангель с его штабом, не офицеры и солдаты первого корпуса Кутепова, не донцы и кубан­цы, под начальством генерала Абрамова и Фостикова.
Армия — это что-то гораздо большее... Это три года неустанного напряжения воли, человеческих страданий, отчаяния, тяжких лише­ний, упадка и нового подъема, подвиг русского мужества, непризнан­ный и отвергнутый. Сменялась осень на зиму, наступала весна и вновь чередовались лето, осень и зима, а борьба, поднятая двумястами юн­ке- ров и кадет в Новочеркасске, все продолжалась. Она продолжается и теперь в новых условиях, но все та же борьба, и те, кто бьет ще­бень на дорогах Сербии, копает лопатами землю, работает в рудни­ках Перника, в тяжелом труде добывая насущный хлеб, делает все то же Русское Дело.
Прошлое продолжает жить в людях. Армия воплотила в себе это прошлое. Армия — это не только те, кто остался в живых, но и все те, кто лежит под могильным крестом, засыпанный землею...
Армия — это трагическая смерть Каледина, это тени замученных атамана Назарова, Богаевского, Волошинова, героическая гибель еса­ула Чернецова, это тело Корнилова, преданное поруганию безумной толпой красноармейцев, это прах Алексеева, перевезенный для погре­бения в чужую землю, это кормчий, сменяющий один другого во время урагана среди крушения, это русские города, освобожденные один за другим от Екатеринодара до Киева и Орла, это русское трехцветное Знамя. Армия — это скрытые муки матери, посылающей своего последнего сына в смертный бой, это мальчик во главе своей роты Константиновского училища, умирающий при доблестной защите Перекопа. Вот что такое Русская национальная Освободительная Армия.
Мы знали этого хрупкого, тонкого мальчика. Его два брата слу­жили в армии. Ему не было еще семнадцати лет, но он настоял перед своими отцом и матерью, чтобы его отдали на военную служ­бу. Зимой 1920 года двести юнкеров Константиновского училища смелой атакой среди мглы зимнего тумана разбили наступавшие Красные войска и отогнали их от Перекопа. Крым был спасен. Он был убит, и тело его нашли с застывшей правой рукой, занесенной ко лбу для крестного знамения...

Такие жертвы не приносятся, чтобы сказать: все кончено и Армии больше нет.
В часовне стояло подряд несколько гробов, один из них был от­крыт. В нем лежал молоденький офицер. Белая повязка на лбу при­крывала рану, глаза глядели точно живые, и нежная мягкая улыбка застыла на губах. Люди входили, молились и выходили из часовни. Пришла старушка, низко поклонилась и тихо прошептала перед от­крытым гробом: «Не пожалел своей красивой молодой головы и от­дал Богу душу за нас, грешных».
На стене (в изгнании) галлиполийской развалины нарисованный русской рукой вид Московского Кремля в снегах, с его башнями, с высокой коло­кольней Ивана Великого и старыми Соборами. Какие чувства подви­нули выложить на песке мелкими камнями надпись: «Родина ждет, что ты исполнишь свой долг»? А вот еще: «Только смерть избавит тебя от выполнения твоего долга». «Помни, что ты принадлежишь России...» Что же, все это сделано из-под палки, при грозном окрике генерала Кутепова?
Старые полковые знамена, русский солдат, как верный часовой на их охране, Двуглавый Орел, выложенный камнями на галлиполийском песчаном грунте с короной, со скипетром, с державой и надпись: «Рос­сия ждет, что ты исполнишь свой долг»... Церковь, сооруженная из всяких материалов, находившихся под рукой, иконостас, паникадила из жести консервных банок и иконы старинного письма... Кто их писал? Какие чувства вылились в изображении темного скорбного Лика Хрис­та и Богородицы? Какие мольбы обращены в молитвах к этим иконам? Это «реакционные настроения»? «Будущее принадлежит другим, кто забыл и отверг это прошлое и неразрывно связал себя с Революцией...»
Стройными рядами проходят один за одним, мерно отбивая шаг, юнкера Военного Училища. Генерал в черной фуражке с белым вер­хом здоровае тся с войсками. Русская песнь, захватывающая своими могучими звуками, и русское «Ура!» как раскаты грома. Вот она, русская сила. Русские люди, шесть месяцев прожившие в земляных но­рах, в развалинах Галлиполи, во вшах, в грязи, в холоде, в темноте, голодные, заброшенные в пустыню каменистого откоса...
Удары со всех сторон сыпались на Армию. Людей вымаривали го­лодом, обманом, угрозами и насилием принуждали изменить своим Знаменам и сдаться на милость большевикам. Из злобной партийно­сти глумились, старались надломить последние силы, удушить ядом клеветы и натравливания.
А там среди голого поля в Турции, в труде и в неустанном напряжении, из обломков старого создавалась новая Россия. Камень за камнем вы­кладывался памятник, и на пустынном холме высоко поднялся кур­ган из камней, как несокрушимый свидетель того, что могут сделать люди, когда они решили все перетерпеть, но не сдаваться.
— «Только смерть может избавить от исполнения твоего долга».
— «Помни, что ты принадлежишь России».

===========================================

Православный, русский, монархист, не может быть с Красными за одно, ни с их "церковью лукавнующей, ни с их построенной державой под властью Зверя! Это бы означало одно, что таковой исполнился антихристова духа.

===========================================

Вопрос крайне важный для каждой души: кто ей свой, а кто чужой? И вот тут может открыться, скрывающийся внутри у большинства антихристов дух, "помазавший" наш ум своею скверной. Невозможно родиться, учиться, воспитываться и жить в стране, 100 лет служившей неправде и Лукавому и при всем том, остаться незатронутым бесовщиной обмана или заблуждения. Вопрос, насколько глубоко?...