ДМИТРИЙ ПАНИН ПОДГОТОВКА К ПОБЕГУ (сокращ.)
Никто из сильных мира
сего ставки на заключенных не сделал, и не удивительно, что
безнадежность своего положения я ощущал особенно остро. Подавляющее
большинство инженеров, занимающих менее заметные Лагерные посты, но все
же ответственные за ту или иную работу, испытывали схожие переживания и
мысли. Все мы были какими-то пленниками, привязанными к
столбам, вокруг которых кружились взбесившиеся Красные каннибалы, время
от времени отвязывающие для своего «обеда» новую жертву…
Поэтому
во мне зародилась мысль о побеге. Мнения разделились. Мои друзья были
против. Жоржа с нами уже не было, он остался в мастерской на первом
Лагпункте. Меня поддержали наш друг мастер станочного пролета Василий и
инженер Владимир, работавший в то время на сельскохозяйственном
Лагпункте («сельхозе»). Василий был потомком запорожских казаков. По
характеру и хватке это был оживший Остап из известной повести Гоголя
«Тарас Бульба». Он был сильный, верный, надежный, решительный,
мужественный… Я не видел у этого человека недостатков и любил его, как
брата.
Если у кого-либо может создаться впечатление, что я
идеализирую людей или даже их выдумываю, то мне хочется самым
решительным образом отвести эти обвинения. Напротив, я скрадываю
множество их достоинств в столь сжатых и кратких характеристиках. Дело в
том, что машина Террора, в первую очередь, косила и затягивала в свои
валки и колеса наиболее выдающихся, ярких, благородных, смелых людей.
Жертвами становились, как правило, лучшие и наиболее достойные…
Союзником чекистов было, в основном, продавшиеся им человеческое
отребье. Отсюда — огромная концентрация настоящих людей в местах
заключения и малое их число среди оставшихся до времени вне колючей
проволоки...
На Василия я вполне полагался и был в нем абсолютно
уверен. У нас были пропуска на безконвойное хождение за зоной в течение
круглых суток. Мы были так заняты пуском и наладкой новой технологии,
что о личной судьбе стали думать только с августа 1942 года. Оба мы были
слишком на виду, и хотя я мог достать хлеб через вольнонаемных
контролеров, возьмись мы его сушить на сухари, нас бы немедленно
заподозрили. Но нам удалось изготовить компас: намагнитив стрелку на
аппарате для ремонта системы зажигания автомобилей и подвесив ее на
нитке в бутылочке. В ночную смену отковали и заточили тесаки, починили
одежонку и особенно обувь.
Бригада в условиях зимы 1943-44 годов.
Повальная смертность уже прекратилась, но чудовищные нормы остались в
действии. Выполнить их невозможно. Без «туфты» человек не получит пайку,
достаточную для жизни. Но «зарядить туфту» надо уметь, нужен опыт. За
тринадцать лет в Лагерях я превзошел науку кормления людей при
невыполнимых нормах выработки и скудных раскладках Лагерного питания, то
есть, попросту говоря, искусство описывать повременный труд как
сделанный по «общереспубликанским нормам»...
Но рядовой бригадир
редко обладал этим умением и, когда у него под боком не было такого
«писателя», целиком зависел от нормировщика и десятника. Такие гиблые
бригады могли бедствовать даже в относительно благополучное время. В них
всегда было несколько человек — то ли ослабевших, то ли негодных
работников, а в эти годы часто и блатарей, не желающих работать, но
нагло претендующих на большую пайку и выходящих на работу только из
боязни заработать десятилетний срок за «саботаж» в военное время. Как по
нотам, в этих будничных условиях разыгрывалась убийственная драма.
Кто-нибудь из тех, от кого бригадир требовал работы и подчинения общим
условиям, писал на него ... ложный донос, и тот ... исчезал в
изоляторе...
Наша последующая судьба представлялась достаточно
неясной нам самим. В самом деле, на что могли рассчитывать Василий и я —
два добрых молодца, один из которых точно сошел с картины Репина
«Запорожцы», а другой всю жизнь страдал от своей заметности. В условиях
дикой, невиданной в истории, шпиономании появление во время войны двух
мужчин в цветущем возрасте, да еще в подозрительной одежде, было бы
прекрасной мишенью для специально выдрессированного населения,
проживающего в округе.
Побег на север и на восток исключался
из-за цепи Лагерей и развращенных режимом жителей, для которых
существовал определенный тариф за поимку заключенного: несколько пачек
махорки, пуд (шестнадцать с половиной килограммов) муки, какое-то
количество трески, несколько литров керосина. Я не берусь рассматривать
этот набор как "тридцать сребреников". Население, зачастую состоящее из
инородцев или тесно с ними перемешанное, было теми же приемами террора
обращено в добровольно и, вместе с тем, принудительно действующих ищеек.
Нам
рассказывали, как в эти годы с глухой подкомандировки Ивдельлага было
совершено несколько удачных побегов блатарей. Но их всех неизменно
ловили жители одной и той же деревеньки. Еще до войны это был для них
как бы охотничий промысел. Я думаю, что начальству не улыбалось в той
глуши держать, кроме охраны, еще штат оперативников, и их задачу, по
особой договоренности, взяли на себя жители. Тогда рассвирепевшие
блатари пошли не в обход, а прямо в лоб на эту деревню, население
вырезали, строения сожгли, благо в большинстве своем мужики были в
армии. Происшествие стало известным, промысел был временно
приостановлен, и два-три года жители вели себя более сносно. Но после
войны всё пошло по-старому.
Идти на юг означало в случае удачи
залезть в подпол какой-нибудь вдовушки и ожидать в её объятиях конца
войны или решительных перемен. Этот путь мы отвергли. Он нам органически
не подходил, хотя был наиболее реальным.
Оставался путь на
Запад. Он был самым опасным, но сулил какие-то близкие изменения в
судьбе. Нам представлялось возможным раздобыть одежду с воинскими
документами и затем пробираться в район боев. Далее уже смотря по
обстоятельствам — либо перейти линию фронта немедленно, либо пристать к
какой-нибудь части, чтобы в удобный момент все равно оказаться по ту
сторону и создать русские освободительные отряды. Я был убежден в
правильности конечной цели, так как хорошо знал настроения народа и его
отношение к сталинскому режиму. Но проделать путь от Вятки к Сталинграду
или до финской границы было гораздо сложнее — очень уж мы бросались в
глаза. Это подрывало веру в успех задуманного и объясняло отсутствие
необходимого огня в наших действиях.
Оставить комментарий