НА ВНУТРЕННЕМ ФРОНТЕ П. Н.КРАСНОВ

На другое утро мы были въ Старой Руссѣ, гдѣ среди толпы солдатъ сѣли на поѣздъ и поѣхали въ Великіе Луки.
9-го Ноября я былъ въ Великихъ Лукахъ и здѣсь испыталъ серьезное огорченіе. Въ Великихъ Лукахъ стояли эшелоны 10-го Донского казачьяго полка, моего полка. Казаки этого полка были мною воспитаны, они со мною вмѣстѣ были въ бояхъ, мы жили тѣсною, дружескою жизнью. Кому-то изъ моихъ адъютантовъ пришло въ голову, что самое безопасное будетъ, если я поѣду съ ними на Донъ и онъ пошелъ въ полкъ переговорить объ этомъ.

Казаки отказались взять меня, потому-что это было для нихъ опасно.

Не то огорчило меня, что они не взяли меня. Я бы все равно не поѣхалъ, потому-что долгъ мой передъ Корпусомъ не былъ выполненъ, мнѣ надо было его собрать и отправить къ Каледину, а огорчилъ мотивъ отказа — трусость.
Ядъ большевизма вошелъ въ сердца людей моего полка, который я считалъ лучшимъ, наиболѣе мнѣ вѣрнымъ, чего же я могъ ожидать отъ остальныхъ?
Я поселился въ Великихъ Лукахъ.
Я считался командиромъ III кавалерійскаго корпуса, со мною былъ громадный штабъ и при мнѣ было казначейство съ двумя милліонами рублей денегъ, но всѣ дни мои проходили въ разговорахъ съ казаками. Все неудержимо хлынуло на Донъ. Не къ Каледину, чтобы сражаться противъ большевиковъ, отстаивая свободу Дона, а домой въ свои станицы, чтобы ничего не дѣлать и отдыхать, не чувствуя и не понимая страшнаго позора націи.

Они готовы были какою угодно цѣною ѣхать по домамъ. И приходилось часами уговаривать ихъ, чтобы ѣхали то они, хотя бы, честно, съ оружіемъ и знаменами.
Это было то же дезертирство съ фронта, которое охватило пѣхоту, но пѣхота бѣжала безпорядочно, толпами, а это было организованное дезертирство, гдѣ люди ѣхали сотнями, со своими офицерами въ полномъ порядкѣ, но не все ли равно — они ѣхали домой, ѣхали съ фронта, покидая позиціи, они были дезертирами. Я говорилъ имъ это, говорилъ часами. Они слушали меня, убѣждались какъ будто и послѣ трехъ, четырехъ часовыхъ разговоровъ наступало молчаніе, лица становились упрямыми и кто-нибудь говорилъ общую всѣмъ мысль.

— Когда же, господинъ генералъ, будетъ намъ отправка?

Одна мысль, одна мечта была у нихъ — домой! Эти люди были безнадежно потеряны для какой бы то ни было борьбы, на какомъ бы то ни было фронтѣ. Имъ нужно было, какъ Ильѣ Муромцу, коснуться родной земли, чтобы набрать новыя силы. Я написалъ атаману Каледину свои соображенія по этому поводу. Я писалъ ему, что переживши весь развалъ арміи въ строю, непосредственно командуя частями, я пришелъ къ тому заключенію, что казаки стали совершенно небоеспособными, что единственное средство вернуть войску силу, это отпустить всѣхъ по домамъ, призвать на ихъ мѣсто подъ знамена молодежь, не бывшую на войнѣ, и начать учить ее по старымъ методамъ. Для подготовки же офицеровъ, которые были далеко не на высотѣ знаній, создать въ Новочеркасскѣ офицерскую школу и расширить училище и корпусъ. Въ станицахъ образовать спортивныя общества и кружки.

Отвѣтъ отъ Каледина получился въ видѣ нервно, порывисто написаннаго на листѣ почтовой бумаги письма. Калединъ соглашался со мною, но писалъ, что это невозможно, что у него для этого нѣтъ власти. Я понялъ, что онъ плыветъ по теченію, а теченіе несло неудержимо къ большевикамъ.
12-го Ноября 1-ая Донская дивизія потекла на Донъ и успокоилась, но начала волноваться Уссурійская конная дивизія, требуя отправки ея на Дальній Востокъ. Это не входило въ мои планы. Я хотѣлъ отправить ее тоже на Донъ, гдѣ она могла бы быть полезной. Но Комитетъ дивизіи поѣхалъ самъ въ Ставку къ Крыленко и добился отъ него пропуска на востокъ.

6-го Декабря началась отправка эшелоновъ Уссурійской конной дивизіи.

Въ серединѣ Декабря въ Великихъ Лукахъ, переполненныхъ большевис- тскими пѣхотными полками, оставался только прикомандированный къ корпусу 3-й Уральскій казачій полкъ и команды штаба корпуса. Уральскіе казаки одиночнымъ порядкомъ уходили по домамъ и полкъ таялъ съ каждымъ днемъ. Моя квартира охранялась только моимъ деньщикомъ и вѣстовымъ, спавшими такъ крѣпко, что разбудить ихъ было не легко. Но большевики еще не опредѣлили своего отношенія къ казакамъ и казачеству. Казаки были, какъ бы, государство въ государствѣ и ихъ пока не трогали, съ ними заигрывали. Такъ, 6-го Декабря начальникъ пѣхотнаго гарнизона полковникъ Патрикѣевъ, отдалъ приказъ о снятіи погонъ и знаковъ отличій, но сейчасъ же добавилъ, что это не касается частей III-го корпуса, которыя, какъ казачьи, имѣютъ право продолжать носить погоны, такъ какъ управляются своими законами. Съ мѣстнымъ комиссаромъ Пучковымъ мы жили дружно. Онъ, хотя и называлъ себя большевикомъ, но оказался ярымъ монархистомъ, офицеры штаба корпуса часто бывали у него, дѣло всегда оканчивалось выпивкой и воспоминаніями отнюдь не большевистскаго характера. Я рѣшилъ использовать это выгодное положеніе и добиться пропуска для штаба корпуса въ Пятигорскъ, для расформированія. Моя цѣль была остановить эшелонъ въ Великокняжеской и передать все имущество корпуса Каледину. Имущество было не малое. Оставалось полъ милліона денегъ, было болѣе тысячи комплектовъ прекраснаго обмундированія, вагонъ чая, вагонъ сахара, нѣсколько автомобилей, аппаратъ Юза, радіостанція и т. д. Генерала Солнышкина я командировалъ въ Ставку и онъ, благодаря личному знакомству съ Бончъ-Бруевичемъ, бывшимъ начальникомъ штаба у Крыленко и генераломъ Раттелемъ, начальникомъ военныхъ сообщеній, добился назначенія эшелона на Пятигорскъ и пропусковъ.

Дѣло это шло медленно, а положеніе наше въ Великихъ Лукахъ становилось очень тяжелымъ. Послѣдніе казаки покидали городъ, мы оставались одни. Носить погоны больше стало немыслимо. Солдаты съ ножами охотились за офицерами. Но снимать погоны мы считали для себя оскорбительнымъ и потому 21-го Декабря всѣ переодѣлись въ штатское. Однако это не улучшило положенія. Насъ знали въ лицо и готовились расправиться съ нами и особенно со мной. Я каждый день ѣздилъ верхомъ. Разъ за мною погнались солдаты съ ножами, другой разъ въ деревнѣ стрѣляли по мнѣ.

Можетъ быть, думалъ я, настало время бѣжать, но какъ бѣжать? За мною слѣдили команды штаба, писаря, мой деньщикъ и вѣстовой наблюдали за мной. Конечно, я могъ выѣхать на прогулку верхомъ и не вернуться. Я часто ѣздилъ одинъ. Но тогда пришлось бы бросить жену и офицеровъ штаба, которые такъ надѣялись на меня, что я ихъ выведу.
А между тѣмъ, несмотря на всѣ обѣщанія объ отправкѣ штаба въ Пятигорскъ, эшелоновъ намъ все не давали. 11-го Января 1918 года пришло требованіе сдать всѣ деньги корпуснаго казначейства въ Великолуцкое уѣздное казначейство. Деньги сдали, протестовать было безполезно, да и законнаго права не было. Корпусъ былъ расформированъ.

Наконецъ 16-го Января намъ дали поѣздъ на Пятигорскъ. Совершенно благополучно погрузились офицеры и чиновники Корпуса, остатки командъ, погрузили имущество, автомобили, лошадей, сѣли и мы. Все шло гладко. Я рѣшилъ воспользоваться случаемъ и проѣхать съ женою къ ея сестрѣ въ Москву съ тѣмъ, чтобы догнать эшелоны въ пути.

------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Рыцарь без страха и упрека.Он жил по севести и хранил свою честь. И никто не в праве его судить, если он и имел какие то грехи. Антирусские даже не поймут что это такое.