10 ЛЕТ ЗА ЖЕЛЕЗНЫМ ЗАНАВЕСОМ
БОРИС ГАНУСОВСКИЙ
ПРЕДАТЕЛЬСТВО (О ТЕХ, КОГО ПРЕДАЛИ)
Конец Второй Мировой войны захватил 15-й Кавалерийский Казачий Корпус генерала Хелмута фон Паннвиц, в котором служил и я, в Югославии недалеко от австрийской границы.
Последних схваток, как обычно, успешных для нас, мы имели 12-го мая 1945 года. Отступление происходило «по плану». Нам был обещан честный плен, да и не только плен. Не шепталось, а говорилось и сообщалось о том, что оружие союзников будет повернуто и что возможна дальнейшая борьба против врага всего человечества — Коммунизма и, на этот раз, без претензий на территорию или свободу русского народа.
Шли бодро. Бодро отбивались от нападавших партизан, приверженцев Тито. Путь отступления привел нас в Каринтию, в это время уже находившуюся в английских руках. Расположились точно, по приказанию английского командования. В нашем Корпусе была железная дисциплина, подкрепленная чувством дружбы между бойцами и особо хорошим отношением между ними и командованием.
Весна 1945 года была на редкость теплая и пригожая. Сочная свежая зелень покрывала холмы и отроги гор. Казалось, что и природа радовалась прекращению страшной войны, уже давно потерявшей свой первоначальный смысл и превратившейся в простое массовое убийство. Многие радовались вместе с природой и готовились перейти, наконец, к мирной жизни и отдыху.
Особенной распорядительности или желания перевести нас на положение военнопленных за проволокой или распустить нас и дать нам возможность как-то самим отвечать за право существования, англичане не показывали. Мы же не могли оставаться подолгу на одном и том же месте. Наши 40.000 лошадей, пришедших в Австрию в прекрасном состоянии, как саранча съедали всю траву, и нам приходилось, как татарской орде стремиться перекочевывать на новое место. Победители довольно равнодушно смотрели на то, как от дезинтерии погибал конный состав, и нашему начальству, пожалуй, больше приносили забот наши боевые кони, чем казаки.
Последним местом расквартирования моей части был Клейн Сайт Паул, небольшое селение вблизи Сирница и Вейтенсфельда.
Офицеры английской дивизии, расположенной там же, часто приходили к нам в гости. Они относились к нам по- дружески, пили с нами «шливовницу», югославянскую сливовую водку, красное вино и ели с удовольствием вяленое мясо, привезенное нами в телегах наших обозов. Самым излюбленным для них было выпросить для прогулки верхом наших, зачастую кровных, лошадей.
Среди этих гостей-победителей было несколько побывавших в России во время Гражданской войны и на севере и на юге, и они-то, весьма недвусмысленно, намекали нам на возможность продолжения войны против Красных, на этот раз совместными силами. С какой радостью мы откликались на эти намеки! Они-то и послужили главной причиной сохранения полного послушания и дисциплины в частях, состоявших большей частью из бывших подсоветских, изверившихся уже давно в чьих-либо обещаниях...
Нужно ли говорить, на какой невозможной смеси немецко-французско-русского языка объяснялись мы с англичанами, но доброе вино и добрые отношения развязывали языки, способствовали взаимопонима нию и дружеским связям. Нам всем казалось, что жизнь снова нам улыбается, что не все потеряно и близок час...
28-го мая, командиру нашей бригады, полковнику Борисову, было передано распоряжение английского командования подготовить всех офицеров к 8 часам утра 29-го мая к... перемене места пребывания!
— Ситуация немного переменилась и всех вас отвезут в один, специальный, офицерский лагерь на севере Италии, где вы сможете решить свою судьбу: — либо переселиться в заокеанские страны, либо вступить добровольно в ряды наших оккупационных войск, либо... вернуться на вашу родину — в СССР! Много вещей с собой не берите. Они вам не понадобятся. Что бы вы не решили — в немецких формах ходить вам не придется. Женщин и детей, поскольку они находятся при частях, тоже с собой не брать. Они будут отправлены отдельным эшелоном.
Какое-то темное чувство сжало наши сердца. Что-то было не в порядке. Казалось бы гладко и логично и вместе с тем, какая-то фальш и обман скрывались в этих словах.
Выслушав англичанина мы спросили его прямо и без обиняков, — не думают ли нас выдать коммунистам?
Англичанин поклялся нам своей честью английского офицера. Об этом не может быть и речи! Какая выдача! За кого мы считаем англичан и их союзников с запада? Это было-бы вандализмом и даже хуже!
И все же мы нe поверили его клятвам. Немного говорившие по английс- ки сказали ему это прямо в лицо.
Офицер ушел и вскоре привел нам своего военного священника, который поклялся нам в том, что Англия никогда не совершит такого позорного поступка.
Это нас успокоило.
Вспоминает ли теперь этот священник, о своих словах? Грызет ли его когда-нибудь совесть? Знал-ли он тогда правду, или и он был обманут и совершил грех по незнанию? Утром 29-го мая к нашему расположению подкатили машины. Мрачно и подозрительно смотрели казаки на разделение офицеров и солдат. Мы их старались, как могли успокоить, тем более, что нам говорили эти же англичане, что бойцы будут отправлены вслед за нами, а затем последуют «чады и домочадцы».
Нас удобно и не чересчур густо разместили вместе с нашими вещами в английских грузовиках. Ничего подозрительного мы не замечали. Однако нам всем стало не по себе, когда к нам, по очереди, стал подходить английский капитан и вежливо беря под козырек, весьма настойчивым тоном повторял:
— Г.г. офицеры, вам больше не нужно оружие. Потрудитесь сдать ваши револьверы.
Мое сердце болезненно сжалось, когда я, отстегнув мой верный, безотказный «0,8» отдал его в руки англичанину.
Мне вспомнились слова генерала А. Шкуро, сказанные им не так давно нашим казакам:
— «Ребята! Винтовки из рук не выпускайте!... а то... вырежут!»
Когда окончился сбор оружия, офицер дал короткую команду, и к нашим грузовикам держа винтовки и автоматы на перевес, бросились английские солдаты, вскакивая по два на машину. Грузовики сорвались и помчались полным ходом, поднимая густую пыль по узким горным дорогам, так что с непривычки у нас дух захватывало.
По всей дороге, на протяжении 200 километров, через каждые 50 метров стояло по два английских автоматчика, а через каждые 200-300 метров — английский танк.
Англичане показали себя мастерами предательства.
После нескольких часов головоломной гонки, мы, наконец, прибыли в город Юденбург. Казалось, что судьба сама выбрала и город и его название, подходящие для этого иудина дела.
Я не берусь сегодня описывать то, что происходило в машинах. Некоторых охватило полное оцепенение. Некоторые верили, что «нас крадут из под самого носа красных, чтобы спасти». Были случаи выпрыгивания из машин, кончавшиеся смертью (той или иной)...
Грузовики остановились на шоссе перед бетонным мостом через реку Мур, протекавшую глубоко в ущелье обрывистых и каменистых берегов. На другой стороне, на площади, перед каким-то заводом, виднелась толпа советских солдат. Видны были сжатые кулаки, которыми они нам грозили. Площадная брань и ругательства долетали до нас.
Английские солдаты окружили наши грузовики. Они что-то нам протягивали. Что-то кричали.
Сначала мы ничего не могли понять из невероятной смеси польского и украинского языков, но, наконец, нам стало ясно, что они хотят купить у нас наши часы в обмен на папиросы.
— Вшистко едно! Часы вам больше не нужны! — поясняли нам предприимчивые воины и для пояснения проводили ребром ладони по горлу или приставляли указательный палец к виску, весьма отчетливо щелкая средним и большим пальцами.
К горлу подступала тошнота. Вот первая машина рванулась вперед, переехала мост и развернулась. Из нее торопливо выскочили люди с вещами и окруженные советскими конвоирами, пошли в заводские ворота. Грузовик двинулся обратно.
Дрогнула наша машина и подвинулась метров на десять. Стала. Двинулись вперед. Опять стала. Офицеры торопливо рвали документы, фотографии, письма. Ветер порывами разносил обрывки по дороге. Вдруг раздался страшный вопль. Из машины, переезжавшей в это время мост, выскочил один из офицеров, ласточкой перелетел через перила моста и с более чем 20 метровой высоты полетел головой вниз, в реку. Мы отчетливо видели, как он дважды перевернулся в воздухе и плашмя ударился об острые камни. Его тело дернулось и... застыло.
Можно ли сегодня говорить, о всех наших переживаниях? Можно ли нас судить за бездействие? Не были ли мы такими же, как наши предтечи, офицеры Белого Движения, шедшие без сопротивления на расстрел? Говорил-ли в нас русский фанатизм, гордость, скрывавшая липкий тошный страх, или оцепенение вызванное предательством?... Разве можно сегодня описать те мысли, которые роились в голове у нас, в момент переезда через мост. Верили ли мы в предопределение? Надеялись ли мы на чудо или просто замерли и умерли духом, став автоматами?
Мне кажется, что в голове была пустота, тело поддалось оцепенению и запомнилась только одна, казавшаяся тогда особенно яркой мысль: — Это... переправа через Стикс!
Подобие улыбки почему-то застыло на моем лице и мой друг, верный друг юных дней и лет борьбы М., заметив её, в каком-то ужасе спросил: — Ты... что это? Смеешься...
Конец Второй Мировой войны захватил 15-й Кавалерийский Казачий Корпус генерала Хелмута фон Паннвиц, в котором служил и я, в Югославии недалеко от австрийской границы.
Последних схваток, как обычно, успешных для нас, мы имели 12-го мая 1945 года. Отступление происходило «по плану». Нам был обещан честный плен, да и не только плен. Не шепталось, а говорилось и сообщалось о том, что оружие союзников будет повернуто и что возможна дальнейшая борьба против врага всего человечества — Коммунизма и, на этот раз, без претензий на территорию или свободу русского народа.
Шли бодро. Бодро отбивались от нападавших партизан, приверженцев Тито. Путь отступления привел нас в Каринтию, в это время уже находившуюся в английских руках. Расположились точно, по приказанию английского командования. В нашем Корпусе была железная дисциплина, подкрепленная чувством дружбы между бойцами и особо хорошим отношением между ними и командованием.
Весна 1945 года была на редкость теплая и пригожая. Сочная свежая зелень покрывала холмы и отроги гор. Казалось, что и природа радовалась прекращению страшной войны, уже давно потерявшей свой первоначальный смысл и превратившейся в простое массовое убийство. Многие радовались вместе с природой и готовились перейти, наконец, к мирной жизни и отдыху.
Особенной распорядительности или желания перевести нас на положение военнопленных за проволокой или распустить нас и дать нам возможность как-то самим отвечать за право существования, англичане не показывали. Мы же не могли оставаться подолгу на одном и том же месте. Наши 40.000 лошадей, пришедших в Австрию в прекрасном состоянии, как саранча съедали всю траву, и нам приходилось, как татарской орде стремиться перекочевывать на новое место. Победители довольно равнодушно смотрели на то, как от дезинтерии погибал конный состав, и нашему начальству, пожалуй, больше приносили забот наши боевые кони, чем казаки.
Последним местом расквартирования моей части был Клейн Сайт Паул, небольшое селение вблизи Сирница и Вейтенсфельда.
Офицеры английской дивизии, расположенной там же, часто приходили к нам в гости. Они относились к нам по- дружески, пили с нами «шливовницу», югославянскую сливовую водку, красное вино и ели с удовольствием вяленое мясо, привезенное нами в телегах наших обозов. Самым излюбленным для них было выпросить для прогулки верхом наших, зачастую кровных, лошадей.
Среди этих гостей-победителей было несколько побывавших в России во время Гражданской войны и на севере и на юге, и они-то, весьма недвусмысленно, намекали нам на возможность продолжения войны против Красных, на этот раз совместными силами. С какой радостью мы откликались на эти намеки! Они-то и послужили главной причиной сохранения полного послушания и дисциплины в частях, состоявших большей частью из бывших подсоветских, изверившихся уже давно в чьих-либо обещаниях...
Нужно ли говорить, на какой невозможной смеси немецко-французско-русского языка объяснялись мы с англичанами, но доброе вино и добрые отношения развязывали языки, способствовали взаимопонима нию и дружеским связям. Нам всем казалось, что жизнь снова нам улыбается, что не все потеряно и близок час...
28-го мая, командиру нашей бригады, полковнику Борисову, было передано распоряжение английского командования подготовить всех офицеров к 8 часам утра 29-го мая к... перемене места пребывания!
— Ситуация немного переменилась и всех вас отвезут в один, специальный, офицерский лагерь на севере Италии, где вы сможете решить свою судьбу: — либо переселиться в заокеанские страны, либо вступить добровольно в ряды наших оккупационных войск, либо... вернуться на вашу родину — в СССР! Много вещей с собой не берите. Они вам не понадобятся. Что бы вы не решили — в немецких формах ходить вам не придется. Женщин и детей, поскольку они находятся при частях, тоже с собой не брать. Они будут отправлены отдельным эшелоном.
Какое-то темное чувство сжало наши сердца. Что-то было не в порядке. Казалось бы гладко и логично и вместе с тем, какая-то фальш и обман скрывались в этих словах.
Выслушав англичанина мы спросили его прямо и без обиняков, — не думают ли нас выдать коммунистам?
Англичанин поклялся нам своей честью английского офицера. Об этом не может быть и речи! Какая выдача! За кого мы считаем англичан и их союзников с запада? Это было-бы вандализмом и даже хуже!
И все же мы нe поверили его клятвам. Немного говорившие по английс- ки сказали ему это прямо в лицо.
Офицер ушел и вскоре привел нам своего военного священника, который поклялся нам в том, что Англия никогда не совершит такого позорного поступка.
Это нас успокоило.
Вспоминает ли теперь этот священник, о своих словах? Грызет ли его когда-нибудь совесть? Знал-ли он тогда правду, или и он был обманут и совершил грех по незнанию? Утром 29-го мая к нашему расположению подкатили машины. Мрачно и подозрительно смотрели казаки на разделение офицеров и солдат. Мы их старались, как могли успокоить, тем более, что нам говорили эти же англичане, что бойцы будут отправлены вслед за нами, а затем последуют «чады и домочадцы».
Нас удобно и не чересчур густо разместили вместе с нашими вещами в английских грузовиках. Ничего подозрительного мы не замечали. Однако нам всем стало не по себе, когда к нам, по очереди, стал подходить английский капитан и вежливо беря под козырек, весьма настойчивым тоном повторял:
— Г.г. офицеры, вам больше не нужно оружие. Потрудитесь сдать ваши револьверы.
Мое сердце болезненно сжалось, когда я, отстегнув мой верный, безотказный «0,8» отдал его в руки англичанину.
Мне вспомнились слова генерала А. Шкуро, сказанные им не так давно нашим казакам:
— «Ребята! Винтовки из рук не выпускайте!... а то... вырежут!»
Когда окончился сбор оружия, офицер дал короткую команду, и к нашим грузовикам держа винтовки и автоматы на перевес, бросились английские солдаты, вскакивая по два на машину. Грузовики сорвались и помчались полным ходом, поднимая густую пыль по узким горным дорогам, так что с непривычки у нас дух захватывало.
По всей дороге, на протяжении 200 километров, через каждые 50 метров стояло по два английских автоматчика, а через каждые 200-300 метров — английский танк.
Англичане показали себя мастерами предательства.
После нескольких часов головоломной гонки, мы, наконец, прибыли в город Юденбург. Казалось, что судьба сама выбрала и город и его название, подходящие для этого иудина дела.
Я не берусь сегодня описывать то, что происходило в машинах. Некоторых охватило полное оцепенение. Некоторые верили, что «нас крадут из под самого носа красных, чтобы спасти». Были случаи выпрыгивания из машин, кончавшиеся смертью (той или иной)...
Грузовики остановились на шоссе перед бетонным мостом через реку Мур, протекавшую глубоко в ущелье обрывистых и каменистых берегов. На другой стороне, на площади, перед каким-то заводом, виднелась толпа советских солдат. Видны были сжатые кулаки, которыми они нам грозили. Площадная брань и ругательства долетали до нас.
Английские солдаты окружили наши грузовики. Они что-то нам протягивали. Что-то кричали.
Сначала мы ничего не могли понять из невероятной смеси польского и украинского языков, но, наконец, нам стало ясно, что они хотят купить у нас наши часы в обмен на папиросы.
— Вшистко едно! Часы вам больше не нужны! — поясняли нам предприимчивые воины и для пояснения проводили ребром ладони по горлу или приставляли указательный палец к виску, весьма отчетливо щелкая средним и большим пальцами.
К горлу подступала тошнота. Вот первая машина рванулась вперед, переехала мост и развернулась. Из нее торопливо выскочили люди с вещами и окруженные советскими конвоирами, пошли в заводские ворота. Грузовик двинулся обратно.
Дрогнула наша машина и подвинулась метров на десять. Стала. Двинулись вперед. Опять стала. Офицеры торопливо рвали документы, фотографии, письма. Ветер порывами разносил обрывки по дороге. Вдруг раздался страшный вопль. Из машины, переезжавшей в это время мост, выскочил один из офицеров, ласточкой перелетел через перила моста и с более чем 20 метровой высоты полетел головой вниз, в реку. Мы отчетливо видели, как он дважды перевернулся в воздухе и плашмя ударился об острые камни. Его тело дернулось и... застыло.
Можно ли сегодня говорить, о всех наших переживаниях? Можно ли нас судить за бездействие? Не были ли мы такими же, как наши предтечи, офицеры Белого Движения, шедшие без сопротивления на расстрел? Говорил-ли в нас русский фанатизм, гордость, скрывавшая липкий тошный страх, или оцепенение вызванное предательством?... Разве можно сегодня описать те мысли, которые роились в голове у нас, в момент переезда через мост. Верили ли мы в предопределение? Надеялись ли мы на чудо или просто замерли и умерли духом, став автоматами?
Мне кажется, что в голове была пустота, тело поддалось оцепенению и запомнилась только одна, казавшаяся тогда особенно яркой мысль: — Это... переправа через Стикс!
Подобие улыбки почему-то застыло на моем лице и мой друг, верный друг юных дней и лет борьбы М., заметив её, в каком-то ужасе спросил: — Ты... что это? Смеешься...
Оставить комментарий