Б.К. Ганусовскій — "10 лѣтъ за желѣзнымъ занавѣсомъ"

"Я считаю своим долгом, рассказывая о наших «ВОХровцах», сделать маленькое дополнение. Не вся Вохра — мерзавцы. Подлецами и садистами можно считать тех, кто имеет много лет работы по охране Лагерей и конвойной службы, кто огрубел и остервенел от обстановки и из шкурничества и тех, кого обидела природа, и они от рождения являются моральными уродами.

В дни моего пребывания в Концлагерях нам часто приходилось встречаться с обыкновенными почти русскими пареньками, безусыми мальчишками, служившими в специальных отрядах М. В. Д. в порядке отбывания воинской повинности. У этих ребят постоянно были неприятности с начальством, и вечно происходили казусы.

Прибывая к нам, в первые дни, в самом начале они были хуже старых охранников. Поступали с заключенными с чрезвычайной строгостью. Не позволяли сделать лишнего шага, «оправиться» во время работы. Каждую минуту направляли на нас дуло оружия и орали срывающимися от страха визгливыми голосами. К себе подойти вообще не давали, грозя немедленно применить оружие. Мы видели, что они из кожи лезли вон, стараясь исполнять все правила устава конвойной службы, но кроме этого, они были до горла напичканы безумным страхом перед нами.

Прежде чем новобранцев допускали к исполнению обязанностей, их протаскивали через специальную политподготовку, во время которой, им вдалбливали в голову, что они будут охранять ужасных злодеев, преступников и предателей родины, что все несчастья в С. С. С. Р. происходят из-за этих и подобных им людей, что все там в Лагерях саботёры, диверсанты, убийцы, госпреступники и враги народа.

Мальчишки, напуганные до смерти, верили всей этой «азбуке». Только время помогало им добраться до истины. При виде обычных, истощенных и измученных людей, в них стихал испуг и появлялось любопытство. Оно их гнало сделать первый шаг: — а ну, что это за контрики? Чего они натворили, за что сюда попали? Начинались осторожные расспросы. Бросались они сначала так, мимоходом. Получали соответствующие ответы. Иной раз находили, если не земляков по селу, то во всяком случае людей «изблизу», и тем не стоило много труда, чтобы убедить солдатика, что они не преступники, а жертвы.

Начинались на работе разговоры о ... Колхозах, о положении народа. Конвоиры становились более разговорчивыми, и их напряженность, готовность к прыжку исчезали. Терялась их напыщенность. Появлялись коробки с табаком и бумажками. Иной раз совалась в руку краюшка хлеба. Доходило даже до пересылки писем.

Конвоиры начинали сами жаловаться. На несправедливость начальства, на собачью службу, на надоевшую всем до омерзения политграмоту.

Среди солдат воспитывается и вкрапливается такой же процент сексотства политработниками, как и среди заключенных, как всюду и везде по С. С. С. Р. Доносы и подкопы часты и доносчики процветают.

Сплошь да рядом сдружившийся с нами мальчонка-конвоир, идя с нами на работу, шопотом предупреждал:

— Ребята, вы того, не серчайте. Сегодня я буду с вами особо строгим. Стукач идет с нами.

И действительно. Мальчишка орал на нас без всякого повода. Стрелял в воздух. Клял самыми страшными ругательствами. Мы все принимали добродушно и терпеливо. Парень был «свой в доску»...

Хуже всего были «стукачи» среди заключенных. Они доносили на конвоиров и тех за «тесное общение с врагами народа» переводили в тартарары.

Рука руку моет. Мы тоже знали за редким исключением всех наших стукачей и предупреждали часового. Тот, как бы обрадовавшись, вызверялся на доносчика и устраивал ему «скачку по кочкам».

Когда я уже находился в политизоляторе на Инте, летом 1954 г. произошел исключительный по обстоятельствам побег.

Бригаду заключенных погрузили на грузовик и отправили вместе с конвоем на работу. Шофер был тоже заключенный и, возможно, знал, что подготовлялось.

Когда машина отошла подальше от населенного пункта, пятеро заключенных внезапно вытащили самодельные, но очень острые ножи, и засунув их «под микитки» конвоирам, которых они застали врасплох, разоружили мальчишек, раздели их догола, забрали их обмундирование и швырнув им свое, поношенное лагерное, предложили присоединиться к группе и уйти на волю от воинской повинности.

Среди конвоиров нашелся только один, который решился воспользоваться этой редкой возможностью. Остальные боялись тайги и боялись аэропланной погони.

Беглецы вынули из автомобильного мотора свечи и забросили их далеко в болото. Заключенный шофер наблюдал за всем с величайшим спокойствием, крутя кручонку и долго со вкусом ее раскуривал.

— Что, автомобиль был его, что ли? Какое ему дело! Он не конвоир и отвечать не будет.

Мальчонки-конвоиры плакали. Они боялись, что с ними расправятся беглецы, но еще больше боялись М. В. Д. Они в отчаянии провожали глазами группу, вооруженную их оружием.

Их окружали, как стадо баранов, заключенные, не принадлежавшие к группе «бегунов», краткосрочники, решившие «остаться в сторонке».

К вечеру в Лагере появилось странное шествие, вызвавшее всеобщее любопытство и громадную сенсацию.

Бросив испорченную машину, конвоиры, одетые в тряпье заключенных, краткосрочники и шофер грузовика доплелись пешадралом в Лагерь. Чекисты взвились от ярости. Несчастных мальчишек-часовых сейчас же упрятали в карцер, пообещав им не менее 10 лет сроку, обвиняя их в сговоре с беглецами.. Заключенные-краткосрочники катались от смеха, в лицах рассказывая о происшествии. Правда, впоследствии и им выпало немало неприятностей. Их обвинили в соучастии и подготовке побега, но это обвинение было достаточно абсурдно, и после допросов и «прочесывания» им выпало быть по-прежнему. Они вернулись на работу досиживать свой срок.

Побег этим не кончился. В ту же ночь, когда вернулся конвой, конвоируемый заключенными, были высланы погони. Их задача была не из легких. Солдаты ВОХры были собраны из разных «дивизионов» охраны. Большинство друг друга в лицо не знало. Беглецы же были одеты в такую же форму, были вооружены и, конечно, живыми в руки не думали сдаваться. Поэтому было приказано захватить их неожиданно и перестрелять, как перепелок.

Отряды рыскали день и ночь. Где им было на больших расстояниях вглядываться в лица. Началась стрельба в белый свет, как в копеечку. Стреляли без опознания в каждого встречного и поперечного. В первый же вечер, совсем недалеко от зоны, один из чекистов увидел на берегу речки, протекавшей по этой окрестности, брошенную форму солдата М. В. Д. и немного дальше купающегося человека. Не раздумывая много, он приложился и уложил беднягу наповал. Оказалось, что это был ординарец нашего дивизиона, в погоне участия не принимавший, воспользовавшийся свободным временем и решивший немного освежиться в реке.

Хоронили его с большими почестями и музыкой. Еще два чекиста были убиты в перестрелке, как говорилось, с беглецами. Четверо было убито в перестрелке между отрядами погони. Пыл угасал. Отряды возвращались и очень неохотно, отдохнув, шли опять.

На третий день из тундры привезли совершенно разложившийся труп, Утверждали, что это один из беглецов. Хотя это было и лето, полярное лето, все равно в такой короткий срок разложиться до неузнаваемости не мог убитый беглец этой группы. Лицо, тело было до кости исклевано воронами, а одежде истлела. На темени торчал клок рыжих волос. Среди бежавших рыжих не было.

...Погони продолжались, к злости солдат ВОХры, долгое время. Месяца через два, привезли два трупа, а затем через пару дней еще три.

Подсчитали, что по простой арифметике беглецы убиты. Пятеро заключенных и один охранник. К пяти «жмурикам» присоединили шестого, рыжего, и успокоились.

Были ли это действительно эти храбрецы, считавшие смерть на свободе лучше житухи в Лагере или кто-либо другой — так мы и не узнали. Погибли ли они от пуль чекистов или умерли от голода — никто не стремился установить. Во всяком случае, мы не сомневались, что покойники были заключенными и откуда-то и когда-то бежали. Каждый из нас мысленно простился с этими несчастными счастливцами, ушедшими навсегда из рук коммунистических палачей".