НИКОЛАЙ КРАСНОВ-МЛАДШИЙ НЕЗАБЫВАЕМОЕ 1945 - 1956

ТЮРЬМА КРАСНАЯ ПРЕСНЯ. ВОСПОМИНАНИЯ КАЗАКА
Отца забрали. Осиротевшим, ничтожным и маленьким чувствовал я себя в пересыльной тюрьме Красная Пресня. Некоторые ее назвали "Кровавой Плесенью" и, думаю, не преувеличивали. Ей это название дало не поведение самого начальства, а его попустительство в произволе блатных, взявших тюрьму крепко в свои руки...
Двухэтажное здание делилось на камеры, но днем камеры не всегда запи­рались, ввиду того, что из Пресни можно было ходить под конвоем на работу. Под­разделения в ней на блатных и "по 58" не делали.

Работа? — Разгрузка дров, и за нее хватались все. Производилась она дале­ко не стахановским темпом, и, конечно, было приятнее провести день на све­жем воздухе, чем вдыхать в себя запах "кровавой плесени".
В камерах общие нары, рассчитанные на 50 человек. Помещали же 100 и больше. Ни повернуться, ни вздохнуть. В этой пересылке я прошел через под­готовку к Лагерям, вернее через "последний шлиф". Падая со ступеньки на ступеньку, с отменной Лубянки в коврах, я докатился до положения нуля, где мое прошлое, мое имя, мое как бы социально-арестантское положение не сто­ило ломаного гроша.

Новичку в Пресне предоставлялось "почетное место". У самых дверей. Ря­дом с вонючей парашей. Днем ему указывали на крайнее место на нарах. Но­чью этого места больше не было. Тело до тела были нары укомплектованы, и новичку предлагалась возможность сидеть на деревянной крышке самой "Прасковьи" (толчок), так как весь пол тоже был покрыт телами.
Ночью несчастный, впадая иной раз в дремоту, не замечал кандидата на "оправку".
Случалось, что он бывал просто облит мочей, или какой-нибудь блатной с удовольствием воссаживался прямо на его колени...

Новички с нетерпением ждали первой очереди, если кого-нибудь убирали и отправляли в Лагеря, и торопились занять любое место на нарах или на полу.
Даже в декабре не топили в камерах. Людские тела, их испарения создавали просто невыносимую температуру. Форточки стояли настежь открытыми, и из них валил смрадный пар.
Вперемешку лежали блатняки и "контрики". К стыду контрреволюционе- ров, воры и убийцы, как правило, занимали самые лучшие места, грабили и изби­вали, спали на мягких подушках, присланных из дому людям "по 58", а те молчали и никогда, даже если были в большинстве, не подавали голоса проте­ста. В такую пассивную камеру попал я на первых шагах.

На второй день по прибытии, отсидев одну ночь на параше, мне удалось заполучить местечко на полу. Морально истерзанный разлукой с отцом, физи­чески смертельно уставший, я заснул мертвецким сном. В ту же ночь меня ограбили. Украли последний табак, вытащив его из внутреннего кармана мо­его кителя. Обнаружив кражу на следующее утро, я во всеуслышание объя­вил о совершившемся и стал протестовать. Ко мне сразу же подползла интел­лигентская "58 статья" и стала уговаривать прекратить шуметь, а то изобьют, разденут, а могут и прирезать!"
— Но нас же, контриков, больше! — возмутился я. — Мы можем им тоже "жизни дать!"
— Ш-ш-ш! Что вы! Сумасшедший! Молчите!..
Оттолкнув пресмыкающихся, я полез на блатных, предъявляя им свой "иск".
Урки стали смеяться...
— Ишь ты, вояка нашелся! Вот это да! А где корешки твои? Чай, тебе помощь окажут? А ну-ка, ребята, дай ему прикурить!..

От одного удара я сразу же очутился распластанным на полу. На мне оказа­лось человек двадцать. Немного ошалев, я все-таки вступил в неравный бой Дрался и вырывался из всех своих сил. Еще один удар, и из окровавленного рта я выплюнул зуб...
Удары острой болью отдавались в груди, в полости живота. Били "скопом", а, "контрики", интеллигенты, сидели молча, забившись по уг­лам, делая вид, что они ничего не видят и ничего не слышат.

В полубезчувственном состоянии меня выбросили за двери камеры. Тут меня сразу же подхватили надзиратели и, не разбираясь, в чем дело, вбросили в сосед­нюю камеру. В ней тоже находились блатные и "58 статья", но на этот раз я натолкнулся на офицеров и солдат Первой Власовской дивизии (РОА). По каким-то признакам они сразу же определили, что я "свой", обмыли кровь с моего лица и расспросили, что со мной произошло. К ним присоединилось несколько быв­ших военнопленных, служивших во время войны в немецкой Армии.
Я рассказал, кто я, и почему я так зверски избит и "ограблен". Вояки, как в тюрьмах называют военных, рассвирепели. Собралось человек двадцать, стол­пившихся около меня. Наперебой меня утешали и обещали поддержку. Надоб­ность в ней появилась вскоре...

Немного отойдя, я прилег на свободное местечко. Недалеко от меня уго­ловники играли в карты. Банкомет проигрался дотла и, как бы ища новые капиталы, взглянул на меня.
— Снимай френч! — мрачно сказал он, останавливая тяжелый взгляд на моем кителе.— Сними, говорю!
— Зачем? — из последних сил вспылил я.
— Я его чичас прошпарил! Платить надо!
— Какое мне до этого дело! — взвыл я не своим голосом.
И тут началось. Вояки повскакивали с мест. Несмотря на истощенность, два десятка бывших солдат дали такого перца шестидесяти блатным и их "ше­стеркам", что дым шел коромыслом. В ход пошли не только кулаки, но и ото­рванные от нар доски. Бой продолжался минут десять, и к концу урки сда­лись, умоляя больше не трогать их. В результате все лучшие места были за нами, и у изголовий нар лежал хлеб и табак, "добровольно, со слезами на глазах" преподнесенный уголовниками в "знак вечного мира".

Интересно отметить, что надзор-состав никогда в подобные ристалища не вмешивался, на чьей стороне ни был бы перевес. Он был глух и слеп и из подобных побоищ старался только найти для себя какую-нибудь выгоду, по­добрать незаметно то, что случайно вывалилось, выкатилось, или "плохо ле­жало". Слава о контриках из 17 камеры пошла по всей тюрьме. Блатные про­никлись к нам уважением. Когда нас выводили на прогулку, к нам подкатыва­лись урки и шестерки, умильно заглядывая в глаза.
- А-а-а! Как приятно! Это мужики из семнадцатой! Не охота ли закурить? Вот махорочка-мать! Вот и газетка! Хошь "пайку" хлеба?

Они просили нас только об одном: не вмешиваться в дела других камер и в их личные, блатные, операции.
В Красной Пресне я научился многому. Я узнал, что "человек человеку волк" и что бороться нужно только сплоченной стаей, хватать мертвой хваткой, ни­когда не отступать и ни в коем случае не поворачивать неприятелю спину.
Я увидел, что дальнейшее мое пребывание в СССР ничего общего с Нико­лаем Красновым не имеет. Он стал заключенным номер такой-то, и если хо­чет жить — должен сам выть по-волчьи.

В Пресне я узнал, что нужно искать себе подобных и стараться связаться с ними крепкой спайкой. В этом можно позавидовать блатным, самым органи­зованным гражданам великого СССР. Чтобы сохранить свою грязную, пороч­ную жизнь, они идут на любые преступления, до мокрого дела включительно. Если один блатной, матерый убийца, совершает новое преступление, его скры­вают его же сотоварищи. В Лагере или в тюрьме негде скрыть "корпус деликти". Дело замять невозможно. Но уголовники защищают своего друга. Они выбирают в своей среде "пацана", малолетника лет пятнадцати, уже имеющего 25 лет сроку, отсидевшего пару месяцев. Он "признается" в убийстве, и ему "обратно пришивают" к 25 годам эту пару отсиженных месяцев. Так это идет. На колу мочала. У подобных типов срок отсидки — в день Последнего Суда. Их это не безпокоит. Двадцать пять лет или десять — какая разница? К тому же для воров и убийц и амнистия другая. Они — самый близкий режиму эле­мент. Кореши до самой смерти.

 

------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Внук Генерала П.Краснова.
Для автора «Незабываемого» - донского казака, офицера армии Югославии – советско-германская война 1941-45 гг. стала продолжением гражданской, продолжением борьбы за свободную Россию.

Воспоминания Николая Краснова-младшего посвящены событиям – предательской выдаче англичанами по окончанию 2-й Мировой войны в СССР на расправу десятков тысяч русских казаков эмигрантов...

Автор - единственный из семьи Красновых, кто сумел пройти все ужасы ГУЛАГа и вырваться в свободный мир. Помог выжить Обет - обещание, которое он дал в 1945 году своему деду П.Н.: рассказать, миру правду о предательстве "союзников", о трагической участи преданных, о том, во имя чего взяли казаки оружие.

 «Памяти моего деда, генерала Петра Николаевича Краснова, дяди Семёна Николаевича и всех, вместе с ними погибших мученической смертью от руки палачей нашей Родины и Народа».

Н. Краснов.