"Намятову было далеко до красного барина Тарасюка. И не потому, что один был полковником, а другой только капитаном; один – начальником огромного лагеря, другой – начальником лагерного отделения. Время у них было разное. Полк. Тарасюк (до смерти Сталина) пользовался практически неограниченной властью над многими десятками тысяч людей. Намятова я застал начальником Чепецкого Отд. Усольлага летом пятьдесят четвертого года. Уже прошел и улегся угар послесталинского шквала: амнистия, новый Уголовный кодекс, новые непривычные либеральные порядки. Отказчик или нарушитель лагрежима теперь долго ждал, пока составлялся акт о содеянном им нарушении. Потом этот акт подписывался, затем «лепила» – врач или фельдшер – давал письменное заключение, что содержание в карцере не угрожает ценному здоровью заключенного. Потом акт относили кап. Намятову, который внимательно с ним знакомился, вызывал к себе в кабинет виновного для того, чтобы самому составить представление о личности нарушителя, степени его вины, способности к раскаянию. И лишь после этого определял меру наказания – столько-то суток. Так теперь полагалось по новым инструкциям, которые в подразделении капитана Намятова выполнялись неукоснительно.
Я в рассказе о капитане Намятове очень часто употребляю слово «инструкция». Отношение к инструкции больше всего отделяло Намятова от Тарасюка. Тарасюк был сатрапом, он проводил политику, а не придерживался инструкции. На инструкции он плевать хотел, он их сам издавал и отменял. Намятов же придерживался точного смысла и буквы инструкции.
Не могу сказать, что Намятов был особо злым. Нет, злым он не был, он никогда не причинял никому зла, если это не было предписано инструкцией. И малое количество добра, предусмотренное инструкцией, он выдавал, не утаивая ни одного его грамма. Но он отказывал в свидании с сыном-заключенным – матери, которая недели к нам ехала на поезде, на машине, плыла лодкой, шла пешком через тайгу и болото, – она не знала, что разрешение следует получать в Соликамске, а не в том месте, где находится её сын… И переубедить его никто не мог...
Трудно мне передать всю степень злобы, которую заключенные питали к Намятову. Впрочем, не одни заключенные. Мне однажды пришлось быть свидетелем довольно занятной сценки. Намятое встретил недалеко от зоны крестьянку-спиртоноску. Ближайшая деревня была от Лагеря далеко, её отделяло 42 километра заболоченной тайги. Но много женщин из этой деревни подрабатывали на продаже заключенным водки или спирта. Деньги у заключенных водились: их работу начали наконец оплачивать почти по вольным расценкам, удерживая, конечно, все налоги, а также стоимость содержания конвоя, надзирателей и самого кап. Намятова. Все равно – на руки и после этого выдавали довольно много денег. Большинство этих денег отбиралось бригадирами, «паханами», «законниками» и многими другими, из разряда пасущихся. И на них покупалась водка. Через безконвойных или конвоиров. Для последних – солдат, получающих три рубля в месяц, – это была единственная возможность выпить.
Намятов задержал у зоны подозрительную вольняшку, которая несла в мешке две четверти спирта. К месту интересного происшествия сбежались все, кто имел такую возможность. Капитан поступал строго по инструкции: он объяснил колхознице, что она совершила преступление, предусмотренное двумя параграфами Уголовного кодекса, что он сейчас её отведет в штаб отделения и составит протокол, затем он взял за горлышко полную, запечатанную красным сургучом четверть и ударил её об сосну. Позади меня что-то упало на землю. Я обернулся. Молоденький солдат свалился в обмороке…
Намятов был очень верующим. Конечно, не в Бога, а во все то, что он изучал в школе, где готовили начальников для Лагеря; в политкружках, где истово занимался; во все то, что он читал в рекомендованных инструкцией периодических изданиях и книгах. Этим он также отличался от Тарасюка, который, конечно, не верил ни в сон, ни в чох, ни в птичий грай. А Намятов верил истово, не позволяя себе ни в чем, хоть в самом малом усомниться. В частности, он был убежден в законченно Социалистическом характере учреждения, где служил и которому искренне отдавал все силы. И в предусмотренной инструкциями воспитательной работе с вольнонаемным составом и «контингентом», Намятов часто и охотно об этом распространялся.
Однажды, когда я принес ему на подпись пронумерованные рабочие сведения, он мне начал что-то выговаривать. Кажется, он был недоволен тем, что в его Социалистическом предприятии выработка на одного лесоруба чрезвычайно мала. Мне это надоело, и я ему сказал:
– Ну что вы огорчаетесь, гражданин капитан, тем, что в леспромхозе выработка выше? У нас же не Социалистическое предприятие?
Намятов откинулся в кресле и посмотрел на меня как-то странно, испуганно…
– То есть как это не Социалистическое?.. А что же мы?
– Пережиток Капитализма.
– Что?!! Выходит, я служу в пережитке...?
– Конечно, в пережитке. Как писал Ленин в «Государстве и Революции», определенные пережитки капиталистического государства, в виде тюрем и прочего, сохранятся и в нашем обществе. Об этом же совершенно точно сказано у Маркса. Вы везде читали, что наши фабрики и заводы, совхозы являются последовательно-социалистическими предприятиями?
– Да…
– А где-нибудь и когда-нибудь вы видели слова: «Социалистическая тюрьма», «последовательно-социалистический Исправительно-Трудовой Лагерь»? Никогда!
Наша теоретическая дискуссия окончилась в общем-то банально. Намятов вызвал надзирателя, приказал надеть на меня наручники и отвести в «отдельно стоящее помещение». Дело обошлось без справки от врача. Тюфяка мне тоже не дали...
На другой день надзиратель меня вывел из кондея (карцера) и повел к начальнику. Намятов был хмур, бледен и как-то измят. Он строго мне сказал:
– Идите на работу. И запомните: Маркс и Ленин писали не для заключенных. Их не касается то, про что учит Марксизм-Ленинизм…
Очевидно, он потратил целый день, чтобы связаться с Политотделом Управления Лагеря и выяснить меру преступности моего заявления. И – укрепить свою собственную веру в социалистическую непорочность.
Я не
мог не восхититься железной логикой того инструктора или кого-нибудь
ещё, с кем разговаривал Намятов. Конечно, наш мир существовал раздельно
от того, другого, в котором живут другие и в котором мы жили раньше
сами. Хотя мы были нераздельной и неотъемлемой частью этого мира.
Искусственное разделение этих миров входило в систему иллюзий, на
которых все строилось. Впрочем, об этом в другом месте, когда я попробую
рассказать о той странной социально-экономической системе, какой
являлись в нашей стране исправительно-трудовые Лагеря".
Комментарии
Отправить комментарий