И. Ильинъ — "Совѣтскій союзъ — не Россія"

 

"Русскій народъ былъ доселѣ дѣятельнымъ субъектомъ своей исторіи, а не каким -то замученнымъ и порабощеннымъ объектомъ, орудіемъ чуждаго ему мірового злодѣйства. Онъ жилъ, а не погибалъ, творилъ, а не пресмыкался.

Россія никогда не была тоталитарнымъ государствомъ: она никогда не обезличивала своихъ гражданъ; она никогда не подавляла ихъ творческой иниціативы; она никогда не покушалась погасить въ нихъ инстинктъ личнаго самосохраненія, какъ и стимулъ хозяйственнаго труда. Она никогда не отмѣняла частной собственности, она никогда не стремилась отнять у своихъ гражданъ религіозную вѣру, силу личнаго сужденія и самостоятельность воззрѣній, она никогда не хотѣла превратить русскихъ людей въ голодныхъ, полураздѣтыхъ застращённыхъ рабовъ, спасающихъ свою жизнь ложными доносами на своихъ неповинныхъ сосѣдей; она никогда не воображала, что все русское хозяйство можно превратить въ бюрократическую машину, а всю русскую Культуру подчинить тираніи единаго Центра.

Напротивъ, русское Правительство въ его христіанской установкѣ знало, что личное начало имѣетъ религіозно-непререкаемое значеніе и что поэтому оно должно быть призвано и въ государственномъ порядкѣ, и въ хозяйствѣ. (Стоитъ только вспомнить русское національное воззрѣніе на солдата, выдвинутое Петромъ Великимъ, усвоенное отъ него Минихомъ и практически развернутое Суворовымъ: солдатъ есть индивидуальный воинъ, въ которомъ надо чтить безсмертную, патріотически-отвѣтственную душу и воспитывать духовную личность — патріотическую, сознательную и иниціативную. Въ этомъ замыслѣ живетъ дыханіе восточнаго Православія, сказавшееся въ ту эпоху, когда почти всѣ европейскія Арміи, а особенно прусская, придерживались палочной дисциплины).

Понятно, что самая идея тоталитарнаго строя не могла зародиться въ національной Россіи. Уже самое необозримое россійское пространство (1/6 суши) исключало ея появленіе. Эта идея могла зародиться только въ эпоху всепреодолѣвающей техники: телефона, телеграфа, свободнаго воздухоплаванія, радіоговоренія. Она и родилась только во время настоящей Революціи какъ злоупотребленіе этой техникой, впервые позволившее создать такую централизацію и такую всепроникающую государственность, которая ждетъ нынѣ только технически и политически организованнаго дальновидѣнія и дальнослышанія, чтобы сдѣлать свободную жизнь на землѣ совершенно невозможной.

Вспомним, что еще 50 лѣтъ тому назадъ государственный курьеръ въ Россіи скакалъ изъ Иркутска въ Петербургъ полтора мѣсяца на лошадяхъ и столько же на обратный конецъ... А изъ Якутска? А изъ Владивостока? Уже послѣ постройки Сибирской магистрали, законченной въ 1906 году, почта шла изъ Москвы во Владивостокъ 12 съ половиною сутокъ. А по радіо въ Россіи заговорили только передъ самой Революціей, во время войны, и то только для военныхъ надобностей... Вотъ почему самая мысль о тоталитаризмѣ не могла прійти въ голову никому.

Идея тоталитарнаго строя не была бы ни принята, ни осуществлена въ національной Россіи никогда. Она по самому существу своему органически противна русскому народу, и притомъ въ силу многихъ существенныхъ основаній.

Во-первыхъ, въ силу христіанской вѣры въ свободную, безсмертную и нравственно-отвѣтственную личную душу;

во-вторыхъ, въ силу русской національной вольнолюбивости и въ силу инстинктивной приверженности русскаго человѣка частной хозяйственной иниціативѣ;

въ-третьихъ, въ силу пространственнаго и національнаго многообразія Россіи, въ силу ея религіозной, бытовой и климатической многовидности. Сломать все это — могло прійти въ голову только безумнымъ доктринерамъ отъ марксизма ("коллективному антихристу"), никогда не знавшимъ и не любившимъ Россіи. А русскій человѣкъ всегда цѣнилъ личную самостоятельность и всегда предпочиталъ строиться безъ государственной опеки. Онъ всегда былъ готовъ оградить свою свободу уходомъ въ лѣса или степи, куда угодно. Онъ всегда противопоставлялъ опеке мечту объ анархической свободѣ.

Есть предразсудокъ, будто Россія исторически строилась изъ государственнаго центра, его приказами, запретами и произволеніемъ. Съ этимъ предразсудкомъ давно пора покончить. Въ дѣйствительности русскій государственный центръ почти всегда отставалъ отъ народнаго исторически-инстинктивнаго «разлива», оформляя уже состоявшіеся процессы. Самодержавие собирало то, что народъ вдохновенно сам намѣчалъ, начиналъ, осуществлялъ и строилъ. Народъ «растекался» (слово, употребленное и ист. Ключевскимъ, и Шмурло) — государство закрѣпляло. Народъ творилъ — государство организовывало. И вотъ уже это государственное оформленіе и закрѣпленіе, эту организацію, народъ принималъ не всегда охотно и совсѣмъ не всегда покорно.

Историческая Россія росла народнымъ починомъ: крестьянскими заимками, предпріимчивымъ промысломъ, непосѣдливостью новгородской и псковской вольницы, миссіонерскимъ и монастырскимъ подвигомъ, свободнымъ разселеніемъ и переселеніемъ, вольнолюбіемъ людей бѣглыхъ, скитаніемъ «людей вольныхъ и гулящихъ» (терминъ лѣтописи), казачьими походами и поселеніями, торгово-купеческими караванами по рѣкамъ и дорогамъ... Здѣсь не о чемъ спорить, и всякій, кто хоть сколько-нибудь знаетъ исторію русскихъ «окраинъ» («украинъ»), подтвердитъ немедленно мои формулы.

Двѣ силы строили Россію: даровитый иниціативный народъ и собирающее земли Самодержавие. Кто заселилъ пространства русско-европейскаго Сѣвера? Кто первый двинулся въ сибирскую тайгу? Кто заселялъ пустовавшую Малороссію? Кто первый началъ борьбу съ турками за выходъ къ Черному морю? Борьбу за Азовъ? За Предкавказье?

И никто и никогда не думалъ о тоталитарности... Та же опричина Іоанна Грознаго была лишь малою дружиною, тонувшей въ необъятной всероссійской «земщинѣ» съ ея особой жизнью, самостоятельнымъ чиновничествомъ и вольной казачиной (Ермакъ и Сибирь). И даже тиранія курляндскаго конюха (Биронъ) съ ея холопскимъ режимомъ доносовъ и пытокъ — никогда не питала тоталитарныхъ замысловъ. А весь сословно-крѣпостной строй, который не кто иной, какъ Ключевскій, признаетъ тяжёлымъ, но справедливымъ, покоился именно на истребованіи государствомъ отъ частно-иниціативно-трудящагося населенія извѣстныхъ взносовъ: вклада, повинностей, услугъ и жертвъ, необходимыхъ для національнаго выживанія. Говорить здѣсь о тоталитарномъ строѣ можно только отъ невѣжества и верхоглядства. Безспорно, крѣпостное право было длительнымъ и тягостнымъ проявленіемъ, но не слѣдуетъ забывать, что половина русскаго крестьянства совсѣмъ не знала крѣпостного состоянія, ибо въ моментъ освобожденія (1861) Россія насчитывала 10,5 милліона крѣпостныхъ крестьянъ, 1,5 милліона дворцовыхъ и удѣльныхъ и 10 милліоновъ государственныхъ крестьянъ ...

Перед Самодержавием стояли огромные задачи. Оно не всегда справлялось со своими задачами — огромными, претрудными, исторически осложненными, какъ ни у одного другого государства...

Объ этихъ заданіяхъ западныя государства и политики не имѣютъ конкретнаго представленія, ибо они не знаютъ нашего климата и нашей береговой линіи; они не представляютъ себѣ нашего пространства (масштабов); они не понимаютъ бремени нашей многонаціональности (150 народов); не разумѣютъ наслѣдія нашего 240-летнего ига, коимъ Россія спасала Европу отъ монголовъ, сама отставъ отъ цивилизаціи на два вѣка; они не знаютъ, въ какія непрестанныя оборонительныя войны вовлекало насъ наше равнинное положеніе безъ естественныхъ защитныхъ границъ; они не знаютъ, что Россія вынуждена была провоевать въ порядкѣ обороны (по точной статистикѣ) 2/3 своей жизни (изъ каждыхъ 3-хъ лѣтъ исторіи — 2 года на оборонительную войну).

Передъ лицомъ такихъ непомѣрныхъ задачъ, чтобы не распылять государственную волю, чтобы не осложнять и не замедлять ея вѣчно спѣшное образованіе (ибо событія всегда торопили, и оборонительная война слѣдовала за войной), русская историческая государственная власть должна была строить государственный центръ «самодержавно», а не демократически. Она хорошо понимала то, что только что отчетливо формулировалъ великій полководецъ нашихъ дней Эйзенхауэръ: «демократія никогда не бываетъ готова къ войнѣ». Но понимая это и не отдавая историческую самооборону Россіи на голосованіе народа, русская національная власть никогда не помышляла о тоталитарности и всегда оставалась вѣрна національнымъ цѣлямъ.

Но есть еще одинъ предразсудокъ, мѣшающій пониманію Россіи: будто она сама не знала самоуправленія и строилась исключительно авторитарной бюрократіей. Этотъ вредный предразсудокъ тотчасъ же разсѣивается при изученіи нашего прошлаго.

Однажды русская исторія будетъ написана какъ исторія русскаго самоуправленія, начиная отъ Вѣча, избиравшаго и удалявшаго князей, и кончая земствомъ и Государственной Думой. Кто всматривался и вдумывался въ русскую исторію, тотъ знаетъ, что государственный центръ Россіи всегда изнемогалъ подъ бременемъ главныхъ, неотложныхъ задачъ и всегда стремился организовать на мѣстахъ передовое и всякое другое самоуправленіе, чтобы разгрузить себя для дальнѣйшаго. По мѣрѣ того, какъ народное правосознаніе зрѣло, выборное самоуправленіе все расширяло и расширяло свой объемъ. И въ началѣ 20-го вѣка, передъ самой Революціей, самодѣятельность народа стала главной формой культурной жизни въ Россіи.

Итакъ, самоуправленіе цвѣло въ предреволюціонной Россіи.

Избиралась Государственная Дума и часть Государственнаго Совѣта; свободно самоорганизовывались лояльныя (т. е. нереволюціонныя) политическія партіи; самоуправлялись православные приходы; церковная самодѣятельность была предоставлена и инаковѣрнымъ исповѣданіямъ, притомъ примѣнительно къ ихъ индивидуальнымъ особенностямъ (Сводъ Законовъ Росс. Имп., т. 11); цвѣли Земства и Города (Сводъ, т. 2), самочинно сложившіеся во Всероссійскіе союзы; самоуправлялось дворянство, купечество, мѣщанство (Сводъ, т. 9); свое особое самоуправленіе имѣли крестьянскія общины, села и волости (Сводъ, т. 9 и Особ. Прилож. къ нему); свое самоуправленіе имѣли казачьи станицы и войска (Сводъ, т. 9); избирались мировые судьи (т. 16) и народные судьи (т. 2); особое самоуправленіе имѣли какъ осѣдлые, такъ и кочевые малые народы («Родовыя Управленія» и «Степныя Думы», т. 2 и 9); адвокатское «сословіе» имѣло свои избираемые Совѣты присяжныхъ повѣренныхъ (т. 16); свою автономію имѣла Академія наукъ, а также высшія учебныя заведенія (т. 11); по всей Россіи развивалось свободное Кооперативное движеніе со своими областными съѣздами и Всероссійскимъ центромъ; свободно развивалась и цвѣла исконная русская форма артели (кустарныя, промысловыя, биржевыя, разсыльныя, вокзальныя и т. д.); свободно возникали и жили всевозможныя частныя общества (научныя, литературныя, спортивныя, фотографическія, общества купеческихъ приказчиковъ и др.); свободно слагались всевозможныя хозяйственныя товарищества и акціонерныя компаніи; по частной иниціативѣ и на частныя средства созидались всевозможныя низшія, среднія и высшія учебныя заведенія, дополнявшія собою основную образовательную сѣть — казенную, городскую, земскую и церковную... За свои права боролись и уже достигали ея рабочіе союзы... (промышленность развивалась - прим.)

И все это была одна естественная и необходимая школа государственнаго самоуправленія. Конечно, все это такъ или иначе оформлялось или даже контролировалось государственнымъ центромъ. Но въ какихъ же странахъ было и нынѣ есть иначе? Вѣдь это только русская интеллигенція по своей неопытности воображала, будто въ западныхъ демократіяхъ все это слагается беззаконно и безконтрольно...

Русскій народъ жилъ передъ революціей какъ великій свободный организмъ, но не понималъ этого; а понялъ только теперь. А между тѣмъ этому организму предстояла тогда еще большая свобода дыханія и труда.

А теперь?".