И. А. Бунинъ о баалшевикахъ и окаянномъ Маяковскомъ
– Думаю, что Маяковскій останется въ исторіи литературы большевицкихъ лѣтъ какъ самый низкій, самый циничный и вредный слуга Совѣтскаго людоѣдства, по части литературнаго восхваленія его и тѣмъ самымъ воздѣйствія на совѣтскую чернь, - тутъ не въ счетъ, конечно, только одинъ Горькій, пропаганда котораго съ его міровой знаменитостью, съ его большими и примитивными литературными способностями, какъ нельзя болѣе подходящими для вкусовъ толпы, съ огромной силой актерства, съ гомерической лживостью и безпримѣрной неутомимостью въ ней оказала такую страшную преступную помощь большевизму поистинѣ "въ планетарномъ масштабѣ". И Красная Москва не только съ великой щедростью, но даже съ идіотской чрезмѣрностью отплатила Маяковскому за всѣ его восхваленія её, за всякую помощь ей въ дѣлѣ развращенія людей, въ сниженіи ихъ нравовъ и вкусовъ. Маяковскій превознесенъ въ Москвѣ не только какъ великій поэтъ. Въ связи съ недавней 20-ти лѣтней годовщиной его самоубійства московская "Литературная газета" заявила, что "имя Маяковского воплотилось въ пароходы, школы, танки, улицы, театры и другіе долгіе дѣла. Десять пароходовъ "Владиміръ Маяковскій" плаваютъ по морямъ и рѣкамъ. "Владиміръ Маяковскій" было начертано на бронѣ трехъ танковъ. Одинъ изъ нихъ дошелъ до Берлина, до самого рейхстага. Штурмовикъ "Владиміръ Маяковскій" разилъ врага съ воздуха. Подводная лодка "Владиміръ Маяковскій" топила корабли въ Балтикѣ. Имя поэта носятъ: площадь въ центрѣ Москвы, станціи метро, переулокъ, Библіотека, музеи, районъ въ Грузіи, село въ Арменіи, поселокъ въ Калужской области, горный пикъ на Памирѣ, клубъ литераторовъ въ Ленинградѣ, улицы въ пятнадцати городахъ, пять театровъ, три городскихъ парка, школы, колхозы..."
Маяковскій прославился въ нѣкоторой степени еще до Ленина, выдѣлился среди всѣхъ тѣхъ мошенниковъ, хулигановъ, что назывались футуристами. Всѣ его скандальныя выходки въ ту пору были очень плоски, очень дешевы, всѣ подобны выходкамъ Бурлюка, Крученыхъ и прочихъ. Но онъ ихъ всѣхъ превосходилъ силой грубости и дерзости. Вотъ его знаменитая желтая кофта и дикарская раскрашенная морда, но сколь эта морда зла и мрачна! Вотъ онъ, по воспоминаніямъ одного изъ его тогдашнихъ пріятелей, выходитъ на эстраду читать свои вирши публикѣ, собравшейся потѣшиться имъ: выходитъ, засунувъ руки въ карманы штановъ, съ папиросой, зажатой въ углу презрительно искривленнаго рта. Онъ высокъ ростомъ, статенъ и силенъ на видъ, черты его лица рѣзки и крупны, онъ читаетъ, то усиливая голосъ до рева, то лѣниво бормоча себѣ подъ носъ; кончивъ читать, обращается къ публикѣ уже съ прозаической рѣчью:
— Желающіе получить въ морду благоволятъ становиться въ очередь.
Вотъ онъ выпускаетъ книгу стиховъ, озаглавленную будто бы необыкновенно остроумно: "Облако въ штанахъ". Вотъ одна изъ его картинъ на выставкѣ, - онъ вѣдь былъ и живописецъ: что-то какъ попало наляпано на полотнѣ, къ полотну приклеена обыкновенная деревянная ложка, а внизу подпись: "Парикмахеръ ушелъ въ баню"...
Если бы подобная картина была вывѣшена гдѣ-нибудь на базарѣ въ какомъ-нибудь самомъ захолустномъ русскомъ городишкѣ, любой прохожій мѣщанинъ, взглянувъ на нее, только покачалъ бы головой и пошелъ дальше, думая, что выкинулъ эту штуку какой-нибудь дуракъ набитый или помѣшанный. А Москву и Петербургъ эта штука всё-таки забавляла, тамъ она считалась "футуристической".
Если бы на какой-нибудь ярмаркѣ балаганный шутъ крикнулъ толпѣ становиться въ очередь, чтобы получать по мордѣ, его немедля выволокли бы изъ балагана и самого измордовали бы до безчувствія. Ну, а русская столичная интеллигенція всё-таки забавлялась Маяковскими и вполнѣ соглашалась съ тѣмъ, что ихъ выходки называются футуризмомъ.
Въ день объявленія первой русской войны съ нѣмцами Маяковскій влѣзаетъ на пьедесталъ памятника Скобелеву въ Москвѣ и реветъ надъ толпой патріотическими виршами. Затѣмъ, черезъ нѣкоторое время, на немъ цилиндръ, черное пальто, черныя перчатки, въ рукахъ трость чернаго дерева, и онъ въ этомъ нарядѣ какъ-то устраивается такъ, что на войну его не берутъ. Но вотъ наконецъ воцаряется косоглазый, картавый, лысый сифилитикъ Ленинъ, начинается та эпоха, о которой Горькій, незадолго до своей насильственной смерти брякнулъ: "Мы въ странѣ, освѣщенной геніемъ Владиміра Ильича Ленина, въ странѣ, гдѣ неутомимо и чудодѣйственно работаетъ желѣзная воля Іосифа Сталина!" Воцарившись, Ленинъ, "величайшихъ геній всѣхъ временъ и народовъ", какъ неизмѣнно называетъ его теперь Москва, провозгласилъ:
– "Буржуазный писатель зависит от денежного мешка, от подкупа. Свободны ли вы, господа писатели, от вашей буржуазной публики, которая требует от вас порнографии в рамках и картинках, проституции в виде "дополнения" к "святому искусству" вашему?"
– Денежный мѣшокъ, порнографія въ рамкахъ и картинкахъ, проституція въ видѣ дополненія..." Какой словесный даръ, какой убійственный сарказмъ! Недаромъ твердитъ Москва и другое: "Ленинъ былъ и величайшимъ художникомъ слова".
Но всего замѣчательнѣй то, что онъ сказалъ вскорѣ послѣ этого:
– Такъ называемая "свобода творчества" есть барскій анахронизмъ. Писатели должны непремѣнно войти въ партійныя организаціи".
И вотъ Маяковскій становится уже неизмѣннымъ слугою Р. К. П. (Россійской Коммунистической Партіи), начинаетъ буянить въ томъ же родѣ, какъ буянилъ, будучи футуристомъ: орать, что "довольно жить законами Адама и Евы", что пора "скинуть съ корабля современности Пушкина", затѣмъ - меня: твердо сказалъ на какомъ-то публичномъ собраніи:
—Искусство для пролетаріата не игрушка, а оружіе.
— Долой "Буниновщину" и да здравствуютъ передовые рабочіе круги!
Что именно требовалось, какъ "оружіе", этимъ кругамъ, то есть, проще говоря, Ленину съ его Р. К. П., единственной партіей, которой онъ замѣнилъ всѣ прочія партійныя организаціи?
Требовалась "фабрикація людей съ матеріалистическимъ мышленіемъ, съ матеріалистическими чувствами", а для этой фабрикаціи требовалось всё наиболѣе завѣтное ему, Ленину, и всѣмъ его соратникамъ и наслѣдникамъ: стереть съ лица земли и оплевать всё прошлое, всё, что считалось прекраснымъ въ этомъ прошломъ, разжечь самое окаянное богохульство, - ненависть къ религіи была у Ленина совершенно патологическая, - и самую звѣрскую классовую ненависть, перешагнуть всѣ предѣлы въ безпримѣрно похабномъ самохвальствѣ и прославленіи Р. К. П., неустанно воспѣвать "вождей", ихъ палачей - чекистовъ, - словомъ какъ разъ всё то, для чего трудно было найти болѣе подходящаго пѣвца, "поэта", чѣмъ Маяковскій съ его злобной, безстыдной, каторжно-безсердечной натурой, съ его площадной глоткой, съ его поэтичностью ломовой лошади...
Ставши будто бы яростнымъ коммунистомъ, онъ только усилилъ и развилъ до крайней степени всё то, чѣмъ добывалъ себѣ славу, будучи футуристомъ, ошеломляя публику грубостью и пристрастіемъ ко всякой мерзости. Онъ называлъ звѣзды "плевочками", онъ, разсказывая въ своихъ ухабистыхъ виршахъ о своемъ путешествіи по Кавказу, сообщилъ, что сперва поплевалъ въ Терекъ, потомъ поплевалъ въ Арагву; онъ любилъ слова еще болѣе гадкіе, чѣмъ плевочки, - писалъ, напримѣръ, Есенину, что его, Есенина, имя публикой оскоплено... Надъ Америкой, въ которой онъ побывалъ впослѣдствіи, издѣвался въ томъ же родѣ":
"Мамаша
грудь
ребенку дала.
Ребенок,
с каплями на носу,
сосет
как будто
не грудь, а доллар -
занят серьезным бизнесом.
Он любил слова "блевотина", - писал:
"Бумаги
гладь
облевывает
пером,
концом губы поэт,
как ****ь рублевая.
Или:
"Мы
не с мордой, опущенной вниз,
мы - в новом, грядущем быту,
помноженном на электричество
и коммунизм...
Поэтом не быть мне бы,
если б
не это пел:
в звездах пятиконечных небо
безмерного свода РКП".
Что совершалось подъ этимъ небомъ въ пору писаній этихъ виршей? Объ этомъ можно было прочесть даже и въ совѣтскихъ газетахъ:
"3-го іюня на улицахъ Одессы подобрано 142 трупа умершихъ отъ голода, 5-го іюня - 187. Граждане! Записывайтесь въ трудовыя артели по уборкѣ труповъ!"
"Подъ Самарой палъ жертвой людоѣдства бывшій членъ Государственной Думы Крыловъ, врачъ по профессіи: онъ былъ вызванъ въ деревню къ больному, но по дорогѣ убитъ и съѣденъ"...
Въ ту же пору такъ называемый "Всероссійскій Староста" Калининъ посѣтилъ югъ Россіи и тоже вполнѣ откровенно засвидѣтельствовалъ:
"Тутъ одни умираютъ отъ голода, другіе хоронятъ, стремясь использовать въ пищу мягкіе части умершихъ".
Но что до того было Маяковскимъ, Демьянамъ и многимъ, многимъ прочимъ изъ ихъ числа, жравшимъ "на полный ротъ", носившимъ шелковое бѣлье, жившимъ въ самыхъ знаменитыхъ "Подмосковныхъ", въ московскихъ особнякахъ прежнихъ московскихъ милліонеровъ! Какое дѣло было Владиміру Маяковскому до всего того, что вообще свершалось подъ небомъ Р. К. П.? Какое небо, кромѣ этого неба, могъ онъ видѣть? Развѣ не сказано, что "свиньѣ неба вовѣки не видать"? Подъ небомъ Р. К. П. при началѣ воцаренія Ленина ходилъ по колѣно въ крови "революціонный народъ", затѣмъ кровопролитіемъ занялся Феликсъ Эдмундовичъ Дзержинскій и его сподвижники. И вотъ Владиміръ Маяковскій превзошелъ въ тѣ годы даже самыхъ отъявленныхъ совѣтскихъ злодѣевъ и мерзавцевъ. Онъ писалъ:
"Юноше, обдумывающему житье,
решающему -
сделать бы жизнь с кого,
скажу, не задумываясь:
делай ее
с товарища Дзержинского!"
Онъ, призывая русскихъ юношей идти въ палачи, напоминалъ имъ слова Дзержинскаго о самомъ себѣ, совершенно бредовыя въ устахъ изверга, истребившаго тысячи и тысячи жизней:
"Кто любитъ жизнь такъ сильно, какъ я, тотъ отдаетъ свою жизнь за другихъ".
А наряду съ подобными призывами не забывалъ Маяковскій славословить и самихъ творцовъ Р. К. П., - лично ихъ:
"Партия и Ленин -
кто более
матери истории ценен?
Я хочу,
чтоб к штыку
приравняли перо.
С чугуном чтоб
и с выделкой стали
о работе стихов
от Политбюро
чтобы делал доклады Сталин".
Оставить комментарий