А. Майсурянъ о выродкѣ Ленинѣ
"Ленин в
спорах никогда не выбирал выражений. "Jedes Wort – ein Nachttopf und
kein leerer" ("каждое слово – ночной горшок, и притом не пустой"), –
этими словами Энгельса он высмеивал неистовую брань своих противников.
Однако Владимир Ил. никогда не оставался в долгу, и на брань отвечал,
как он выражался, "архиругательно". "Когда Влад. Ильич
кого-нибудь громит, – замечал Карл Радек, – то он находит в нем все
болезни, которые числятся в известной старой медицинской книге,
находящейся у него в большом почете". Ленин действительно очень любил
открывать у своих противников различные "болезни" - от эпилепсии до
какой-нибудь чесотки. Одна его статья так и называется "О чесотке" и
посвящена "мерзкой чесотке фразы". "Уф! – писал он. – И скверная же
болезнь чесотка. И тяжкое же ремесло человека, которому приходится
парить в баньке чесоточных...".
Вот самая добродушная ленинская
ругань: о, мудрецы! Бывают же такие комики! Чудаки! Шутники! Наивные
люди! О, комедианты! Вы – просто слезоточивые дурачки, слюнтяи. Кисейные
барышни да жеманные юноши, которые "читали в книжке" и вычитали одни
жеманности. Кисляи поганые, мямли, нытики, слякоть, ученые дураки и
старые бабы. Святень- кие, но безрукие болваны. Милейшие поросята,
болтуны, оболтусы, шуты гороховые, совсем безголовые люди, пустомели,
хвастуны, слепцы, тупицы первого ранга, круглые дураки, не люди, а
жалкие тряпки. Пустозвонный болтун, болван, путаник первого ранга,
пустолайка, поросеночек, милейший добряк, миляга, сладенький дурачок,
дура петая, махровая. О, теленок! Дитя! Поистине, образец растерянного,
слезоточивого и импотентного филистера! О, какое убожество! О, лицемеры!
Эти глупые истерические существа, я так зол, так зол!..
Ругань
покрепче: сами по себе вы – гробы повапленные. Душонка у вас насквозь
хамская... Какая презренная холопская фигура! Негодяй! Сукин сын,
подлец, архижулик, архимерзавец, паскудная гнида, грязная сволочь.
Мазурики, подонки, канальи, лакейские души, прохвосты, хамы,
архипройдохи. Сволочь и дурни! Дурачье и сволочь! Мерзавцы!.. Негодяи,
которые плюют и блюют на нас.
Самый высокий градус брани: дать в
морду... наплевать в харю... вдрызг уничтожить, смешать с грязью...
втоптать в помойную яму... выпороть жестоко и публично... пороть
всурьез... бить и драть... бить в три кнута... слизняки, шваль, гадины,
вонючки, говно, говняки... не люди, а слизь и мерзость. Мы его высечем
так, что до новых веников не забудет. Вас надо четыре раза
расстрелять...
Столь же часто Ленин сравнивал своих противников с
животными. Это дикие и бешеные собаки, сторожевые псы, тигры, ослы,
шакалы, свиньи, акулы, пауки, клопы, блохи, пиявки, могильные черви,
вонючие насекомые, гиены, стервятники, а также "мастодонты и ихтиозавры,
ибо "зубры" – для них слишком почетное название". Среди такого зоопарка
даже "страус", "комнатная собачка" или "нахохлившийся индюк" выглядят
почти как похвалы.
В поисках выразительных красок Ленин прибегал и
к сочным выражени ям, взятым из половой области: языкоблудствовать
вовсю, пачкать языкоблудством, языком распутничать, кастрировать,
публичный дом, общедоступная сводница, "выкидыш, недоносок, ублюдок",
труположство и т. д. Особое внимание уделено проституткам: здесь и
просто "проститутки", и "проститутки либерализма", и "публичные
мужчины"... Но знаменитого выражения "политическая проститутка", которое
приписывается Ленину, в его сочинениях нет.
Нередко ленинская ругань
обращается и на "своих": арестовать паршивых чекистов... сажать
коммунистическую сволочь... подвести под расстрел чекистскую сволочь.
"Мы будем достойны лишь того, чтобы нам все плевали в рожу". "Нас
всех... надо вешать на вонючих веревках".
Однажды Ленин прочитал
целую лекцию о ругани товарищу, который упрекнул его за резкие слова.
"До сих пор я думал, что имею дело с взрослым человеком, а теперь смотрю
на вас и не знаю: не дитя ли вы или по ряду соображений, ради
моральности, хотите казаться дитятей. Вас, видите ли, тошнит, что в
партии не господствует тон, принятый в институте благородных девиц. Это
старые песни тех, кто из борцов-революционеров желает сделать мокрых
куриц. Боже упаси, не заденьте каким-нибудь словом Ивана Ивановича.
Храни вас Бог – не вздумайте обидеть Петра Петровича. Спорьте друг с
другом только с реверансами. Если бы социал-демократия... применяла бы
беззубые, никого не задевающие слова, она была бы похожа на
меланхолических пасторов, произносящих по воскресеньям никому не нужные
проповеди".
Владимир Ильич с удовольствием вспомнил, как великолепно
бранился Маркс, и как другие революционеры умеют "так замазать морду
противника, что он ее долго не может отмыть"... "Маркс и Энгельс в
"хорошем тоне" смыслили мало, – замечал Ленин, – "не долго раздумывали,
нанося удар, но и не хныкали по поводу каждого ими полученного удара.
"Если вы думаете, – писал однажды Энгельс, – что ваши булавочные уколы
могут пронзить мою старую, хорошо выдублен- ную, толстую кожу, – то вы
ошибаетесь".
Резкости и обидные выпады, считал Ленин, – это своего
рода прием борьбы. В. Адоратский вспоминал: "Владимир Ильич, смеясь,
говорил, что он этот прием хорошо знает: цель этого приема состоит в
том, чтобы заставить противника в злобе наговорить лишнего, написать в
состоя- нии раздражения какие-нибудь глупости. После того как противник
на такую удочку попался, – тут-то его и можно разделать". "Люблю я,
когда люди ругаются, – писал Ленин, – значит, знают, что делают".
Однажды он сказал товарищу, с которым спорил: "Меня раздражает ваш
диплома- тический или, вернее, парламентский тон! Говорите же,
ругайтесь, возражайте!"
"Борьбы не бывает без увлечения, – писал
Ленин. – Увлечения не бывает без крайностей; и, что до меня, я всего
больше ненавижу людей, которые в борьбе... видят прежде всего
"крайности". Меня всегда подмывает – извините – крикнуть этим людям: "по
мне уж лучше пей, да дело разумей"".
Вообще, стиль Ленина очень
эмоционален. Речь обильно уснащена восклицаниями. Даже его письменные
тексты пестрят междометиями и эмоциональными возгласами: уф! Бррр!.. Фи,
фи! Ха-ха!! Аминь! Тьфу, тьфу! Увы, увы! Ей, ей! Гм... гм... Вот! вот!
Ура!! Какие страсти! Какие ужасы! Беда! Боюсь! Какой позор! Стыд и срам!
Помилуйте! Это скандал, это зарез, это крах! Швах! Это смертоубийство!
Это хаос! Это верх безобразия! Какая гнусная комедия! Картина! Прелесть!
Премило! И смех и горе! Вот ахинея и глупость! Вздор и вздор! Это
архиглупо! Да ведь это просто галиматья, сапоги всмятку! Это чистейшее
ребячество!! Сумасшествие!! Святая истина! Святители! Какая благодать!
Да и тысячу раз да! Нет и тысячу раз нет, товарищи!
Ленин и на
бумажной странице постоянно кипит действием, ему не хватает одних слов,
он вовсю помогает своим мыслям зубами, губами, руками, ногами, призывая
то "плюнуть себе в харю", то "разжевывать и вбивать в башки всеми
силами". — "Воняйте!!" – яростно обращался Ленин к своим оппонентам. В
его текстах вообще довольно много "физиологии": здесь лязганье и скрежет
зубов, ковыряние в носу, воню- чие прыщи и нарывы, гной и отрыжка,
слезы и текущие от удовольствия слюнки, дрожь бешенства и тошнота, пена
на губах и бешеная слюна, жирные поцелуи, трупный яд, река помоев, моря
вони и сто тысяч плевков... В одном месте Ленин замечает: "Это
рассуждение до того прелестно по своей наивности, что так и хочется
расцеловать его автора".
Некоторые шутки Ленина отдают "черным
юмором": "Были бы трупы, а черви всегда найдутся". "Карась, говорят,
любит жариться в сметане". "Nebst gefangen, nebst gehangen. Вместе
пойман, вместе повешен". Ленин шутит, что хотел бы поддержать одного
противника "так же, как веревка поддерживает повешенного". Он старается
воздействовать не только на зрение, но и на все чувства читателя: "Есть
изречение: не тронь – не воняет"; "Его приходится сравнить с гнилым
яйцом, которое лопается и шумно и с особенно... пикантным ароматом";
"Можно жить около отхожего места, привыкнуть, не замечать, обжиться, но
стоит только приняться его чистить – и вонь непременно восчувствуют
тогда все обитатели не только данной, но и соседних квартир";
"Чувствуешь себя так, как будто бы под носом у тебя начали разворачивать
накопившуюся с незапамятных времен груду нечистот".
Сколько
резких слов Ленин потратил, например, на Троцкого. "С Троцким, –
ядовито замечал он, – нельзя спорить по существу, ибо у него нет никаких
взглядов". Он клеймил Троцкого как пустозвона, проходимца, негодяя,
мерзавца, шельмеца, тушинского перелета, Ноздрева, Балалайкина,
Тартарена из Тараскона, Иудушку... Но после всего этого в ноябре 1917
года невозмутимо назвал "лучшим большевиком". "У нас нет ни тени
озлобления против лиц... У нас нет чувства мстительности", – замечал
Ленин о большевиках. "Никому из нас не приходит в голову брать что-либо
назад или хныкать по поводу "озлобления спора"".
Вот самая добродушная ленинская
ругань: о, мудрецы! Бывают же такие комики! Чудаки! Шутники! Наивные
люди! О, комедианты! Вы – просто слезоточивые дурачки, слюнтяи. Кисейные
барышни да жеманные юноши, которые "читали в книжке" и вычитали одни
жеманности. Кисляи поганые, мямли, нытики, слякоть, ученые дураки и
старые бабы. Святень- кие, но безрукие болваны. Милейшие поросята,
болтуны, оболтусы, шуты гороховые, совсем безголовые люди, пустомели,
хвастуны, слепцы, тупицы первого ранга, круглые дураки, не люди, а
жалкие тряпки. Пустозвонный болтун, болван, путаник первого ранга,
пустолайка, поросеночек, милейший добряк, миляга, сладенький дурачок,
дура петая, махровая. О, теленок! Дитя! Поистине, образец растерянного,
слезоточивого и импотентного филистера! О, какое убожество! О, лицемеры!
Эти глупые истерические существа, я так зол, так зол!..
Ругань
покрепче: сами по себе вы – гробы повапленные. Душонка у вас насквозь
хамская... Какая презренная холопская фигура! Негодяй! Сукин сын,
подлец, архижулик, архимерзавец, паскудная гнида, грязная сволочь.
Мазурики, подонки, канальи, лакейские души, прохвосты, хамы,
архипройдохи. Сволочь и дурни! Дурачье и сволочь! Мерзавцы!.. Негодяи,
которые плюют и блюют на нас.
Самый высокий градус брани: дать в
морду... наплевать в харю... вдрызг уничтожить, смешать с грязью...
втоптать в помойную яму... выпороть жестоко и публично... пороть
всурьез... бить и драть... бить в три кнута... слизняки, шваль, гадины,
вонючки, говно, говняки... не люди, а слизь и мерзость. Мы его высечем
так, что до новых веников не забудет. Вас надо четыре раза
расстрелять...
Столь же часто Ленин сравнивал своих противников с
животными. Это дикие и бешеные собаки, сторожевые псы, тигры, ослы,
шакалы, свиньи, акулы, пауки, клопы, блохи, пиявки, могильные черви,
вонючие насекомые, гиены, стервятники, а также "мастодонты и ихтиозавры,
ибо "зубры" – для них слишком почетное название". Среди такого зоопарка
даже "страус", "комнатная собачка" или "нахохлившийся индюк" выглядят
почти как похвалы.
В поисках выразительных красок Ленин прибегал и
к сочным выражени ям, взятым из половой области: языкоблудствовать
вовсю, пачкать языкоблудством, языком распутничать, кастрировать,
публичный дом, общедоступная сводница, "выкидыш, недоносок, ублюдок",
труположство и т. д. Особое внимание уделено проституткам: здесь и
просто "проститутки", и "проститутки либерализма", и "публичные
мужчины"... Но знаменитого выражения "политическая проститутка", которое
приписывается Ленину, в его сочинениях нет.
Нередко ленинская ругань
обращается и на "своих": арестовать паршивых чекистов... сажать
коммунистическую сволочь... подвести под расстрел чекистскую сволочь.
"Мы будем достойны лишь того, чтобы нам все плевали в рожу". "Нас
всех... надо вешать на вонючих веревках".
Однажды Ленин прочитал
целую лекцию о ругани товарищу, который упрекнул его за резкие слова.
"До сих пор я думал, что имею дело с взрослым человеком, а теперь смотрю
на вас и не знаю: не дитя ли вы или по ряду соображений, ради
моральности, хотите казаться дитятей. Вас, видите ли, тошнит, что в
партии не господствует тон, принятый в институте благородных девиц. Это
старые песни тех, кто из борцов-революционеров желает сделать мокрых
куриц. Боже упаси, не заденьте каким-нибудь словом Ивана Ивановича.
Храни вас Бог – не вздумайте обидеть Петра Петровича. Спорьте друг с
другом только с реверансами. Если бы социал-демократия... применяла бы
беззубые, никого не задевающие слова, она была бы похожа на
меланхолических пасторов, произносящих по воскресеньям никому не нужные
проповеди".
Владимир Ильич с удовольствием вспомнил, как великолепно
бранился Маркс, и как другие революционеры умеют "так замазать морду
противника, что он ее долго не может отмыть"... "Маркс и Энгельс в
"хорошем тоне" смыслили мало, – замечал Ленин, – "не долго раздумывали,
нанося удар, но и не хныкали по поводу каждого ими полученного удара.
"Если вы думаете, – писал однажды Энгельс, – что ваши булавочные уколы
могут пронзить мою старую, хорошо выдублен- ную, толстую кожу, – то вы
ошибаетесь".
Резкости и обидные выпады, считал Ленин, – это своего
рода прием борьбы. В. Адоратский вспоминал: "Владимир Ильич, смеясь,
говорил, что он этот прием хорошо знает: цель этого приема состоит в
том, чтобы заставить противника в злобе наговорить лишнего, написать в
состоя- нии раздражения какие-нибудь глупости. После того как противник
на такую удочку попался, – тут-то его и можно разделать". "Люблю я,
когда люди ругаются, – писал Ленин, – значит, знают, что делают".
Однажды он сказал товарищу, с которым спорил: "Меня раздражает ваш
дипломатический или, вернее, парламентский тон! Говорите же,
ругайтесь, возражайте!"
"Борьбы не бывает без увлечения, – писал
Ленин. – Увлечения не бывает без крайностей; и, что до меня, я всего
больше ненавижу людей, которые в борьбе... видят прежде всего
"крайности". Меня всегда подмывает – извините – крикнуть этим людям: "по
мне уж лучше пей, да дело разумей"".
Вообще, стиль Ленина очень
эмоционален. Речь обильно уснащена восклицаниями. Даже его письменные
тексты пестрят междометиями и эмоциональными возгласами: уф! Бррр!.. Фи,
фи! Ха-ха!! Аминь! Тьфу, тьфу! Увы, увы! Ей, ей! Гм... гм... Вот! вот!
Ура!! Какие страсти! Какие ужасы! Беда! Боюсь! Какой позор! Стыд и срам!
Помилуйте! Это скандал, это зарез, это крах! Швах! Это смертоубийство!
Это хаос! Это верх безобразия! Какая гнусная комедия! Картина! Прелесть!
Премило! И смех и горе! Вот ахинея и глупость! Вздор и вздор! Это
архиглупо! Да ведь это просто галиматья, сапоги всмятку! Это чистейшее
ребячество!! Сумасшествие!! Святая истина! Святители! Какая благодать!
Да и тысячу раз да! Нет и тысячу раз нет, товарищи!
Ленин и на
бумажной странице постоянно кипит действием, ему не хватает одних слов,
он вовсю помогает своим мыслям зубами, губами, руками, ногами, призывая
то "плюнуть себе в харю", то "разжевывать и вбивать в башки всеми
силами". — "Воняйте!!" – яростно обращался Ленин к своим оппонентам. В
его текстах вообще довольно много "физиологии": здесь лязганье и скрежет
зубов, ковыряние в носу, воню- чие прыщи и нарывы, гной и отрыжка,
слезы и текущие от удовольствия слюнки, дрожь бешенства и тошнота, пена
на губах и бешеная слюна, жирные поцелуи, трупный яд, река помоев, моря
вони и сто тысяч плевков... В одном месте Ленин замечает: "Это
рассуждение до того прелестно по своей наивности, что так и хочется
расцеловать его автора".
Некоторые шутки Ленина отдают "черным
юмором": "Были бы трупы, а черви всегда найдутся". "Карась, говорят,
любит жариться в сметане". "Nebst gefangen, nebst gehangen. Вместе
пойман, вместе повешен". Ленин шутит, что хотел бы поддержать одного
противника "так же, как веревка поддерживает повешенного". Он старается
воздействовать не только на зрение, но и на все чувства читателя: "Есть
изречение: не тронь – не воняет"; "Его приходится сравнить с гнилым
яйцом, которое лопается и шумно и с особенно... пикантным ароматом";
"Можно жить около отхожего места, привыкнуть, не замечать, обжиться, но
стоит только приняться его чистить – и вонь непременно восчувствуют
тогда все обитатели не только данной, но и соседних квартир";
"Чувствуешь себя так, как будто бы под носом у тебя начали разворачивать
накопившуюся с незапамятных времен груду нечистот".
Сколько
резких слов Ленин потратил, например, на Троцкого. "С Троц- ким, –
ядовито замечал он, – нельзя спорить по существу, ибо у него нет никаких
взглядов". Он клеймил Троцкого как пустозвона, проходимца, негодяя,
мерзавца, шельмеца, тушинского перелета, Ноздрева, Балалайкина,
Тартарена из Тараскона, Иудушку... Но после всего этого в ноябре 1917
года невозмутимо назвал "лучшим большевиком". "У нас нет ни тени
озлобления против лиц... У нас нет чувства мстительности", – замечал
Ленин о большевиках. "Никому из нас не приходит в голову брать что-либо
назад или хныкать по поводу "озлобления спора"".
Прим.: Слегка приглаженный коммунистомъ Ленинъ-Бланкъ... Онъ былъ гораздо большей сволочью, чѣмъ въ статьѣ коммуниста.
Иванъ Бунинъ о Ленинѣ:
"Выродокъ, нравственный идіотъ отъ рожденія, Ленинъ явилъ міру какъ разъ въ самый разгаръ своей дѣятельности нѣчто чудовищное, потрясающее; онъ разорилъ величайшую въ мірѣ страну и убилъ нѣсколько милліоновъ человѣкъ- и всё-таки міръ уже настолько сошелъ съ ума, что среди бѣла дня спорятъ, благодѣтель онъ человѣчества или нѣтъ? На своемъ кровавомъ престолѣ онъ стоялъ уже на четверенькахъ; когда англійскіе фотографы снимали его, онъ поминутно высовывалъ языкъ: ничего не значитъ, спорятъ! Самъ Семашко брякнулъ сдуру во всеуслышаніе, что въ черепѣ этого новаго Навуходоносора нашли зеленую жижу вмѣсто мозга; на смертномъ столѣ, въ своемъ красномъ гробу, онъ лежалъ, какъ пишутъ въ газетахъ, съ ужаснѣйшей гримасой на сѣро-желтомъ лицѣ: ничего не значитъ, спорятъ! А соратники его, такъ тѣ прямо пишутъ: «Умеръ новый богъ, создатель Новаго Міра..." Московскіе поэты, эти содержанцы московской красной блудницы, будто бы родящіе новую русскую поэзію, уже давно пѣли:
Іисуса на крестъ, а Варраву -
Подъ руки и по Тверскому...
Кометой по міру вытяну языкъ,
До Египта раскорячу ноги...
Богу выщиплю бороду,
Молюсь ему матерщиной...
И если всё это соединить въ одно - и эту матерщину и шестилѣтнюю державу бѣшенаго и хитраго маньяка и его высовывающійся языкъ и его красный гробъ и то, что Эйфелева башня принимаетъ радіо о похоронахъ уже не просто Ленина, а новаго Деміурга и о томъ, что Градъ Святаго Петра переименовывается въ Ленинградъ, то охватываетъ поистинѣ библейскій страхъ не только за Россію, но и за Европу: вѣдь ноги-то раскорячиваются дѣйствительно очень далеко и очень смѣло. Въ свое время непремѣнно падетъ на всё это Божій гнѣвъ,- такъ всегда бывало. "Се Азъ востану на тя, Тиръ и Сидонъ, и низведу тя въ пучину моря..." И на Содомъ и Гоморру, на всѣ эти ленинграды падаетъ огнь и сѣра, а Сіонъ, Божій Градъ Міра, пребудетъ вовѣки.
Оставить комментарий