Д. Святотроицкій — "Долина смерти"

"Перед зимним Николаю сержант вохровец Кузякин выгнал зэков на строительство аэродрома. Строили его на льду Яны, прямо напротив причала. Две седмицы, с утра и до вечера, отцу Дмитрию и Гордею пришлось укатывать снег тяжёлыми стальными катками. Два километра - в одну сторону, два километра - в другую. Работа не пыльная, но, скорей, лошадиная. Даже Гордей, со своей недюжинной силой, к концу дня уставал. Что, уж, говорить о священнике. Силин опасался за его физическое состояние. При любой, даже самой малой возможности, ему помогал. И всё же от тяжёлой простуды уберечь отца Дмитрия не сумел. После первой седмицы он начал часто кашлять и постепенно сдавать. А к завершению работ, окончательно слёг. У батюшки поднялась высокая температура. И появились хрипы в груди. Всё время его лихорадило, бросая в жар или холод.

Медикаментов у них никаких не имелось. Гордей осмелился и попросил лекарств у Кузякина. Но начальник лагпункта обложил его матами и никаких таблеток не дал. Слава Богу, обошлись народными средствами.

Гордей готовил горячий отвар из шиповника и этим отваром поил отца Дмитрия (тот был тихоновцем). Приходилось ещё работать и в кузнице. От работы Кузякин его не освобождал. Так и бегал – от горна к больному священнику и от больного священника к горну. Лишь через четверо суток батюшку болезнь отпустила. И он сразу же подключился к работе. У сержанта Кузякина долго не полежишь и не поболеешь. Его скверный характер стал всё чаще и сильней проявляться. Отца Дмитрия и Гордея начальник лагпункта частенько затрагивал, выгоняя их на разгрузку или погрузку самолётов и другие авралы.

С восьми вечера и до половины седьмого утра их никто не тревожил в их мастерской. В это время они готовили себе пищу на завтра, молились и спали. Если отец Дмитрий хорошо себе чувствовал, то, помимо бесед на общие темы, иногда, он рассказывал и о своей монашеской жизни в обители или мирской за границей. Гордей всегда слушал его с большим интересом. Особенно нравилось ему, когда батюшка упоминал о знакомствах с известными старцами, писателями или учёными. Знакомств таких было множество, как и знакомств с Архиереями.

Он никого не выделял, просто рассказывал. В один из таких вечеров Гордей его, как-то, спросил.

- Я часто думаю, отче, от чего русские люди такие злые?

- Если кратко, чадо, то - от безбожия. Оно разъедает душу и отторгает совесть. Сердце человека ожесточается и сердечная плоть его каменеет. Мы не безбожники, а, скорей, маловеры – по человеческой немощи и всевозможным грехам – по обмирвщлению. Потому-то св. Амвросий и Бога молил: «Отыми сердце каменное от плоти нашея, и даждь сердце плотяное боящееся тебе, любящее, почитающее, тебе последующее, и тобою питающееся». Русский же человек, отторгая Бога и Церковь Его, сам себя духовно кастрирует. И от того становится одержимым и злым. Больно и тоскливо ему. Потому он и злится. И творит непотребное. Междоусобицы, смуты, бунты, революции – не от большого ума или поиска лучшего – всё, брат Гордей, от безбожия.

- А как же тогда Церковь, Ея Пастыри и Архиереи? Если безбожие победило, то, выходит, плохо пасли и учили?

- Церковь это не только пастыри и Её архиереи. Полнота её дышит Соборностью. Священство и пасло, и учило. Да, только и оно не упало нам с Неба. Пастыри с архиереями - не без гордости и иного греха. И что они то ж пропитались безбожием, и идеями сатанинскими – понимать это надо. Не дай Бог винить одно лишь сословие во всеобщем грехе. Священство и Царство – Симфония и два столпа Православные. Сломать вместе и разом Их – никому не под силу. Будут ломать по отдельности. От ума мирского, а не духовного. И ломка та - соблазнительна. Кто удержится и не станет участвовать, тот, глядишь и спасётся. Но это будет только потом. Нам с тобой не дожить до той вакханалии или мирского «судного» дня, - батюшка перевёл дух. Испил отвара прямо из чайника. И после, уже намного спокойней, продолжил. - Думается мне, чадо, нас с тобою скоро разлучат. Не нравится бесу наше сообщество. Разлучению ты не сильно печалуйся. Господь тебя одного не оставит. И помни, чадо, что с Богом ты сила великая и непобедимая. И что с Богом тебе всё нипочём.

Отца Дмитрия предчувствия не обманули. Забрали Гордея на четвёртые сутки. Утром пришёл Кузякин с очень строгим человеком - особистом со «шпалами». «Шпалоносец» его и забрал. Правда, дали время потеплее одеться, попрощаться с наставником, забрать продукты и свои личные вещи. И всё. На улице Гордея уже поджидали два молодых автоматчика с новенькими автоматами. Доносились самолётные звуки. Это на Яне, прогревал моторы американский Дуглас или советский ЛИ - 2. Со стороны берега потянуло утренней свежестью. На дворе начало апреля. А весной ещё и не пахнет. Воздух морозный. И небо голубое, и чистое.

В погрузке Гордей не участвовал. Поэтому, ожидая её окончания, почти совсем успокоился и немного остыл. В Долину Смерти лететь ему не хотелось. Но о желаниях Гордея не спрашивали. Да и о себе он не особенно думал, волновался всё больше о батюшке. В последнее время отец Дмитрий начал сильно сдавать. И как бы этот человек не крепился, и не показывал вида, а года и скитания забирали своё. Что и немудрено. Почти два десятка лет провёл он в ссылках, Лагерях и этапах. Срок казался Гордею чудовищным. Примеряя его на себя, он, всякий раз, содрогался вопросом – неужто и ему выпадает такой же? И ни положительно, ни отрицательно ответить не мог.

Война поломала надежды на лучшее, стёрла все прежние ориентиры…

Раньше Гордей никогда не летал. Хотя, аэропланы видать приходилось. Автоматчики посадили его в хвосте самолёта на плоские, высотой по колена, тюки. Сами же уселись, слева и справа, по обоим бортам. «Шпалоносец» протиснулся в кабину к пилотам. Наверняка там было комфортнее и теплее. Подбивка песцовая грела. И Гордей почти совсем не замёрз. Хотя, поначалу, от бортов и от пола, сильно тянуло металлическим холодом. Когда же взлетели, то холод медленно отступил. Автоматчики слаженно зазевали. Спать захотелось и Силину. Но он себя пересилил. А вот автоматчики, нет. Вскоре они задремали, уронив головы на автоматы.

Охранники спали. Силин потихоньку молился. А американская техника монотонно гудела и легонько вибрировала. Однако не долго. С её левым мотором что-то случилось. Вначале он протяжно завыл и как-то, некрасиво зафыркал, а потом глухо хлопнул и смолк. В салон потянуло дымком. Гордею стало тревожно. Интуитивно он набросил на плечи лямки мешка и покрепче связал их верёвочкой. Автоматчики оба проснулись и недоуменно открыли глаза. Но сообразить они ничего не успели. Самолёт резко тряхнуло и круто бросило вправо. Затем несколько раз перевернуло и вокруг своей оси закрутило. Всё это происходило мгновенно. И если бы не заплечный мешок и тюки, то Гордея бы сразу убило. Вместе с тюками его завинтило и плотно прижало к хвосту. Ни шевельнуться, ни выбраться он оттуда не мог. И даже почти не пытался.

Неожиданно самолёт выровнялся и без единого звука пошёл на посадку. Гордей не видел, как лыжи коснулись земли. Как побежали по снежному склону. Он только почувствовал, как самолёт снова подбросило. Чем-то ударило по фюзеляжу. Хвост, в паре метрах от него и тюков отломился и вместе с ним, но уже отдельной деталью, заюзил по чахлым лиственницам и кустам. А всё остальное поехало дальше и вскоре свалилось в глубокую пропасть, и там пропало из вида. Взрыв показался Гордею не сильным. Когда хвост, утратив динамику, остановился, он вытолкнул ногами тюки. Подобрал целёхонький автомат. И легко выбрался с ним, и поклажей наружу.

Тишина надавила на уши. Силин поглубже вздохнул и внимательно осмотрелся. Всё небо затянуто плотными тучами. Вокруг белеют редко поросшие сопки. И больше ничего интересного Гордей не увидел. Он вытер снегом лицо и заторопился в ущелье. Как ни странно, дыма не наблюдалось, шёл Гордей по чёткому следу хвоста и всего остального.

Недалеко от края ущелья лежало сильно помятое тело одного из охранников. Автоматчик был мёртв. Ему переломило позвоночник и чем-то острым пробило висок. Внизу дымились самолётные останки и темнели горячие камни. До них шагов триста по склону.

Спускаясь, Силин наткнулся на ещё одного мертвеца – товарища автоматчика. И чуть дальше, на живого человека - особиста со «шпалами». Лейтенант лежал без сознания. Но часто и шумно дышал. Он сломал левую ногу и похоже, что обе руки. Лётчики все, без сомненья, погибли. После взрыва от них почти ничего не осталось.

Прежде чем помогать лейтенанту, Гордей долго провозился с верёвочкой. Лишь однажды Силин видел, как вправляются кости. И случилось это очень, и очень давно, ещё в юности. Правда, что-то об этом читал. А, значит, имел представление. К своему удивлению, вправить пострадавшие кости ему удалось. Лейтенант всё ещё лежал без сознания, поэтому даже ни разу не пикнул.

Приведя пострадавшего в чувство, отступился на шаг. Лейтенант открыл глаза. На Гордея посмотрел подозрительно. И тут же скривился от боли. Переборов боль, он хрипло, но внятно спросил.

- Что с нами?

- Разбились, гражданин начальник.

- Кто-то выжил ещё?

- Только мы с вами, гражданин начальник.

Лейтенант сделал попытку подняться. Но Гордей ладошкой придавил ему грудь.

- Вам нельзя вставать, гражданин начальник, у вас сломана нога и обе руки.

После слов Гордея, «шпалоносец» тяжело и как-то, уж, совсем обречённо вздохнул. Напряжение его с тела упало. Оно сразу безвольно обмякло и совершенно расслабилось. На лице появилась кривая гримаса. А из-под опущенных век выползли две скупые слезы. Они медленно вниз покатились. Спустя какое-то время, кузнец почувствовал, как под его ладошкой затряслась не такая, уж и широкая лейтенантская грудь. При том, мелко и часто так, затряслась. Что, поначалу, Силина удивило. И только потом, до него, наконец- то, дошло, что грозный начальник под рукой его плачет.

- Не бросай меня, Силин, - донеслось до Гордея сквозь всхлипы.

- Что вы, гражданин начальник! Упаси Господь. И мыслей таких не держал. Разве ж я не православный и не понимаю. Сейчас маленько осмотрюсь. Положу вас на бортовую обшивку. И покатим до людей с ветерком. С Божьей помощью, завтра к вечеру и доберёмся. Вы только не пытайтесь вставать. Нельзя вам при таких переломах.

- Найди и сложи всё оружие. И мой служебный портфель хорошо поищи. Портфель найди обязательно. Там твоё дело и очень важные документы. И ещё, Силин. В тюках вата. Принесёшь и подложишь её под меня.

Лейтенант уже не просил, а приказывал. Впрочем, Гордей, если и заметил эту метаморфозу, то не предал ей никакого значения. Мысли и дела его занимало другое. Он быстро нашёл подходящий кусок самолётной обшивки. Тяжёлой моторной деталью, загнул края её по периметру. Низ, как следует, выправил. Получилось неплохое подобие узкого, в виде лодки, корыта. Прикатив сверху тюк ваты, толстым слоем выложил днище. Не жалеючи, весь тюк и использовал. Для какой надобности эту вату везли самолётом в Долину, так и осталось для Гордея загадкой.

По готовности, осторожно перенёс в корыто начальника. Однако на этом работа Силина не закончились. Дальше нужно было утеплить лейтенанта и следовать по его указаниям. Так он и поступил. С мёртвого охранника снял валенки большого размера. Сделал стельки из ваты. И переобул человека со «шпалами». Вату, плотней, подоткнул ему по бокам и для удобства, положил толстый валик под голову. А сверху накрыл тремя полушубками. На улице не особенно холодно, но человек без движения, охлаждается быстро.

Ценного портфеля он не нашёл, хотя долго искал его специально и тщательно. А так… Управился часа за четыре.

Небо уже потемнело. В начале апреля дни не такие и длинные. Через пару-тройку часов надвинется настоящая темень. И надо решать – двигаться в путь или оставаться здесь на ночь. Идти предстояло на север. Это, если шагать до равнины. А дальше – или до Яны, или в Долину Смерти. То есть, на запад или юго-восток. Точно, куда, пока он не знает. Когда выйдет на ровное место, тогда и решит.

Оружие и поклажу сложил в ногах у начальника. Набросил «сбрую» на корыто и плечи. Перекрестился. И уверенно потянул.

Наст держал. Корыто поскрипывало и легонько с горки скользило. Его тяжести почти он чувствовал. До темноты прошёл несколько километров. А вот дальше упёрся в широкую и высокую сопку. Ко всему ещё пошёл крупный снег. И надвинулась тёмная ночь. Сложностей для Гордея прибавилось. И не дай Бог ещё заблудиться.

Сопку он обошёл по левому краю. Для этого пришлось на неё подниматься. Поднялся метров на двести. Наверху показалось светлее и ветреней. Спустившись вниз, Силин очутился в широком распадке, но далеко по нему не пошёл. Прошёл с километр и у первого же завала остановился. Наломал сушняка. Развёл быстро костёр.

Лейтенант всю дорогу молчал. То ли спал, то ли просто не хотел разговаривать. Теперь же очнулся и раздавал указания.

- Костры разведи с двух сторон. Так будет теплей и надёжней. Из консерв свари супчика. В вещмешках найдёшь котелки и припасы. Потом натаскай себе лап и не забудь в костры положить толстые брёвна. Спать ложись с автоматом. Но спи в пол-уха. В это время волки голодные. Впрочем, можешь и спать. Если что, разбужу. 

 Гордей не был заядлым охотником и великим таёжником себя не считал. Поэтому приказы начальника выполнил в точности. С ложки пришлось его покормить, а по малой (!) нужде и оправить. Сам он не мог это сделать.

Спал Силин урывками. Через каждый час, полтора просыпался. Вставал с удобного ложа. Подбрасывал в костры сучковатое топливо. Затем вглядывался в темноту и чутко прислушивался. Несмотря на прерывистый и, в общем-то, относительный отдых, особой разбитости утром он не почувствовал. Сильное тело с усталостью справилось. И готово было к новым нагрузкам. С рассветом оправились. Попили чайку с сухарями. И дальше отправились в путь. Погода немного улучшилась. Снег идти перестал. Но небо от туч не очистилось. Сплошной пеленой они нависали над сопками. Распадок тянулся на северо-восток и только к обеду, вывел их на равнину.

На выходе Гордей вспугнул целый выводок куропаток. А чуть дальше, у громадной каменной глыбы, заметил стадо диких оленей. Он бы прошёл мимо, так и ничего не заметив, радость от удачного выхода переполняла душу и мозг слегка затуманила, если бы не олений вожак. Бык стоял на верхушке этой серой, каменной глыбы, словно на сказочном постаменте, осматривая горизонты и охраняя пасущихся самок. Величавый и сильный, с ветвисто-раскидистыми рогами, он привлёк к себе всё внимание. Гордей остановился, замедлив дыхание и любуясь оленем.

- Стреляй, Силин, стреляй! – зашёлся в хрипе начальник.

- Нельзя, гражданин начальник. Нельзя. Бог не простит за такую красоту. Да и зачем? Еды у нас в дорогу довольно.

- Тогда приподними меня и поверни к горному кряжу. Я много раз проезжал мимо по зимнику. Должен это место узнать или вспомнить.

Гордей развернул корыто. И приподняв лейтенанта, посадил его на пятую точку. Через минуту начальник ответил.

- Я это место узнал. До лагеря не больше ста километров. Иди минут сорок строго на север. Если выйдешь на зимник, нас могут там подобрать или встретить. Маловероятно. Но, всё-таки, шанс. А не выйдешь, поворачивай на восток и иди параллельно горам. За двое-трое суток дойдём. Провизии и правда, нам хватит.

Гордей аккуратно уложил лейтенанта. Сам лицом повернулся на север. Уже привычно, накинул «сбрую» на плечи. И уверенно двинулся дальше. На его пути стали чаще попадаться следы зайцев, горностаев, песцов.

Часа через три, они услышали одинокий звук самолёта. Начальник в корыте заёрзал и слегка всполошился.

- Это меня ищут, - произнёс он взволнованно.

- Не найдут, гражданин начальник. Сверху нас трудно заметить.

Убедившись в правоте заключённого, лейтенант успокоился и на долгое время затих. На фоне белого снега, одного «чёрного» Силина, сверху сложно заметить. Корыто же и полушубки начальника мало, чем отличались от снега. Самолётик гудел далеко над горами. Часто звук его там и терялся. А минут через десять и вовсе иссяк. Значит, надо идти.

Следующие двое суток, похожие друг на друга, как близнецы, к цели их не привели, но очень сильно приблизили. Ночевали рядом, в трёх километрах. Гордей местность не знал. А лейтенант, наконец-то, заснул. Будить его он не стал. Развёл костры. Чуть поел. И уснул. А поутру услышал звуки и запахи от жилья человеческого. До Долины Смерти добрался за час.

* * *

Пошёл уже пятый месяц, как он работает в Лагере после возвращения. Для любого подневольного места – срок не такой и большой. Но только не для Долины Смерти. Здесь время тянется и ощущается совсем по-другому. Иногда Гордею казалось, что его даже можно потрогать или нарезать кусками. Настолько плотное, тягучее и ядовитое время. Силин не трогал и конечно же, ничего он не резал. Вёл себя с ним осторожно. Но всё равно, оно к нему прицепилось. Присосалось. И почти полностью выпило.

Гордей похудел. Черты лица его заострились. Некогда богатырское тело усохло и угловато ссутулилось. Русые волосы посветлели. А кожа, наоборот, сделалась нездорового, грязно-землистого вида. И только глаза его оставались, по-прежнему, всё такими же чистыми – небесно-василькового цвета. В них ещё проблёскивала живая, яркая искорка. Но всё реже и реже. Гордей медленно угасал. Он и сам это хорошо понимал.

Но ничего поделать не мог. За спасение человека со «шпалами» ему оставили расконвойку, подбитую мехом одежду и не отобрали с едою мешок. И то – слава Богу. С конвоем – понятно. К кузнецу его не особо приставишь. А вот еду и одежду могли легко отобрать. Меховая одежда и сушёное мясо заключённому не положены. Прямо чудо, что так удачно всё получилось. На «янских» запасах он пару месяцев и продержался. Хранил их в лагерной кузнице под горкой железного лома. Догадался не тащить еду на люди. За сухари и сушёное мясо его бы в бараке убили. И так, уже в первую ночь, украли песцовые рукавички и пытались поживиться обувкой. Обувку он, кое-как, отстоял, а вот рукавички пропали. Потом он видел их на руках блатаря из восьмого барака.

Работать в кузне Гордей начал не сразу. На второй день повели его снимать показания. В оперчасти долго и нудно мурыжили. Заставляли, одно и тоже, по несколько раз повторять. Отпустили только к позднему вечеру. Потом почти сутки ушли на поиски места аварии и вывозки трупов. Портфель, кстати, тоже нашёлся. Он провалился под наст и лежал под телом начальника. Второпях, Гордей его тогда не заметил.

Назад в свою кузницу Силин попал лишь на четвёртые сутки. Немного прибрался. Дал ремонт инструменту. И приступил к ремеслу.

.

..Вначале, он с нормой справлялся, получая в столовой по кило двести «ударного» хлеба. Жидкий, осклизлый приварок в столовой не ел. Собирал его в жестяную литровую банку. Для вкуса, немного присаливал. И на самодельном протвене, у горящего горна, высушивал. Обед готовился в кузнице. Сама кузня стояла на невысоком пригорке, прямо за воротами лагеря. И никто ему ни готовить, ни есть не мешал.

Так продолжалось два месяца. С середины апреля и до середины июня. Когда же «янские» продукты закончились, пошёл в ход и приварок. Гордей заливал его крутым кипятком и с удовольствием кушал. Он бы протянул и подольше, если бы не одно к одному. На его беду вернулся знакомый начальник из госпиталя. Вернулся особист без «шпал» на петлицах, а с четырьмя звёздочками на блестящих погонах. Охрана теперь называла его капитаном Дорошенко. А все остальные, как и прежде, гражданином начальником. Капитан государственной безопасности Тарас Дорошенко занимал должность начальника производственной части Лагеря и считался в Долине Смерти третьим человеком по властности. Он отвечал за план по выплавке олова и других ценных металлов. Имел прямые выходы на руководство Дальстроя. И даже был связан с Москвой. Ответственность свою понимал и в общем-то, её не очень боялся. Долина Смерти давала металл. План выполнялся и перевыполнялся. А какой ценой – за это его начальство не спрашивало. Главное – план. Цену же он устанавливал сам. В одном лице - и хозяин, и продавец. А Долина Смерти – как страшный и большой магазин. Где вместо гирек на кровавых весах - тысячи жизней невольников. По одну сторону - жизни, а по другую - металл. И всё это в руках одного Дорошенко. Может больше отвесить, а может и меньше. Как и сколько закажут.

Своего спасителя капитан не забыл. Посетил его кузницу. И то ли в шутку, то ли в «награду» - повысил норму в три раза. Капитанская шутка Гордею дорого обошлась, а вскоре и вылезла боком. Через седмицу он впервые не выполнил план, получив на сутки гораздо меньше казённого хлеба. Какое-то время Гордей ещё держался на морошке и сушёных грибах. Вокруг кузни грибов и морошки хватало. Но собирать их уже времени не было. В сентябре он совсем отощал. Последние силы покидали высокое тело. Их место занимали гниды со вшами.

В конце сентября привезли его друга отца Дмитрия. Гордея тот не узнал. А когда узнал, то горько заплакал. Всю еду у него отобрали. И подкормить Силина он не мог. О чём сожалел и печалился. Гордей же тихо радовался встрече с батюшкой, а ещё и тому, что норму им оставили прежнюю. Вдвоём они, с месяц, её выполняли, получая «ударную» пайку.

С приходом сильных морозов положение в Лагере осложнилось. Несмотря на постоянные бригадные заготовки, дров всегда не хватало. Но летом ещё, как-то, было терпимо. А с приходом сильных морозов и шквальных ветров в бараках тепло уже не держалось. Его хватало на час или два. Заключённые спали на нарах обутыми и одетыми. Но плохая одежда от холода не спасала. Участились обморожения и смерти от переохлаждения. По утрам из жилых бараков выволакивали по два или три мертвеца и складывали штабелями под горкой. Там они лежали по месяцу. А после их вывозили на Дальнюю сопку и сбрасывали в небольшое ущелье на корм росомахам, полярным волкам и иному зверью. И ни плоть, и ни кость в горах не залёживалась.

Гордей с отцом Дмитрием спали рядом. Благодаря, пусть и вшивой, но тёплой одежде им поспать удавалось подольше. С вечера засыпали часа на четыре. Потом просыпались и тихонько до утра разговаривали. Говорили, всё больше, о житийском и Вечном, и чтобы по одному не замёрзнуть. Батюшка исхудал. Часто и подозрительно кашлял. Однако не отступал от Гордея. Даже у наковальни и горна он постоянно молился. И своею молитвой часто увлекал и Гордея. До утра же вещал о пророчествах и конце дней человеческих. Проповедовал и поучал.

- Терпи, чадо, в немощах и страшись Суда Божьего, а не людского - обычно, так он начинал поучения, - своим терпением и смирением ты снискаешь награду Небесную. И когда вознесёшься, тогда осознаешь эту всю суету. Страдания и лишения тебе покажутся малыми. И ты возжелаешь претерпеть, куда большего, чем страдаешь и терпишь теперь. Помни, что сила Христова совершается в немощи. Как и сказано по Апостолу: «Посему я благодушест- вую в немощах, в обидах, в нуждах, в гонениях, в притеснениях за Христа, ибо, когда я немощен, тогда силен». Страдаем мы без напраслины. Страдаем за наши же, чадо, грехи. За Клятву нами порушенную и отказ от царствующего Дома Романовых. Без страдания и терпения спасения нам не видать. И надо благодарить Бога за предоставленный, спасительный шанс. Гордей не всегда его понимал, потому переспрашивал: о Соборной клятве 1613 года, о православно-монархической государственности, о церковно-царской Симфонии…

Отец Дмитрий ему пояснял. Иногда на пояснения уходили не минуты, часы. Гордей его внимательно слушал. И проникался. Но полюбить, во Христе, особиста со "шпалами" Дорошенко, всё ещё, почему-то, не мог, чем огорчал и печаловал батюшку.

- Думай, чадо, о Вечном, а не земном. Тараса ты спас. И то, что он ответил тебе так, а не этак – грех не твой, а его. Что тебе до греха Дорошенко? Пусть он и ведает, что творит. Но он безбожник, какой с него спрос? За своё безбожие, Господь с него спросит, а не ты и не я. Сам того, не понимая, своей жестокостью Тарас ведёт тебя на Голгофу. Великое благо, чадо, пострадать за Христа. И Тарас тебе в том помогает. Хотя и не осознаёт по безбожию.

Силин считал отца Дмитрия правым, но подняться выше не мог. Впрочем, он молился о заблудшем Тарасии и надежду на ступеньку высшую не терял.

Ноябрь и декабрь они прожили в голоде, получая лишь малую пайку. Обезсилили так, что к Рождеству еле ноги таскали.

Наступали голодные, страшные дни. Грибы и морошку подъели. Пайку, без плана, урезали. Осталось одно – молиться Богу и медленно умирать. В декабре их с кузни убрали. Поставили на иные работы. Вначале они пилили дрова. А когда сил и на дрова не осталось, заставили таскать под горку покойников и складывать там в штабеля. Отец Дмитрий покойников не боялся, а вот Гордею, с непривычки, тревожно. И всё никак ему не привыкнуть. Еле, еле привык.

До их прихода, покойников уже раздевали. Носимые вещи в бараках, ещё живыми, ценились. А мёртвому - всё одно, что голому, что одетому. Снимали всё. И бельё, и кресты. У кого кресты нательные были, священник узнавал вероисповедание, имена и у горки их отпевал. При сильном ветре Гордей его закрывал.

Однажды, после одного из таких отпеваний, он очень тихо обмолвился.

- Прости, Господи, меня окаянного. Не знаю, чадо, может быть я и грешу, что отпеваю неверных. Да и как узнать, верные они или нет? И без отпевания не могу. Чай, крещёные, а не нехристи. Пусть Господь их на том свете рассудит.

Гордей ему ничего не ответил. Да и что он мог ответить отцу Дмитрию? Когда батюшке - намного виднее. Оба слегли под Крещение. И отец Дмитрий, и его верное чадо - Гордей. Умирали они безболезненно. Отболело всё за тяжкие, невольные годы. Земная жизнь от людей отступала. И прихода смерти они не боялись. Губы в молитве их шевелились. И оба слышали райское пение. Утром души к пению ещё сильней потянулись. И от отжившей плоти ушли. Поднялись к потолку над телами. Осмотрелись. И удивились. Удивились земному - всему пустому и обмирвщлённому. Сверху доносилось райское пение и Сияло Сияние. Оно призывно манило. Освящало. И великой Отцовской любовью звало назад в Отчий Дом. Души, будто что-то очень важное вспомнили. Встрепенулись. Засияли. И подхваченные ангелами устремились к Нему.

Тела Гордея и батюшки зэки долго не трогали. Одежонка их давно истрепалась, потеряла качества и привлекательный вид. Но не только поэтому недавно усопших не трогали. Просто они были никому не нужны. Лежат себе. Ну и пусть лежат. И раньше точно так же лежали. Логика простая, и в общем-то, правильная. Особенно, когда твоя жизнь еле теплится. А когда, так, то не до других там - живых или мёртвых.

Гордей и батюшка лежали в самом конце жилого барака. Здесь и темнее, и холоднее. И лежат здесь почти одни доходяги. Кому эти люди нужны? Не нужны они ни начальству, ни авторитетным лагерным людям. Ибо, всё, что можно и чего даже нельзя, у них уже взяли. А остальное, пусть и последнее - доберёт голод и холод".

Прим.: Этотъ разсказъ принадлежитъ перу на дняхъ умершему митр. Дамаскина (​Балабанова​) ​Рос. П. Ц.​/​Р. П. Ц. З​. 

Это была тема нашего послѣдняго съ нимъ спора, въ которомъ мы не безъ помощи авторитета Святыхъ Отцовъ пытались доказать ему, всю ​неправославность​ его ​тихоновскихъ​ мнѣній и ученій его любимаго персонажа тихоновского свящ. от. Дмитрія, "по человѣкоугодію" отпѣвавшаго отступниковъ отъ ​вѣры​, будто бы законныхъ чадъ Матери Церкви и поощрявшаго спасеніе ​особиста​ со "шпалами" капитана ​Дорошенко​ - мучителя, растлителя, богохульника, антихриста, кровопійцы и душегуба тысячъ братій нашихъ. Герой разсказа Гордей ​Силинъ​, — по мысли Дамаскина Б. совершилъ подвигъ ХРИСТІАНСКОЙ любви, спасши мучителя и врага Христова - протащивъ его на спинѣ болѣе ста верстъ по зимѣ. Согласно правосуднаго и милосерднаго Ученія настоящаго, Церковнаго: за каждую душу, которую, этотъ слуга Дьявола погубитъ послѣ своего спасенія, которую растлитъ, ​оскотинитъ​, погубитъ, лишивъ ​её​ окончательно Образа Божія - за всё это спросится съ Гордея ​Силина​ (его спасителя)... и "будетъ онъ преданъ мукамъ, потому что зналъ каковы ​они​, НО ПРОСТИЛЪ ИХЪ, НО ПОМИЛОВАЛЪ, И ​ТѢМЪ​ СОГРѢШИЛЪ (свят. Іосифъ ​Волоцкій​).

Гордей, что не зналъ, кто такіе ​эти​ "​особисты​" и сколько крови народной на нихъ? И какіе плоды его смиренія и исповѣдничества?