Разсказы Б. Р. П. — "Въ пасти ЧЕКА"
"— Въ камеру № 16! — крикнулъ, допрашивавшій меня субъектъ въ кожаной курткѣ, съ наганомъ за поясомъ. Стоявшіе во время допроса два красноармейца, съ тупымъ выраженіемъ лица, быстро подошли и одинъ изъ нихъ взялъ меня подъ руку, а другой, взявъ короткій карабинъ на руку, пошелъ позади...
По длинному коридору мы прошли къ главному выходу и черезъ минуту были уже на улицѣ.
Городъ спалъ... На улицѣ не было ни живой души. Гдѣ-то выла собака. Далеко за городомъ, на востокѣ виднѣлось красное зарево пожара...
«Всё кончено», — мелькнуло у меня въ мозгу. — «Ясно, что я стою въ преддверіи могилы и, если цѣпляться за жизнь», — разсуждалъ я, идя рядомъ, быть можетъ, съ завтрашними своими палачами, — «можно бы попытать еще разъ счастье, вѣдь не разъ удавалось убѣгать изъ подъ охраны совдепской стражи». Но тутъ же прошла мысль: «Тогда онъ погибнетъ навѣрняка, а про меня тоже на двое бабушка ворожить: мѣткая пуля сзади; и я останусь лежать въ этой черной грязи, среди ненавистныхъ враговъ. Нѣтъ, ужъ если умирать, такъ вмѣстѣ, вотъ только бы и его привели туда же, гдѣ буду я».
За своими мыслями я не замѣтилъ, какъ мы подошли къ огромному бѣловатому зданію, окруженному высокой стѣной. Конвоиры постучали въ ворота прикладами карабиновъ. За желѣзными воротами послышались шаги, открылся глазокъ и оттуда мелькнулъ лучъ электрическаго фонарика. Затѣмъ вспыхнулъ тусклый свѣти керосиноваго фонаря и ворота открылись.
— Кто? — сурово спросила» привратника», съ винтовкой и ключами въ рукѣ.
— Зеленый, — словно нехотя отвѣтили одинъ изъ моихъ конвоировъ.
— Ого, здорово! Никакъ уже двѣнадцатаго волокете?
Но ему не послѣдовало отвѣта, и онъ сердито крикнулъ:
— Дежурный, направо вторая дверь!
— Знаемъ! — огрызнулся одинъ изъ моихъ церберовъ.
Минуты черезъ двѣ я шелъ по коридору тюрьмы, тускло освѣщенному огаркомъ свѣчи, прикрѣпленнымъ къ подоконнику рѣшетчатаго окна.
— Тутъ, — сказали кто-то сзади.
Еще минута, и я очутился въ непроницаемой темнотѣ. Громыхнули тяжелый затворъ, заскрипѣли ржавый замокъ, замолкли тяжелые шаги.
Я остался одинъ и смутно соображали: «сзади дверь, значить, впереди! должна, быть стѣна, а справа или слѣва нары или что-нибудь въ этомъ родѣ». Я сталъ медленно, разставивъ руки, подвигаться впередъ, но, пройдя шага три, споткнулся обо что-то и чуть было не упалъ. Я нагнулся ощупать тотъ предметъ, о который споткнулся... Это были чьи-то ноги... По видимому, человѣкъ спалъ, или же... Рука, моя попала во что-то мокрое и густое. Я невольно отдернулъ руку и на минуту буквально замѣрь на мѣстѣ.
Что это? Я быстро пришелъ въ себя и подняли руку къ носу... Сомнѣнія быть не могло. Рука была выпачкана въ крови, уже успѣвшей застыть. Вытеревъ руку о полы своей шинели, я отползъ, по моему расчету, къ дверямъ и, облокотившись о стѣну, старался хоть что-нибудь, разглядѣть... Старанія были напрасны.. Кругами были непроницаемый мракъ. Я не чувствовали никакой усталости. Мой мозги работалъ такъ быстро, что мысли мелькали одна за другой. Передо мной прошли всѣ подробности пережитаго за эти сутки...
Былъ солнечный, осенній день. Мы бодро шли по хорошо знакомой дорогѣ въ село Шаровцы, въ 7 верстахъ отъ города Слуцка. Насъ было трое: я, поручикъ Надай и Хмелевскій. Высокій, худой, въ длинной шинели, онъ былъ похожъ на польскаго улана. Идя дорогой, мы перебрасывались шутками и подтрунивали надъ Хмелевскимъ. Надай всё время говорилъ: «Вотъ увидятъ, братъ, тебя и скажутъ «лептеонъ»). Среди этой шутливой болтовни мы не замѣтили, что версты уже двѣ, какъ сзади: насъ шелъ какой-то крестьянинъ съ солдатскимъ вещевымъ мѣшкомъ, всё время зорко поглядывая на насъ и прислушиваясь къ нашему разговору. Повидимому, онъ и быль причиной нашей задержки и теперешняго моего положенія. Но же было дальше? Мы вошли въ деревню и зашли, въ какую-то хату закусить. Хозяйка охотно дала намъ молока, а хозяинъ положилъ булку хлѣба и сказалъ: «ѣшьте, Кольки хо-Читѣ». Мы ѣли хлѣбъ, запивая молокомъ. Надай зачѣмъ то вышелъ изъ хаты, а черезъ минуту на улицѣ послышались крики «держи», затѣмъ выстрѣлъ, одинъ, другой, чей-то крикъ: «ратуйте, забилъ!», еще выстрѣлы... Мы глянули въ окно. Вся хата была окружена толпой мужиковъ, вооруженныхъ топорами и кольями. У двухъ-трехъ были винтовки... Хмелевскій поблѣднѣлъ и только сказалъ: «труба».
Первая мысль была защищаться и какъ можно дороже продать свою жизнь. Но это значило погибнуть навѣрняка. Доставъ быстро изъ кармановъ револьверы, мы отдали ихъ поблѣднѣвшему, какъ полотно, хозяину, со словами: «Не губи, спрячь, сочтемся». Онъ быстро схватилъ револьверы и бросилъ ихъ подъ печку.
Хата наполнилась людьми. Раздались крики: «Вяжи! Бей ихъ, ребята! Это легивоны». Стараясь быть спокойнымъ, я громко крикнулъ: «Потише, братцы! Чего зря орать? Кто изъ васъ тутъ старшій? Разберите, въ чёмъ дѣло, а тогда посмотримъ, имѣете ли вы право насъ бить».
На дворѣ орали: «Чего тамъ возитесь? Волоки сюда легитновъ!»
Однако, по видимому, слова мои подѣйствовали, и на средину хаты вышелъ одинъ въ шинели, маленькаго роста, съ рыжими усами, въ кожаной черной фуражкѣ и, повернувшись къ толпѣ, крикнулъ: «Замолчи, ребята! Я сейчасъ разъясню!» Затѣмъ онъ обратился ко мнѣ съ вопросомъ: «Кто будете и что за люди?»:
— Да очень просто пришли въ село за покупкой хлѣба.
— Хлѣба? — переспросилъ онъ и кривая усмѣшка его лицо. — Какъ ни такъ, а товарищъ вашъ чаво то улизнулъ, да еще замѣсто тово, штобъ значица по хорошему, могъ у его требовать документъ, а онъ такъ за ливарверта. Такъ эта такъ, за хлѣбомъ?
Я видѣлъ, что дѣло дрянь.
— Мы за товарища не отвѣтчики. Его и держите, а не насъ, — пробовалъ я урезонить старшаго. Но тутъ поднялся такой галдежъ, что ничего нельзя было разобрать. Крики: «Вяжи! Бей! Души! Рви легивоновъ», не давали разслышать даже словъ «старшого», который говорилъ намъ что-то, потрясая руками. Я видѣлъ, что выхода нѣть и, стараясь перекричать толпу, сказаль:
— Товарищи, самосуда надъ нами вы не имѣете права дѣлать. Вы должны доставить насъ въ городъ въ Чеку? За насъ вы отвѣтите передъ Чекой...
Слово «Чека» возымѣло свое дѣйствіе. Толпа затихла, а старшой сказалъ:
— Это точно ребята, тамъ въ Чекѣ разберутъ, а покедова вяжи ихъ.
Съ криками «бери ихъ», на насъ кинулось десятка полтора людей. Бороться съ ними значило погибнуть подъ ударами дубинъ и каблуковъ разъяренныхъ мужиковъ. Черезъ минуту мы были крѣпко связаны веревками, посажены рядомъ, а «старшой», усѣвшись за столь, досталъ изъ рукава кусокъ бумаги и началъ что-то писать. Еще черезъ полчаса мы лежали связанные въ «гноювке» ), окруженные толпой галдящихъ мужиковъ. Старшой назначалъ, съ важными дѣловымъ видомъ, конвоировъ. Наконецъ, эта процедура закончилась, но тутъ послышались голоса, которые привлекли наше вниманіе...
— Ну, какъ? Догнали? А што? Ушелъ? Такъ его мать! Каво, Ритора? Въ животъ?.. А!.. Туда его вору душу мать!..
Сомнѣнія у меня больше не было. Поручику Надаю удалось избѣжать нашей участи. Я почувствовали, что капитанъ тоже облегченно вздохнулъ. Видѣть его лица я не могъ. Насъ связали и положили «въ возъ спинами другь къ другу. Съ другой стороны воза шелъ «старшой» и, грозя кулакомъ передъ глазами, кричалъ:
— За хлѣбомъ?.. Такъ вашу мать! За хлѣбомъ, бѣлогвардейская сволочь! Вотъ буде уже вамъ въ Чекѣ. Такъ вашу растакъ!
Шумъ снова поднялся невѣроятный, раздались крики: «Чаво возить?.. Бей на мѣстѣ, чаво тутъ!..» Казалось, пришелъ нашъ конецъ. Но тутъ раздался чей-то громкій голосъ и послышался конскій топотъ и крики: «А вотъ, хорошо! Товарищъ милиціонеръ! Дѣло тутъ не ладно, вотъ легивоны...»
Черезъ минуту картина была такова. Мы ѣхали, окруженные толпой, въ Слуцкъ, позади насъ шелъ тотъ же самый мужикъ, котораго мы видѣли еще въ селѣ Шаровцы, это главный свидѣтель, а въ шагахъ въ пятнадцати впереди ѣхалъ съ револьверомъ наготовѣ милиціонеръ. Скоро мы въѣхали въ городъ и нашу телѣгу окружила еще большая толпа любопытныхъ. На перебой сыпались вопросы. Мужики, чувствуя себя героями дня, старались объяснить каждому. Наконецъ, мы остановились передъ крыльцомъ, надъ которымъ красовалась красная вывѣска: «Слуцкая уѣздная ч р е з в ы ч а й н а я Комиссія».
Милиціонеръ и старшой пошли докладывать о нашемъ прибытіи, и скоро на крыльцо вышель юноша въ кожаной курткѣ, съ блѣднымъ лицомъ и почти дѣтскимъ выраженіемъ, и обращаясь къ мужикамъ, сказалъ:
— Развяжите!
Мужики не шевелились. Вышедшій сморщилъ брови и крикнулъ:
— Ну, чего стоите, олухи? Что сказано? Развязать, значить (развязать. Дубины осиновыя!
Кто-то изъ толпы сказалъ: — Развязать евто такъ, а ругаться не имѣешь права.
— Право? Кто захотѣлъ право?.. Такъ вашу душу мать! — выхватывая изъ кармана наганъ, закричалъ еще больше поблѣднѣвшій юноша и, быстро подходя къ возу, началъ развязывать веревки, прикрѣпляя насъ къ возу. Минуты черезъ двѣ мы стояли среди толпы и блѣдный юноша разсматривалъ насъ съ ногъ до головы, пристально изучая выраженіе нашихъ лицъ... «Такъ, такъ, онъ самый». Юноша очень пристально посмотрѣлъ на меня, а затѣмъ, сморщивъ брови, сказалъ:
— Идите за мной...
Дальше былъ допросъ. Принесли какой-то альбомъ, долго разсматривали насъ и, наконецъ, тотъ же юноша чекистъ сказалъ:
— Товарищъ Лесинъ, вы не находите поразительнаго сходства вотъ этого съ этими» снимкомъ?
Сидѣвшій человѣкъ съ безсмысленными глазами посмотрѣлъ на меня и, кивнувъ головой, процѣдилъ:
— Всё равно. Похожъ не похожъ, уже поздно и мы опоздаемъ. Насъ ждутъ, и Мурка опять устроить намъ скандаль. Товарищъ Калмыковъ, а какъ ваше мнѣніе?
— Насчетъ Мурки? Да, возможно. Она капризная.
— Да нѣтъ же, объ этомъ, — раздраженно произнесъ Лесинъ, кивнувъ головой на меня.
—- Ахъ, насчетъ нихъ? Ясное дѣло, въ камеру № 16.
— Эй, кто тамъ, ордеръ завтра, веди, да давай слѣдующаго, — быстро прокричать Калмыковъ.
И вотъ я здѣсь...
Неужели всему конецъ и я больше не увижу тѣхъ, кто мнѣ дорогъ, отца, мать, братьевъ и сестеръ? Неужели конецъ? Я чувствую, какъ къ горлу подкатывается какой-то клубокъ.
«Боже! Ты видишь, видишь!» Я началъ молиться, быть можетъ, въ послѣдній разъ. «Святителю, отче Никола! Спаси, сохрани всѣхъ нашихъ, пошли помощь нашимъ партизанами...». Больше я не моги удержаться отъ душившаго меня рыданія и плакалъ, какъ маленькій ребенокъ, горячо молясь Богу и Святыми Угодниками. Не знаю, не помню, долго ли я молился, но, какъ ни странно, я заснулъ крѣпкими, глубокими сномъ...
Проснулся я отъ чьего-то прикосновенія. Мнѣ по-казалось, будто кто-то положили мнѣ на ноги вздрагивающую голову. Если бы хоть спичка была, я бы увидѣли, кто это...
А можетъ быть, мнѣ это кажется только, и я еще сплю? Нѣтъ, это не сонъ. Но кто же это туть плачетъ? Чья голова у меня на колѣняхъ? Вдругъ, сквозь глубокое рыданіе я слышу слова молитвы... Я не шевелюсь, но уже знаю кто это, по голосу. Господь вняли моей молитвѣ, я не одинъ, co мной Вася, Мы вмѣстѣ.
—«Да будетъ воля Твоя», — молится они, всхлипывая.
— Вася, Вася, — тихо позвали я его.
— Господи! Неужто ты? — раздался изумленный и, вмѣстѣ съ тѣмъ, радостный шопотъ.
Мы поцѣловались долгими братскими поцѣлуемъ. Мы вмѣстѣ. Мы нашли другъ друга. Теперь мы сидимъ, молча прижавшись другъ къ другу, и прислушиваемся къ какому-то неясному шуму, доносящемуся до насъ откуда-то сверху. Вотъ явственно слышны шаги людей. Гдѣ-то хлопнула дверь, слышенъ звонъ ключей. Сюда идутъ. Вотъ подошли къ нашей двери.
— Ну, Вася, давай въ послѣдній разъ поцѣлуемся. Должно быть, насталь послѣдней нашъ часъ.
— Эхъ, милый, не думалъ я, что такъ встрѣтимся мы съ тобой въ Свѣтлое Воскресеніе. Мы поцѣловались.
— Не унывай, авось Господь не оставить, — проговориль я.
— Полно, брось. У тебя и теперь всё та же привычка всегда утѣшать и говорить, что всё хорошо, — не то съ упрекомъ, не то съ жалостью въ голосѣ проговорилъ Вася. Вмѣсто отвѣта, я крѣпче прижалъ его къ себѣ.
— Открыть, живо!..
Загремѣли ключи. Засовъ и дверь открылась.
— Пожалте, ваше превосходительство, къ свѣту поближе, -— насмѣшливо сказалъ держащій въ правой рукѣ ключи сторожъ, лѣвой дѣлая неуклюже кому то пригласительный жестъ.
Мы не шевелились.
— Заснули, что ли? Иль со страху сдохли? — раздался рѣзкій окрикъ. —- Выходи, такъ вашу расъ такъ! — звонко отдалась ругань въ камерѣ.
Сквозь раскрытую дверь, мы увидѣли десятка два людей, вооруженныхъ винтовками, револьверами, и кинжалами, съ гранатами за поясами.
— Идемъ, — тихо сказалъ я Васѣ. Мы вышли.
— Наконецъ-то! — вырвалось у блѣднаго юноши. Я посмотрѣть на него. Это былъ Калмыковъ.
— Товарищъ Рувимъ, сходите за Хастомъ. Скажите ему, что, если онъ не явится сію минуту, то я съ этими молодчиками расправлюсь здѣсь и онъ останется съ носомъ.
— Товарищъ, какъ можно! Онъ такъ просилъ и Соня тоже.
— Что? — грозно, почти крича, спросилъ Калмыковъ — Или ты идешь, чортовъ сынъ, или я... Онъ началъ вынимать шашку изъ ноженъ.
— Иду же, иду... Не горячитесь, я иду, — произнесъ низкаго роста еврейчикъ и быстро скрылся за спинами нашихъ мучителей.
— Страшно люблю рубить шашкой, — говорилъ Калмыковъ, описывая шашкой кавказскаго образца круги въ воздухѣ.
— И я тоже, — вдругъ неожиданно для самого себя произнесъ я.
— Вы тоже?—останавливая на мнѣ свой взглядъ, — переспросилъ Калмыковъ, какъ бы изумившись моимъ словамъ.
Я молчалъ. Мы смѣрили другъ друга глазами.
— А знаете, я бы съ большимъ удовольствіемъ предложилъ вамъ поединокъ на шашкахъ. Конечно, будь это въ другой обстановкѣ... Къ сожалѣнію, рабоче-крестьянское правительство запрещаетъ намъ это дѣлать, — ломаясь, произнесъ онъ.
— Да къ тому же вы можете струсить, — Отвѣтить я, съ презрѣніемъ глядя на него.
— Я струшу? — вызывающе переспросилъ онъ, повышая голосъ. Въ эту минуту я получиль довольно сильный ударъ прикладомъ въ голову.
— Вотъ я тебя научу, какъ надо отвѣчать начальству, чортовъ сынъ! — пробурчали хриповатый басъ, подступая ко мнѣ съ поднятыми прикладомъ винтовки.
— Оставьте! Не смѣть трогать! — закричалъ Калмыковъ.
Ударившій меня съ ругательствомъ отошелъ въ сторону, а Калмыковъ продолжалъ:
— Нѣтъ, я бы не струсилъ. Ручаюсь, секундъ черезъ пять ваша голова слетѣла бы съ плечъ, какъ срѣзанный арбузъ. Въ корпусѣ я имѣлъ 12 балловъ по фехтованію, — говорилъ онъ рисуясь.
Въ эту минуту послышались шаги, чей-то голосъ проговорилъ: «Вотъ и мы», и въ орбитѣ свѣта появился посланецъ Калмыкова въ сопровожденіи и еврея и молодой еврейки, на видъ лѣтъ 18 ...
— Ахъ, вы, Сонечка, пожаловали? Какъ это мило съ вашей стороны, — разсыпался въ любезностяхъ Калмыковъ передъ пришедшей, на лицѣ которой играла принужденная улыбка.
Было замѣтно, что она слегка дрожала..
— Товарищи Соня такъ-таки рѣшила хоть разъ поупражняться въ стрѣльбѣ изъ револьвера, — заржалъ рыжій.
— Ну, довольно, господа, шутокъ. Пора къ дѣлу. Итакъ, товарищъ Калмыковъ, прочтите этимъ, — кивнулъ рыжій головой въ нашу сторону. — Прочтите ими содержаніе этой бумажки.
Калмыковъ взялъ одну изъ бумажекъ, принесенныхъ рыжимъ, и началъ читать: «Дня 13 Марта, 1919 года, согласно постановленію Слуцкой Чрезвычайной комиссіи по борьбѣ съ контръ-революціей, бандиты Василій Хмелевскій и отказавшійся себя назвать, по опознанію извѣстный Дергачъ, приговорены къ разстрѣлу. Приговоръ привести въ исполненіе въ 5 часовъ утра по совѣтскому времени. Предсѣдатель Слуцкой Чрезвычайной комиссіи Лесинъ. Слѣдователь по особо важнымъ дѣлами Феромонтовъ. Члены коллегіи по борьбѣ съ контръ-революціей Коганъ и Калмыковъ».
Онъ прочелъ и посмотрѣли на насъ, по видимому, желая убѣдиться, какое впечатлѣніе это произвело на насъ. Мы стояли, какъ вкопанные. Ни одинъ мускулъ не дрогнулъ въ нашихъ лицахъ. Но, должно быть наши глаза горѣли; такими огнемъ ненависти къ палачами, что глядѣвшая на насъ еврейка опустила свои глаза и покраснѣла.
— Товарищи, время деньги,— произнеси высокопарно рыжій.
— Надо идти на работу. Товарищъ Соня, вашу ручку.
Подталкиваемые прикладами, мы вышли изъ воротъ тюрьмы.
На улицѣ было, безлюдно. Близился разсвѣтъ.
— Передъ смертью надо, чтобы вы хоть немного на себя поработали, — произнеси до сихъ пори молчавшій высокій черный еврей. — Вотъ одинъ изъ васъ будетъ мазать клей, а другой наклеивать вотъ этѣ бумажки. Когда наши рабочіе встанутъ на свои труды, то прочтутъ, что ихъ враги уже не существуютъ... Итакъ, желаю успѣха. Думаю, что задача будетъ выполнена блестяще, — произнеси онъ и отошелъ отъ насъ, направляясь къ деревянному зданію со стекляннымъ крыльцомъ, надъ которымъ развѣвался красный флагъ и висѣла вывѣска Чрезвычайной комиссіи.
— Будьте спокойны, товарищи Коганъ, — отвѣтили ему въ одинъ голосъ Калмыковъ и рыжій.
Мы идемъ по улицѣ, окруженные кольцами чекистовъ. Я мажу клеемъ встрѣчающіеся столбы, а Вася приклеиваетъ бумажки, извѣщающія о нашемъ разстрѣлѣ. На душѣ у меня спокойно. Вася, помню, хотѣлъ было отказаться отъ этой работы, но я почему-то охотно согласился и даже шепнулъ ему: «Не спорь Вася». Потоми, идя дальше, я сами себѣ удивлялся, почему я сказалъ это. Въ общемъ мнѣ казалось, что я схожу съ ума... Вася только покачалъ головою. Проходя черезъ базарную площадь, мы замѣшкались. Тамъ было много столбовъ, на которые пришлось наклеивать объявленія, такъ какъ здѣсь было главное перекрестье дорогъ.
— Вотъ и отлично! Теперь всѣ концы Слутчины узнаютъ благую вѣсть, — замѣтили рыжій Хастъ, скаля зубы.
Я не выдержали и сказалъ:
— Узнаютъ когда-нибудь, что и ты, рыжій палачъ, протянешь ноги на этомъ столбѣ.
Кто-то прыснулъ, сдерживая готовый вырваться смѣхъ. Хастъ растерялся, но Калмыковъ грозно обвелъ всѣхъ взглядомъ и крикнулъ:
— Молчать! Что за смѣхъ?..
Мы пошли дальше и скоро свернули на улицу, ведущую къ кладбищу...
Около кладбища Хастъ и Калмыковъ остановился и, поговоривъ между собою, крикнули нашими конвоирамъ:
— За кладбище, на бугры!
Насъ повели вдоль ограды. Вотъ и бугры. Развязка приближалась. Разсвѣтъ всё ярче. Хоть бы солнце еще разъ увидѣть... Снѣгу на поляхъ уже нѣтъ и отъ земли идетъ паръ. Мы остановились на небольшомъ песчаномъ бугрѣ, съ котораго были видны могилы и кладбищенскіе кресты.
— Дайте имъ лопаты, — скомандовали Хастъ, по- видимому, желая досадить нами напослѣдокъ,
Намъ дали лопаты.
— Ну, копайте! — крикнули они.
— Успѣешь, проклятый! — огрызнулся на него Вася.
— Ложись, Вася, я отмѣрю, — сказалъ я.
Вася посмотрѣлъ на меня, пожали плечами, но легь. Я отмѣрили ширину и длину на двоихъ.
— Хватить, — произнеси я вслухъ.
Чекисты, съ любопытствомъ наблюдали за нами. Черезъ минуту лопаты наши врѣзались въ толстый слой сырого песку. Мы копали; стоя спинами другъ къ другу. Я копали лицомъ къ кладбищу, а Вася къ солнцу, на востокъ.
— Какъ будетъ солнце всходить, ты мнѣ скажешь, Вася, хорошо?..
— Хорошо, — глухо отвѣтили онъ.
Мы молча работали, копая себѣ могилу. Не знаю, что потянуло меня взглянуть на кладбищѣ, видное сквозь группу стоявшихъ чекистовъ. Я подняли голову и посмотрѣли туда. Кровь застила, у меня въ жилахъ и волосы зашевелились на головѣ.. Не можетъ быть. Галлюцинація. Ударъ прикладомъ, вывелъ меня изъ оцѣпенѣнія. Я опустилъ голову и начали снова копать... Холодный потъ выступилъ у меня на спинѣ. Можетъ быть, меня уже нѣтъ и это всё загробный сонъ. Нѣтъ, я явственно видѣлъ высунувшуюся изъ могилы руку... Да, бѣлую, человѣческую руку... Я чувствовали, что сейчасъ потеряю сознаніе и, низко нагнувшись, укусилъ себя за руку. Боль привела меня въ чувство. Сердце билось... Глаза такъ и тянетъ. Я долженъ еще разъ взглянуть, что это за рука. Я тихонько поднимаю голову и снова явственно вижу руку, которая дѣлаетъ какіе-то знаки, а за рукою зеленый верхъ кубанки...
— Господи! Жизнь! — вырвалось у меня.
— Что, жизнь? —(подбѣжалъ ко мнѣ Хастъ съ наганомъ въ рукѣ.
Я по колѣно былъ уже въ ямѣ. Мы молча смотримъ другъ другу въ глаза. Вася копаетъ и; слышно, какъ звенитъ о песокъ лопата. Вдругъ раздался звонкій голосъ: «Ложитесь» и одновременно я увидѣлъ искаженное лицо Хаста. Какой-то шипящій звукъ застылъ у него на губахъ. Я взмахнули лопатой и снесъ полчерепа рыжему. Въ тотъ же мигъ грянулъ залпь... Изъ могилъ встаютъ мертвецы... Вася вскрикнулъ и упалъ...
— Вася, Вася! — кричу я. — Солнце восходить!
Гремятъ выстрѣлы...
Кругомъ знакомый лица партизань. Я сижу на краю ямы и держу Васю. Онъ еще живъ, но раненъ. Онъ долженъ жить.
— Честь имѣю явиться, панѣ атаманѣ! — раздается надо мною голосъ.
Я поднимаю голову. Около меня стоить поручикъ Чадай протянутой рукой.
— Доброе утро, панѣ атаманѣ, — продолжаетъ онъ.
«Да, это не сонь...» — быстро мелъкаетъ у меня вь головѣ.
Я встаю и крѣпко обнимаю Чадая, а затѣмъ каждаго партизана.
— Панѣ атаманѣ, — тихо говорить Чадай, — нервы въ руки.
— Да, да, вѣрно, — шепчу я. — Постройте партизанъ.
— Спасибо братцы!
— Рады стараться, панѣ атаманѣ! — гремить въ отвѣть.
Солнце поднялось. Около Васи возятся Чадай и полковникъ Васиновъ. Вася уже пришелъ въ себя и осматривается по сторонами.
— Вася, мы живы, — говорю я ему.
Въ эту минуту донесся негромкій и печальный благовѣстъ Слуцкаго монастыря. Боже, Боже, буди милостивы къ намъ, грѣшнымъ!
Черезъ нисколько минуть въ недокопанную нами могилу партизаны! уже складывали тѣла убитыхъ чекистовъ. Еврейка Соня еще жива, она лежитъ неподалеку и стонетъ. Я ищу среди труповъ Калмыкова, но его нѣтъ, видно успѣлъ удрать. Вася же оправился и пришелъ въ себя окончательно. Онъ только морщится отъ боли, пуля прошла навылѣть правую ногу, но кость цѣла. Партизаны строятся въ дорогу.
Ко мнѣ подходить полковникъ Васиновъ.
— Ну-съ, — весело говорить онъ, — не угодно ли закурить? А затѣмъ, что прикажете сдѣлать съ этой мадмуазелью? — смотритъ онъ на меня вопросительно. — Намъ пора уходить. Въ города слышна тревога.
— Оставьте её здѣсь, — говорю я, — подберутъ». Пусть живетъ. Въ эту минуту я мстить не могу, да и стоитъ ли. Она уже наказана, а главное она всё видѣла.
Я подхожу къ раненой. Она, лежитъ, облокотившись о пень березы. Въ глазахъ у нея написанъ ужасъ и мольба...
— Поручикъ Корчь, — говорю я. — Быть можетъ, вы перевяжете ей рану?
Онъ смотритъ на меня и блѣднѣетъ. Я вижу, какъ его рука тянется къ кабурѣ.
— Нѣтъ, нѣтъ, ради Бога, я запрещаю вамъ это, — говорю я
ему.
— Эхъ, панѣ атаманѣ, когда вы перестанете быть сентиментальнымъ? Ну, такъ и быть, пусть живетъ гадина до слѣдующаго раза.
Партизаны построены по сотнямъ. Раздается команда и; мы уходимъ. Высоко на небѣ поютъ жаворонки. Лучи солнца играютъ на штыкахъ партизань. Приветливымь шумомъ встрѣтилъ насъ лѣсъ. Я иду около Васи, его несутъ на носилкахъ, сдѣланныхъ изъ двухъ винтовокъ и шинели. Онъ веселъ и курить.
— Милый, это Господь насъ спасъ, — говорить онъ.
Далеко благовѣстъ плыветъ надъ лѣсами и полями, печально и тщетно призывая людей къ любви и покаянію".
Атаманъ Дергачъ.
Апрѣль, 1919 года.
Оставить комментарий