Разсказы Б. Р. П. — "Въ пасти ЧЕКА"


"— Въ камеру № 16! — крикнулъ, допрашивавшій меня субъектъ въ кожаной курткѣ, съ наганомъ за поясомъ. ​Стоявшіе​ во время допроса два красноармейца, съ тупымъ выраженіемъ лица, быстро подошли и одинъ изъ нихъ взялъ меня подъ руку, а другой, взявъ короткій карабинъ на руку, пошелъ позади...


По длинному коридору мы прошли къ главному выходу и черезъ минуту были уже на улицѣ.


Городъ спалъ... На улицѣ не было ни живой души. Гдѣ-то выла собака. Далеко за городомъ, на востокѣ виднѣлось красное зарево пожара...


«​Всё​ кончено», — мелькнуло у меня въ мозгу. — «Ясно, что я стою въ преддверіи могилы и, если цѣпляться за жизнь», — разсуждалъ я, идя рядомъ, быть можетъ, съ завтрашними своими палачами, — «можно бы попытать еще разъ ​счастье​, вѣдь не разъ удавалось убѣгать изъ подъ охраны совдепской стражи». Но тутъ же прошла мысль: «Тогда онъ погибнетъ навѣрняка, а про меня тоже на двое бабушка ворожить: мѣткая пуля сзади; и я останусь лежать въ этой черной грязи, среди ненавистныхъ враговъ. Нѣтъ, ужъ если умирать, такъ вмѣстѣ, вотъ только бы и его привели туда же, гдѣ буду я».


За своими мыслями я не замѣтилъ, какъ мы подошли къ огромному бѣловатому зданію, окруженному высокой стѣной. Конвоиры постучали въ ворота прикладами карабиновъ. За желѣзными воротами послышались шаги, открылся глазокъ и оттуда мелькнулъ лучъ электрическаго фонарика. Затѣмъ вспыхнулъ тусклый свѣти керосиноваго фонаря и ворота открылись.


— Кто? — сурово спросила» привратника», съ винтовкой и ключами въ рукѣ.


— Зеленый, — словно нехотя отвѣтили одинъ изъ моихъ конвоировъ.


— Ого, здорово! Никакъ уже двѣнадцатаго ​волокете​?


Но ему не послѣдовало отвѣта, и ​онъ сердито крикнулъ:


— Дежурный, направо вторая дверь!


— Знаемъ! — огрызнулся одинъ изъ моихъ церберовъ.


Минуты черезъ двѣ я шелъ по коридору тюрьмы, тускло освѣщенному огаркомъ свѣчи, прикрѣпленнымъ къ подоконнику рѣшетчатаго окна.


— Тутъ, — сказали кто-то сзади.


Еще минута, и я очутился въ непроницаемой темнотѣ. Громыхнули тяжелый затворъ, заскрипѣли ржавый замокъ, замолкли ​тяжелые​ шаги.


Я остался одинъ и смутно соображали: «сзади дверь, значить, впереди! должна, быть стѣна, а справа или слѣва нары или что-нибудь въ этомъ родѣ». Я сталъ медленно, разставивъ руки, подвигаться впередъ, но, пройдя шага три, споткнулся обо что-то и чуть было не упалъ. Я нагнулся ощупать тотъ предметъ, о который споткнулся... Это были чьи-то ноги... По видимому, человѣкъ спалъ, или же... Рука, моя попала во что-то мокрое и густое. Я невольно отдернулъ руку и на минуту буквально замѣрь на мѣстѣ.


Что это? Я быстро пришелъ въ себя и подняли руку къ носу... Сомнѣнія быть не могло. Рука была выпачкана въ крови, уже успѣвшей застыть. Вытеревъ руку о полы своей шинели, я отползъ, по моему расчету, къ дверямъ и, облокотившись о стѣну, старался хоть что-нибудь, разглядѣть... Старанія были напрасны.. Кругами были непроницаемый мракъ. Я не чувствовали никакой усталости. Мой мозги работалъ такъ быстро, что мысли мелькали одна за другой. Передо мной прошли ​всѣ​ подробности пережитаго за ​эти​ сутки...


Былъ солнечный, осенній день. Мы бодро шли по хорошо знакомой дорогѣ въ ​село​ ​Шаровцы​, въ 7 верстахъ отъ города ​Слуцка​. Насъ было ​трое​: я, поручикъ ​Надай​ и Хмелевскій. Высокій, худой, въ длинной шинели, онъ былъ похожъ на польскаго улана. Идя дорогой, мы перебрасывались шутками и подтрунивали надъ Хмелевскимъ. ​Надай​ ​всё​ время говорилъ: «Вотъ увидятъ, братъ, тебя и скажутъ «​лептеонъ​»). Среди этой шутливой болтовни мы не замѣтили, что версты уже двѣ, какъ сзади: насъ шелъ какой-то крестьянинъ съ солдатскимъ вещевымъ мѣшкомъ, ​всё​ время зорко поглядывая на насъ и прислушиваясь къ нашему разговору. Повидимому, онъ и быль причиной нашей задержки и теперешняго моего положенія. Но же было дальше? Мы вошли въ деревню и зашли, въ какую-то хату закусить. Хозяйка охотно дала намъ молока, а хозяинъ положилъ булку хлѣба и сказалъ: «ѣшьте, Кольки хо-Читѣ». Мы ​ѣли​ хлѣбъ, запивая молокомъ. ​Надай​ зачѣмъ то вышелъ изъ хаты, а черезъ минуту на улицѣ послышались крики «держи», затѣмъ выстрѣлъ, одинъ, другой, чей-то крикъ: «ратуйте, забилъ!», еще выстрѣлы... Мы глянули въ окно. Вся хата была окружена толпой мужиковъ, вооруженныхъ топорами и кольями. У двухъ-трехъ были винтовки... Хмелевскій поблѣднѣлъ и только сказалъ: «труба».


Первая мысль была защищаться и какъ можно дороже продать свою жизнь. Но это значило погибнуть навѣрняка. Доставъ быстро изъ кармановъ револьверы, мы отдали ихъ поблѣднѣвшему, какъ полотно, хозяину, со словами: «Не губи, спрячь, сочтемся». Онъ быстро схватилъ револьверы и бросилъ ихъ подъ печку.


Хата наполнилась людьми. Раздались крики: «Вяжи! Бей ихъ, ребята! Это ​легивоны​». Стараясь быть спокойнымъ, я громко крикнулъ: «Потише, братцы! Чего зря орать? Кто изъ васъ тутъ старшій? Разберите, въ ​чёмъ​ дѣло, а тогда посмотримъ, имѣете ли вы право насъ бить».


На дворѣ орали: «Чего тамъ возитесь? Волоки сюда ​легитновъ​!»


Однако, по видимому, слова мои подѣйствовали, и на средину хаты вышелъ одинъ въ шинели, маленькаго роста, съ рыжими усами, въ кожаной черной фуражкѣ и, повернувшись къ толпѣ, крикнулъ: «Замолчи, ребята! Я сейчасъ разъясню!» Затѣмъ онъ обратился ко мнѣ съ вопросомъ: «Кто будете и что за люди?»:


— Да очень просто пришли въ ​село​ за покупкой хлѣба.


— Хлѣба? — переспросилъ онъ и кривая усмѣшка его лицо. — Какъ ни такъ, а товарищъ вашъ ​чаво​ то улизнулъ, да еще замѣсто ​тово​, ​штобъ​ ​значица​ по хорошему, могъ у его требовать документъ, а онъ такъ за ливарверта. Такъ эта такъ, за хлѣбомъ?


Я видѣлъ, что дѣло дрянь.


— Мы за товарища не отвѣтчики. Его и держите, а не насъ, — пробовалъ я урезонить старшаго. Но тутъ поднялся такой галдежъ, что ничего нельзя было разобрать. Крики: «Вяжи! Бей! Души! Рви ​легивоновъ​», не давали разслышать даже словъ «старшого», который говорилъ намъ что-то, потрясая руками. Я видѣлъ, что выхода ​нѣть​ и, стараясь перекричать толпу, ​сказаль​:


— Товарищи, самосуда надъ нами вы не имѣете права дѣлать. Вы должны доставить насъ въ городъ въ Чеку? За насъ вы отвѣтите передъ Чекой...


Слово «Чека» возымѣло свое дѣйствіе. Толпа затихла, а старшой сказалъ:


— Это точно ребята, тамъ въ Чекѣ разберутъ, а ​покедова​ вяжи ихъ.


Съ криками «бери ихъ», на насъ кинулось десятка полтора людей. Бороться съ ними значило погибнуть подъ ударами дубинъ и каблуковъ разъяренныхъ мужиковъ. Черезъ минуту мы были крѣпко связаны веревками, посажены рядомъ, а «старшой», усѣвшись за столь, досталъ изъ рукава кусокъ бумаги и началъ что-то писать. Еще черезъ полчаса мы лежали ​связанные​ въ «гноювке» ), ​окруженные​ толпой галдящихъ мужиковъ. Старшой назначалъ, съ важными дѣловымъ видомъ, конвоировъ. Наконецъ, эта процедура закончилась, но тутъ послышались голоса, ​которые​ привлекли наше вниманіе...


— Ну, какъ? Догнали? А ​што​? Ушелъ? Такъ его мать! ​Каво​, ​Ритора​? Въ животъ?.. А!.. Туда его вору душу мать!..


Сомнѣнія у меня больше не было. Поручику Надаю удалось избѣжать нашей участи. Я почувствовали, что капитанъ тоже облегченно вздохнулъ. Видѣть его лица я не могъ. Насъ связали и положили «въ возъ спинами ​другь​ къ другу. Съ другой стороны воза шелъ «старшой» и, грозя кулакомъ передъ глазами, кричалъ:


— За хлѣбомъ?.. Такъ вашу мать! За хлѣбомъ, бѣлогвардейская сволочь! Вотъ буде уже вамъ въ Чекѣ. Такъ вашу ​растакъ​!


Шумъ снова поднялся невѣроятный, раздались крики: «​Чаво​ возить?.. Бей на мѣстѣ, ​чаво​ тутъ!..» Казалось, пришелъ нашъ конецъ. Но тутъ раздался чей-то громкій голосъ и послышался конскій топотъ и крики: «А вотъ, хорошо! Товарищъ милиціонеръ! Дѣло тутъ не ладно, вотъ ​легивоны​...»


Черезъ минуту картина была такова. Мы ѣхали, ​окруженные​ толпой, въ ​Слуцкъ​, позади насъ шелъ тотъ же самый мужикъ, котораго мы видѣли еще въ селѣ ​Шаровцы​, это главный свидѣтель, а въ шагахъ въ пятнадцати впереди ѣхалъ съ револьверомъ наготовѣ милиціонеръ. Скоро мы въѣхали въ городъ и нашу телѣгу окружила еще большая толпа любопытныхъ. На перебой сыпались вопросы. Мужики, чувствуя себя героями дня, старались объяснить каждому. Наконецъ, мы остановились передъ крыльцомъ, надъ которымъ красовалась красная вывѣска: «​Слуцкая​ уѣздная ​ч​ ​р​ е ​з​ в ы ​ч а й ​н​ а я Комиссія».


Милиціонеръ и старшой пошли докладывать о нашемъ прибытіи, и скоро на крыльцо ​вышель​ юноша въ кожаной курткѣ, съ блѣднымъ лицомъ и почти дѣтскимъ выраженіемъ, и обращаясь къ мужикамъ, сказалъ:


— Развяжите!


Мужики не шевелились. Вышедшій сморщилъ брови и крикнулъ:


— Ну, чего стоите, олухи? Что сказано? Развязать, значить (развязать. Дубины ​осиновыя​!


Кто-то изъ толпы сказалъ: — Развязать ​евто​ такъ, а ругаться не имѣешь права.


— Право? Кто захотѣлъ право?.. Такъ вашу душу мать! — выхватывая изъ кармана наганъ, закричалъ еще больше поблѣднѣвшій юноша и, быстро подходя къ возу, началъ развязывать веревки, прикрѣпляя насъ къ возу. Минуты черезъ двѣ мы стояли среди толпы и блѣдный юноша разсматривалъ насъ съ ногъ до головы, пристально изучая выраженіе нашихъ лицъ... «Такъ, такъ, онъ самый». Юноша очень пристально посмотрѣлъ на меня, а затѣмъ, сморщивъ брови, сказалъ:


— Идите за мной...


Дальше былъ допросъ. Принесли какой-то альбомъ, долго ​разсматри​вали​ насъ и, наконецъ, тотъ же юноша чекистъ сказалъ:


— Товарищъ ​Лесинъ​, вы не находите поразительнаго сходства вотъ этого съ этими» снимкомъ?


Сидѣвшій человѣкъ съ безсмысленными глазами посмотрѣлъ на меня и, кивнувъ головой, процѣдилъ:


— ​Всё​ равно. Похожъ не похожъ, уже поздно и мы опоздаемъ. Насъ ждутъ, и ​Мурка​ опять устроить намъ скандаль. Товарищъ Калмыковъ, а какъ ваше мнѣніе?


— Насчетъ ​Мурки​? Да, возможно. Она капризная.


— Да нѣтъ же, объ этомъ, — раздраженно произнесъ ​Лесинъ​, кивнувъ головой на меня.


—- Ахъ, насчетъ нихъ? Ясное дѣло, въ камеру № 16.


— Эй, кто тамъ, ордеръ завтра, веди, да давай слѣдующаго, — быстро прокричать Калмыковъ.


И вотъ я здѣсь...


Неужели всему конецъ и я больше не увижу тѣхъ, кто мнѣ дорогъ, отца, мать, братьевъ и сестеръ? Неужели конецъ? Я чувствую, какъ къ горлу подкатывается какой-то клубокъ.


«Боже! Ты видишь, видишь!» Я началъ молиться, быть можетъ, въ послѣдній разъ. «Святителю, отче Никола! Спаси, сохрани всѣхъ нашихъ, пошли помощь нашимъ партизанами...». Больше я не ​моги​ удержаться отъ душившаго меня рыданія и плакалъ, какъ маленькій ребенокъ, горячо молясь Богу и Святыми Угодниками. Не знаю, не помню, долго ли я молился, но, какъ ни странно, я заснулъ крѣпкими, глубокими сномъ...


Проснулся я отъ чьего-то прикосновенія. Мнѣ по-казалось, будто кто-то положили мнѣ на ноги вздрагивающую голову. Если бы хоть спичка была, я бы увидѣли, кто это...


А можетъ быть, мнѣ это кажется только, и я еще сплю? Нѣтъ, это не сонъ. Но кто же это ​туть​ плачетъ? Чья голова у меня на колѣняхъ? Вдругъ, сквозь глубокое рыданіе я слышу слова молитвы... Я не шевелюсь, но уже знаю кто это, по голосу. Господь вняли моей молитвѣ, я не одинъ, co мной Вася, Мы вмѣстѣ.


—«Да будетъ воля Твоя», — молится ​они​, всхлипывая.


— Вася, Вася, — тихо позвали я его.


— Господи! Неужто ты? — раздался изумленный и, вмѣстѣ съ ​тѣмъ​, радостный ​шопотъ​.


Мы поцѣловались долгими братскими поцѣлуемъ. Мы вмѣстѣ. Мы нашли другъ друга. Теперь мы сидимъ, молча прижавшись другъ къ другу, и прислушиваемся къ какому-то неясному шуму, доносящемуся до насъ откуда-то сверху. Вотъ явственно слышны шаги людей. Гдѣ-то хлопнула дверь, слышенъ звонъ ключей. Сюда идутъ. Вотъ подошли къ нашей двери.


— Ну, Вася, давай въ послѣдній разъ поцѣлуемся. Должно быть, ​насталь​ послѣдней нашъ часъ.


— Эхъ, милый, не думалъ я, что такъ встрѣтимся мы съ тобой въ Свѣтлое Воскресеніе. Мы поцѣловались.


— Не унывай, авось Господь не оставить, — ​проговориль​ я.


— Полно, брось. У тебя и теперь ​всё​ та же привычка всегда утѣшать и говорить, что ​всё​ хорошо, — не то съ упрекомъ, не то съ жалостью въ голосѣ проговорилъ Вася. Вмѣсто отвѣта, я крѣпче прижалъ его къ себѣ.


— Открыть, живо!..

Загремѣли ключи. Засовъ и дверь открылась.


— ​Пожалте​, ваше превосходительство, къ ​свѣту​ поближе, -— насмѣшливо сказалъ держащій въ правой рукѣ ключи сторожъ, лѣвой дѣлая неуклюже кому то пригласительный жестъ.


Мы не шевелились.


— Заснули, что ли? Иль со страху сдохли? — раздался рѣзкій окрикъ. —- Выходи, такъ вашу расъ такъ! — звонко отдалась ругань въ камерѣ.


Сквозь раскрытую дверь, мы увидѣли десятка два людей, вооруженныхъ винтовками, револьверами, и кинжалами, съ гранатами за поясами.


— Идемъ, — тихо сказалъ я Васѣ. Мы вышли.


— Наконецъ-то! — вырвалось у блѣднаго юноши. Я посмотрѣть на него. Это былъ Калмыковъ.


— Товарищъ ​Рувимъ​, сходите за ​Хастомъ​. Скажите ему, что, если онъ не явится сію минуту, то я съ этими молодчиками расправлюсь здѣсь и онъ останется съ носомъ.


— Товарищъ, какъ можно! Онъ такъ просилъ и Соня тоже.


— Что? — грозно, почти крича, спросилъ Калмыковъ — Или ты идешь, чортовъ сынъ, или я... Онъ началъ вынимать шашку изъ ноженъ.


— Иду же, иду... Не горячитесь, я иду, — произнесъ низкаго роста ​еврейчикъ​ и быстро скрылся за спинами нашихъ мучителей.


— Страшно люблю рубить шашкой, — говорилъ Калмыковъ, описывая шашкой кавказскаго образца круги въ воздухѣ.


— И я тоже, — вдругъ неожиданно для ​самого​ себя произнесъ я.


— Вы тоже?—останавливая на мнѣ свой взглядъ, — переспросилъ Калмыковъ, какъ бы изумившись моимъ словамъ.

Я молчалъ. Мы смѣрили другъ друга глазами.


— А знаете, я бы съ большимъ удовольствіемъ предложилъ вамъ поединокъ на шашкахъ. Конечно, будь это въ другой обстановкѣ... Къ сожалѣнію, рабоче-крестьянское правительство запрещаетъ намъ это дѣлать, — ломаясь, произнесъ онъ.


— Да къ тому же вы можете струсить, — Отвѣтить я, съ ​презрѣніемъ​ глядя на него.


— Я струшу? — вызывающе переспросилъ онъ, повышая голосъ. Въ эту минуту я ​получиль​ довольно сильный ударъ прикладомъ въ голову.


— Вотъ я тебя научу, какъ надо отвѣчать начальству, чортовъ сынъ! — пробурчали ​хриповатый​ басъ, подступая ко мнѣ съ поднятыми прикладомъ винтовки.


— Оставьте! Не смѣть трогать! — закричалъ Калмыковъ.

Ударившій меня съ ругательствомъ отошелъ въ сторону, а Калмыковъ продолжалъ:


— Нѣтъ, я бы не струсилъ. Ручаюсь, секундъ черезъ пять ваша голова слетѣла бы съ плечъ, какъ срѣзанный арбузъ. Въ корпусѣ я имѣлъ 12 балловъ по фехтованію, — говорилъ онъ рисуясь.


Въ эту минуту послышались шаги, чей-то голосъ проговорилъ: «Вотъ и мы», и въ орбитѣ ​свѣта​ появился посланецъ ​Калмыкова​ въ сопровожденіи и еврея и молодой еврейки, на видъ ​лѣтъ​ 18 ...


— Ахъ, вы, ​Сонечка​, пожаловали? Какъ это мило съ вашей стороны, — разсыпался въ любезностяхъ Калмыковъ передъ пришедшей, на лицѣ которой играла принужденная улыбка.

Было замѣтно, что она слегка дрожала..


— Товарищи Соня такъ-таки рѣшила хоть разъ поупражняться въ стрѣльбѣ изъ револьвера, — заржалъ рыжій.


— Ну, довольно, господа, шутокъ. Пора къ дѣлу. Итакъ, товарищъ Калмыковъ, прочтите этимъ, — кивнулъ рыжій головой въ нашу сторону. — Прочтите ими содержаніе этой бумажки.


Калмыковъ взялъ одну изъ бумажекъ, принесенныхъ рыжимъ, и началъ читать: «Дня 13 ​Марта​, 1919 года, согласно постановленію ​Слуцкой​ Чрезвычайной комиссіи по борьбѣ съ контръ-революціей, бандиты Василій Хмелевскій и отказавшійся себя назвать, по опознанію извѣстный ​Дергачъ​, приговорены къ разстрѣлу. Приговоръ привести въ исполненіе въ 5 часовъ утра по совѣтскому времени. Предсѣдатель ​Слуцкой​ Чрезвычайной комиссіи ​Лесинъ​. Слѣдователь по особо важнымъ дѣлами ​Феромонтовъ​. Члены коллегіи по борьбѣ съ контръ-революціей ​Коганъ​ и Калмыковъ».


Онъ прочелъ и посмотрѣли на насъ, по видимому, желая убѣдиться, какое впечатлѣніе это произвело на насъ. Мы стояли, какъ ​вкопанные​. Ни одинъ мускулъ не дрогнулъ въ нашихъ лицахъ. Но, должно быть наши глаза горѣли; такими огнемъ ненависти къ палачами, что глядѣвшая на насъ еврейка опустила свои глаза и покраснѣла.


— Товарищи, время деньги,— произнеси высокопарно рыжій. 


— Надо идти на работу. Товарищъ Соня, вашу ручку.


​Подталкиваемые​ прикладами, мы вышли изъ воротъ тюрьмы.

На улицѣ было, безлюдно. Близился разсвѣтъ.


— Передъ смертью надо, чтобы вы хоть немного на себя поработали, — произнеси до сихъ пори молчавшій высокій черный еврей. — Вотъ одинъ изъ васъ будетъ мазать клей, а другой наклеивать вотъ ​этѣ​ бумажки. Когда наши ​рабочіе​ встанутъ на свои труды, то прочтутъ, что ихъ враги уже не существуютъ... Итакъ, желаю успѣха. Думаю, что задача будетъ выполнена блестяще, — произнеси онъ и отошелъ отъ насъ, направляясь къ деревянному зданію со стекляннымъ крыльцомъ, надъ которымъ развѣвался красный флагъ и висѣла вывѣска Чрезвычайной комиссіи.


— Будьте спокойны, товарищи ​Коганъ​, — отвѣтили ему въ одинъ голосъ Калмыковъ и рыжій.


Мы идемъ по улицѣ, ​окруженные​ кольцами чекистовъ. Я мажу клеемъ встрѣчающіеся столбы, а Вася приклеиваетъ бумажки, ​извѣщающія​ о нашемъ разстрѣлѣ. На душѣ у меня спокойно. Вася, помню, хотѣлъ было отказаться отъ этой работы, но я почему-то охотно согласился и даже шепнулъ ему: «Не спорь Вася». ​Потоми​, идя дальше, я сами себѣ удивлялся, почему я сказалъ это. Въ общемъ мнѣ казалось, что я схожу съ ума... Вася только покачалъ головою. Проходя черезъ базарную площадь, мы замѣшкались. Тамъ было много столбовъ, на ​которые​ пришлось наклеивать объявленія, такъ какъ здѣсь было главное ​перекрестье​ дорогъ.


— Вотъ и отлично! Теперь ​всѣ​ концы ​Слутчины​ узнаютъ благую вѣсть, — замѣтили рыжій ​Хастъ​, скаля зубы.


Я не выдержали и сказалъ:


— Узнаютъ когда-нибудь, что и ты, рыжій палачъ, протянешь ноги на этомъ столбѣ.


Кто-то прыснулъ, сдерживая готовый вырваться смѣхъ. ​Хастъ​ растерялся, но Калмыковъ грозно обвелъ всѣхъ взглядомъ и крикнулъ:


— Молчать! Что за смѣхъ?..


Мы пошли дальше и скоро свернули на улицу, ведущую къ кладбищу...


Около кладбища ​Хастъ​ и Калмыковъ остановился и, поговоривъ между собою, крикнули нашими конвоирамъ:


— За ​кладбище​, на бугры!


Насъ ​повели​ вдоль ограды. Вотъ и бугры. Развязка приближалась. Разсвѣтъ ​всё​ ярче. Хоть бы ​солнце​ еще разъ увидѣть... Снѣгу на поляхъ уже нѣтъ и отъ земли идетъ паръ. Мы остановились на небольшомъ песчаномъ бугрѣ, съ котораго были видны могилы и ​кладбищенскіе​ кресты.


— Дайте имъ лопаты, — скомандовали ​Хастъ​, по- видимому, желая досадить нами напослѣдокъ,


Намъ дали лопаты.


— Ну, копайте! — крикнули ​они​.


— Успѣешь, проклятый! — огрызнулся на него Вася.


— Ложись, Вася, я отмѣрю, — сказалъ я.


Вася посмотрѣлъ на меня, пожали плечами, но ​легь​. Я отмѣрили ширину и длину на двоихъ.


— Хватить, — произнеси я вслухъ.


Чекисты, съ любопытствомъ наблюдали за нами. Черезъ минуту лопаты наши врѣзались въ толстый слой сырого песку. Мы копали; стоя спинами другъ къ другу. Я копали лицомъ къ кладбищу, а Вася къ солнцу, на востокъ.


— Какъ будетъ ​солнце​ всходить, ты мнѣ скажешь, Вася, хорошо?..


— Хорошо, — глухо отвѣтили онъ.


Мы молча работали, копая себѣ могилу. Не знаю, что потянуло меня взглянуть на ​кладбищѣ​, видное сквозь группу стоявшихъ чекистовъ. Я подняли голову и посмотрѣли туда. Кровь ​застила​, у меня въ жилахъ и волосы зашевелились на головѣ.. Не можетъ быть. Галлюцинація. Ударъ прикладомъ, вывелъ меня изъ оцѣпенѣнія. Я опустилъ голову и начали снова копать... Холодный потъ выступилъ у меня на спинѣ. Можетъ быть, меня уже нѣтъ и это ​всё загробный сонъ. Нѣтъ, я явственно видѣлъ высунувшуюся изъ могилы руку... Да, бѣлую, человѣческую руку... Я чувствовали, что сейчасъ потеряю сознаніе и, низко нагнувшись, укусилъ себя за руку. Боль привела меня въ чувство. Сердце​ билось... Глаза такъ и тянетъ. Я долженъ еще разъ взглянуть, что это за рука. Я тихонько поднимаю голову и снова явственно вижу руку, которая дѣлаетъ какіе-то знаки, а за рукою зеленый верхъ кубанки...


— Господи! Жизнь! — вырвалось у меня.


— Что, жизнь? —(подбѣжалъ ко мнѣ ​Хастъ​ съ наганомъ въ рукѣ.


Я по колѣно былъ уже въ ямѣ. Мы молча смотримъ другъ другу въ глаза. Вася копаетъ и; слышно, какъ звенитъ о песокъ лопата. Вдругъ раздался звонкій голосъ: «Ложитесь» и одновременно я увидѣлъ искаженное лицо ​Хаста​. Какой-то шипящій звукъ застылъ у него на губахъ. Я взмахнули лопатой и снесъ полчерепа рыжему. Въ тотъ же мигъ грянулъ ​залпь​... Изъ могилъ встаютъ мертвецы... Вася вскрикнулъ и упалъ...


— Вася, Вася! — кричу я. — ​Солнце​ восходить!


Гремятъ выстрѣлы...


Кругомъ знакомый лица ​партизань​. Я сижу на краю ямы и держу Васю. Онъ еще живъ, но раненъ. Онъ долженъ жить.


— Честь имѣю явиться, панѣ атаманѣ! — раздается надо мною голосъ.


Я поднимаю голову. Около меня стоить ​поручикъ​ ​Чадай​ протянутой рукой.


— Доброе утро, панѣ атаманѣ, — продолжаетъ онъ.


«Да, это не сонь...» — быстро ​мелъкаетъ​ у меня ​вь​ головѣ.


Я встаю и крѣпко обнимаю ​Чадая​, а затѣмъ каждаго партизана.


— Панѣ атаманѣ, — тихо говорить ​Чадай​, — нервы въ руки.


— Да, да, вѣрно, — шепчу я. — Постройте партизанъ.


— Спасибо братцы!


— Рады стараться, панѣ атаманѣ! — ​гремить​ въ отвѣть.

Солнце​ поднялось. Около Васи возятся ​Чадай​ и полковникъ ​Васиновъ​. Вася уже пришелъ въ себя и осматривается по сторонами.


— Вася, мы живы, — говорю я ему.


Въ эту минуту донесся негромкій и печальный благовѣстъ ​Слуцкаго​ монастыря. Боже, Боже, буди милостивы къ намъ, грѣшнымъ!


Черезъ нисколько минуть въ ​недокопанную​ нами могилу партизаны! уже складывали тѣла убитыхъ чекистовъ. Еврейка Соня еще жива, она лежитъ неподалеку и стонетъ. Я ищу среди труповъ ​Калмыкова​, но его нѣтъ, видно успѣлъ удрать. Вася же оправился и пришелъ въ себя окончательно. Онъ только морщится отъ боли, пуля прошла ​навылѣть​ правую ногу, но кость цѣла. Партизаны строятся въ дорогу.


Ко мнѣ подходить полковникъ ​Васиновъ​.


— Ну-съ, — весело говорить онъ, — не угодно ли закурить? А затѣмъ, что прикажете сдѣлать съ этой ​мадмуазелью​? — смотритъ онъ на меня вопросительно. — Намъ пора уходить. Въ города ​слышна​ тревога.


— Оставьте ​её​ здѣсь, — говорю я, — подберутъ». Пусть живетъ. Въ эту минуту я мстить не могу, да и стоитъ ли. Она уже наказана, а главное она ​всё​ видѣла.


Я подхожу къ раненой. Она, лежитъ, облокотившись о пень березы. Въ глазахъ у ​нея​ написанъ ужасъ и мольба...


— Поручикъ Корчь, — говорю я. — Быть можетъ, вы перевяжете ей рану?


Онъ смотритъ на меня и блѣднѣетъ. Я вижу, какъ его рука тянется къ ​кабурѣ​.


— Нѣтъ, нѣтъ, ради Бога, я запрещаю вамъ это, — говорю я 

ему.


— Эхъ, панѣ атаманѣ, когда вы перестанете быть сентиментальнымъ? Ну, такъ и быть, пусть живетъ гадина до слѣдующаго раза.


Партизаны построены по сотнямъ. Раздается команда и; мы уходимъ. Высоко на небѣ поютъ жаворонки. Лучи солнца играютъ на штыкахъ ​партизань​. Приветливымь​ шумомъ встрѣтилъ насъ лѣсъ. Я иду около Васи, его несутъ на носилкахъ, сдѣланныхъ изъ двухъ винтовокъ и шинели. Онъ веселъ и курить.


— Милый, это Господь насъ спасъ, — говорить онъ.


Далеко благовѣстъ плыветъ надъ лѣсами и полями, печально и тщетно призывая людей къ любви и покаянію".


Атаманъ ​Дергачъ​.

Апрѣль, 1919 года. 

Комментариев нет

Примечание. Отправлять комментарии могут только участники этого блога.

Технологии Blogger.