ЗА ТЕЛЕФОНАМИ. ШТАБС-КАПИТАН И.А. БАБКИН (в сокращ.)

Очень интересовался капитан Анастасиади большевицкой агитацией. В какое село или городок ни войдем, он сразу по разбитым Красным или махновским штабным избам: ну-ка, ну-ка, что ж они про нас примерно пишут? Наберет листовок махновских да газет советских, уйдет в закут, там при cвете коптилки или керосинки читает от начала до конца, даже выписки делает.
Наши офицеры, из тех, что в батальоне с 1918 года, стали проявлять признаки безпокойства.

- Иван Аристархович, собирает наш Язон разную вредность... - темнел лицом штабс-капитан Лунин.
- Я поговорю с Анастасиади.
- Не было бы худа! Опять ж Лепехин у него повсеместно рядом. Да и молодые в рот смотрят...
Огромный Лепехин и впрямь от капитана Анастасиади ни на шаг. Тот на позицию, Лепехин на позицию, тот в разведку, Лепехин - в разведку, тот пьесу ставить, ни больше, ни меньше, а «Бориса Годунова», Лепехин: «— Я народом буду!». Только что на кушетке рядом с Машенькой, любимой женой нашего Язона, не пристраивается. Зато кто ее на высоком шарабане с лаковым кузовом возит? Конечно, унтер Лепехин.

Попал Иван Лепехин к нам из мобилизованных красноармейцев, а до войны и всего этого безобразия 17-го года помогал отцу. В Большую войну оказался в железнодорожном ремонтном батальоне. Всю войну, почитай, как он делился позже, рельсы-шпалы таскал, лопатой махал, гайки крутил да кашу с мясом лопал.

Надо сказать, что помимо всего унтер-офицер Лепехин силы был неимоверной. Небось, повстречайся с самим Поддубным, и того бы повалил.
Про дубок, вырванный с корнем из земли, я уже где-то рассказывал. А пушку трехдюймовую одной рукой за станину и развернуть - когда это едва четыре человека могут сделать? А подкову рвать на части? А медные пятаки ломать в пальцах? А на закорках нести раненого поручика Заболоцкого чуть не восемь верст, и все бодрым походным шагом? С двумя винтовками, своей и поручика. Ни на миг не присел, дух на марше переводил. Я же сам потом, по рапорту капитана Анастасиади, писал о представлении Лепехина к награде.
+ + +
Но вот незадача, в последней схватке под хутором Дольным вышли из строя наши батальонные телефоны. К тому же телефонные провода оказались непригодными. Красных мы там набили страсть сколько. Одних коней потом ловили два дня. Этих двести с лишком лошадей потом меняли с кавалеристами генерала Барбовича. По обоюдному согласию и ко всеобщему удовлетворению. Они нам - подводы с трехдюймовыми снарядами, мы им - замечательных ахалтекинцев да орловских рысаков, да голштинцев, да черниговских битюгов.
Полковник Волховской вызывает:
- Пошли, Иван Аристархович, кого-нибудь на станцию. Обещали туда подвезти на дрезине или проходящим эшелоном пять-десять катушек да три новых телефона.
- Слушаюсь, Василий Сергеевич.

Унтер-офицер Лепехин, на его беду, как раз мимо в шарабане пылил. Шарабан хорош, рессоры мягкие, дверцы с ручками никелированными, кожаный верх у шарабана гармошкой открывается и закрывается. Вместе с ним капитан Анастасиади, прикатил на доклад никак...
- Леонид, - обратился я. - Возьмите с собой стрелка, отправляйтесь на станцию. Там получите телефонные катушки и три телефона. Если прихватите еще что-нибудь, все в дело пойдет. Глицерин для орудий нужен, ручные бомбы и запалы не помешают. Одним словом, действуйте по условиям.

Открыл было рот капитан Анастасиади, что, мол, бой-то выигран, и надо бы ему к Машеньке своей невестушке незабвенной; поди, места себе не находит, трепещет за милого, как он, что он, не ранен ли... Вместо того - приказ. За треклятыми телефонами...
С другой стороны, мало ли что удастся прихватить на станции. Там, бывает, Красные столько добра грабленного побросают, диву даешься: и куда им все это?
Капитана ладонь к виску:
- Слушаюсь, господин капитан! Позвольте только после командировки сразу в тыл наш убыть.
- Привезешь телефоны - и убывай, Леонид.
+ + +
Казалось бы, недалека дорога в тридцать верст. Однако это если знаешь, куда ехать и когда сворачивать. Унтер-офицер Лепехин и капитан Анастасиади взяли было с собой местного провожатого, хуторского. Только при первой возможности тот сбежал. Верст через двенадцать пробурчал, что ему по нужде приспичило, сполз с козел, зашел за кусты, спустился в лощинку, только его и видели... Пришлось побродить по местности. (Наткнулись на село полное трупов...).
...Заночевали в поле. Едва рассвело, оба уже трясутся в шарабане. Удивительно, и дорога сразу нашлась, и вроде как правильно поехали. О виденном в сельце не очень рассуждали. Жутко было. Хотя сразу порешили, что наши так не могли.

- Какие-нибудь чекисты-особисты, - только и сказал Лепехин.
Напрасно он, однако, произнес это слово. Есть такие слова, их вслух говорить нельзя, так учил меня мой дядька. Промолви имя лешего в лесу, тут он и выпрыгнул позади тебя. Держись теперь!
Едва упомянул унтер эту нечисть, как выехали они к... станции. К той самой, куда направлялись. Только никакой дрезины там, и никакого эшелона. Зато увидели нескольких обывателей. Дюжину подвод. При них... Красные армейцы, ездовые да конюха. Да два кавалериста у постройки, сидят, что-то из котелка по очередочке попивают. Их кони рядом, карабины у седел.

Один заметил наших путешественников, поднялся, закричал:
- Кто такие?
- А вы кто? - зычно ему в ответ Анастасиади.
Хотя что тут запрашивать? На фурагах у кавалеристов красные звезды. Непонятно, что ль? Ясно, что никаких Белых на станции нет...
Тут же ознакомились с обстановкой: в станционной пристройке размещен Красный Лечпункт. События стали принимать прямо-таки гоголевские очертания. Потому что Лечпункт этот оказался принадлежавшим Особому Карательному Отряду имени тов. Сунь-Те. Сам отряд выжег и разорил все в округе и ушел дальше...

Однако в расположение Лечпункта, по какой-то причине, вернулся командир Карателей. Это был рыжий небритый детина в кожаном жакете, в кожаных штанах, с красным опухшим носом кокаиниста. Вышел он на крылечко, ладонь к глазам приложил. Что-то в его накокаиненных мозгах просвербило. Опять же лицо у Леонида--Язона нашего (грека) несколько как бы с прожидью, нос выдающийся, щетина сизая, ни дать ни взять местечковый часовщик пошел в поход за властью. Лепехин с виду, напротив, простоват, ручищи огромные, вроде как пролетарий из Сормова или Мотовилихи.
- Вы из Политотдела? - сразу запросил детина.
Белый унтер покосился на подводы и Красных солдат при них, потом на трех заседланных лошадей. Видно, Краском подъехал недавно, но тоже успел и выпить, и нюхнуть. Потому что вид у него был совершенно расслабленный и небоевой...

- Да. Мы из Политотдела. Вот мой мандат, - ответил Анастасиади и начал было лезть рукой за пазуху, где у него браунинг спрятан.
- Да-да, - отмахнулся красноносый детина. - Мы вас ждали еще вчера! Добро, что вы сразу на лазарет подъехали. Сволочи эти махновцы! Вздумали стрелять по нам, Особотряду товарища Сунь-Те.
- Дали им перчику?
- Сотни две ухлопали. Да пособников ихних еще... наглядно - на вешалку!
Анастасиади посмотрел на Лепехина. Унтер глаза отвел.
- Что ж, это по-пролетарски, товарищи! - сказал, как ни в чем ни бывало, наш Язон Колхидский (Белый капитан Леонид А.).

Увидев, что их командир ведет беседу со вновь прибывшими, Красные армейцы разбрелись. Конюха продолжили воду тягать из колодца да лошадей поить. Санитары тоже чем-то занялись. Кавалеристы вернулись к своему котелку, хотя все ж искоса поглядывая.
Унтер Лепехин точно прилип к облучку шарабана. Анастасиади стал быстро обдумывать, что же делать. Тут уж не до телефонов с катушками и не до с глицерина с бальными платьями.

Но пока он обдумывал, детина-кокаинист сам предложил выход.
- Так что указания командования по ликвидации Белых и зеленых банд на данный период успешно выполнены. Однако вы, наверное, хотите побеседовать с личным составом?
- М-м... Аккурат за этим, товарищ, мы сюда и ехали?
- Мой основной Отряд ушел за пятнадцать верст. Здесь оставлены бойцы, получившие ранения и прочие контузии. Вы можете рассказать им о положении на фронтах и в тылу, а затем...
- Почему же нет? - ответил Анастасиади и повернулся к Лепехину: - Товарищ отделенный, твое место у брички.
- Затем мы передохнем. И поедем к Отряду, - развивал свои планы красноносый. - Что скажете?
- Скажу, что это подходяще, - с пролетарской определенностью уверил Анастасиади.

Вдвоем они направились к бараку. Барак был дощатый, как и все на свете бараки той поры. Возле него в самых живописных позах расположились несколько легко раненных. Две коротконогие фельдшерицы, по-утиному переваливаясь, обихаживали их. Обе носатые, обе стриженные в горшок, обе задастые, я те скажу...
- Белые вчера со станции — два эшелона ускользнуло. Махновцы их прикрывали. Коммунистический полк имени товарища Свердлова махне черносотенной дал жару да отправился дальше. А мои живодеры опосля погуляли по хуторам.
- Мдя-я-я, м-м-м... - неопределенно промычал Анастасиади.

На крыльцо вышел начальник Лечебного пункта. Это был интеллигентного вида человек, в пенсне, с выражением брезгливости и усталости на лице. Он сообщил Краскому, что обход сделан, что он будет у себя.
- У себя это где? - глумливо переспросил краском.
- В выделенной мне докторской хате, - сказал начальник Лечпункта.
И ушел.
- Нужен пока этот гад мне, - сказал Краском в спину доктору. - Потому и терплю. А не то приказал бы скальпировать, как индейца. Ничего, еще потерпим. Пока давай-ка до наших товарищей...

Раненых особистов было человек двадцать. Значит, отбивались-таки махновцы нешуточно. Выделялись среди особистов два кучерявых и крючконосых еврея да три косоглазых китайца. Китайцы лежали на собранных из досок топчанах, покрытых тряпьем, и уже наладились играть в кости. Евреи трагически хныкали, но при виде командира ужали рты в курью жопку.
- Это кто с тобой, Зяма?
- Это товарищ из политотдела. Начинай, Комиссар!

Леонид Анастасиади вышел в середину большой комнаты, куда их всех собрали, расставил ноги «по-комиссарски», расправил плечи, выкатил грудь бочкой и заговорил гулким поставленным голосом артиста:
- Товарищи! Мировые силы черной реакции спят и во снах видят, как бы им реставрировать Царский режим и подвергнуть рабочий класс и трудовое крестьянство еще большей эксплуатации. Гидра Контрреволюции, поддержанная Антантой, поднимает свои неисчислимые головы...
Он говорил не меньше получаса. Выступал со знанием дела. Ловко вворачивал чисто большевицкие словечки. "Уеком" да Наркомпрос, политотдел да "пролетарский фактор", "когти Империализма" у собак мировой буржуазии. Нет, не зря вычитывал листовки да брошюры наш капитан, бывший столичный бон-виван и гонщик на автомобиле.

- Эк чешет! - похваливал его какой-то особист с рукой на перевязи. - Газету читать не надо...
Это был блестящий монолог великого артиста. Перед ним Гамлет со своими сомнениями «быть-не быть» померк бы. Леонид удачно разделался с Антантой, которая "подкармливает собак мировой буржуазии". Прошелся по Белым генералам, в том числе по «черному Барону». Выразил уверенность в силе пролетарского фактора для победы Революции. Пригрозил, что Политотдел не только "черносотенной гидре" башки поотрывает, но и когти империализма ей спилит.

Краском, даром что нанюханный, расчувствовался. У него даже под носом капля набрякла и повисла...
- Верно выступает товарищ! - объявил он.
Несколько человек хлопнули в ладоши. Один постучал лубковой перевязью по столешнице. Еще какой-то раненый, голова полностью замотана бинтом, один рот щелью оставлен да полглаза выкатывается, захрипел:
- Мы энтих сук, дармоедов, в море потопим!
Потом последовали вопросы и ответы.
- А вы, товарищ, из Москвы будете?
- Третьего дня оттуда. Прислали нас на поддержку боевого духа и сознательной пролетарской дисциплины, - глазом не моргнув, отвечал капитан Анастасиади.
- Когда мы победим?
- Когда последний враг будет уничтожен, - строго ответил Анастасиади.
- А скоро ли наступит Мировая Революция?
- Наши вожди не покладают рук над развитием данного момента.
- Товарищ Комиссар, а правду говорят, что в Питере людоедство постигло?
Леонид Анастасиади не ожидал такого вопроса.
- Товарищ, - начал он издалека. - Вожди Мирового пролетариата, товарищи Ленин, Троцкий, Склянский и Луначарский учат нас, что "человек человеку друг, товарищ и брат", как запечатлено на пламенных знаменах Парижской Коммуны. За подобные разговоры можно к стенке встать.
- Нет, это я к тому, что буржуев надо голодом уморить до того, чтобы они в сам-деле жрали друг дружку...
- Точно! Неча с ними церемониться...
- А еще лучше можно их всех отловить да послать на рудники, - мечтательно вставил один из евреев. - Как они на каторгу заключали наших товарищей, так и мы их должны.
- Возни с ними, - ответил мордатый особист с перебинтованной ногой. - Вешать надо. Контрик? Петлю на шею. Семья контрика? Всех в колодец. И гранату туда...
Загомонили особисты, боевой дух возбуждая друг в друге. Даже китайцы, выблескивая узкими глазками, стали что-то лопотать...
+ + +
Полит-беседа была закончена. Анастасиади дал знак их командиру. Они оставили раненых, вышли в коридор. Коридор изгибался углом. На углу стояла большая вонючая бадья с испражнениями и нечистотами. Прошли в другое крыло барака.
- Уважаю! - приобнимал Краском Белого капитана. - Мы - кто? Рядовые исполнители директив наших вождей. Вот я - Зяма Гиршман, сын пролетария из Одессы...
Он толкнул дверь внутрь.
- Здесь, мы можем отдохнуть. Потому что после революционной борьбы и боев отдых нужен завсегда...

Это была большая замусоренная комната. Оконца в комнате были маленькие, стекла треснутые. В их мутном свете капитан Анастасиади различил щепки, клочки сена, какие-то тряпки, бутылки, соломенный тюфяк, обглоданные куриные кости повсюду. Широкий топчан посреди комнаты был застелен немытыми простынями. По углам простыней были заметны чьи-то вышитые вензеля.

Мысль Гиршмана в это время ушла куда-то в сторону. Он покружился по комнате, натыкаясь на табурет, на чей-то брошенный сапог, на поломанную точеную этажерку, на пустые бутылки из-под пива. Так как пива больше не осталось, он решил уделить из своих запасов кокаина.
- Нюхни, комиссар, ты заслужил. Как говорится, эх, яблочко, да на тарелочке...

Надо знать нашего Язона Колхидского. Он принять-то бело-серый порошок принял. Да только не нюхнул, а... чихнул в него. Порошок взвихрился легкой пудрой и исчез.
Зяма озлобился.
- Что это ты, комиссар, революционное средство для счастья тратишь? Эх, неумека... Смотри, как надо!
Несколько раз он показал за образец. Заставил все-таки нюхнуть Анастасиади. Потом нанюхавшись, вдруг совсем ослабел, уселся на топчан, хлопая красными бессмысленными глазами.
- А еще я скажу тебе, товарищ...
Анастасиади оглянулся и зачем-то взял пустую бутылку из-под "портера", темную, толстого стекла. Бутылку он сунул в карман. Спросил:
- Что?
- Еще я скажу, товарищ... Что н-наши Красные орлы... нет, не орлы... они... о чем бишь я хотел тебе доложить?..
Он уже намеревался повалиться на бок, но капитан подхватил его.
- Не спать, Гиршман.
- Куда ты... куда... тащишь?
В самом деле, куда? Анастасиади быстро сообразил.
- Сейчас... сейчас, дорогой товарищ!

С этими словами он вытащил ничего не понимающего Зяму Гиршмана в коридор. Здесь была полутьма. На том конце барака светилось небольшое окошко. Но оно выходило на север, и теперь тихо угасало. Капитан протащил краскома вперед. Тот стал упираться, что-то бормотать. Тогда Анастасиади изо всех сил ударил бутылкой его по голове. Бутылка разлетелась на мелкие кусочки, Гиршман закатил глаза и стал царапаться. Анастасиади тут же окунул его в бадью с испражнениями.

Зяма Гиршман забился. Капитан навалился всем телом, но Зяма Гиршман, видать, догадался, что с ним произойдет после этого. Он стал подниматься. И неизвестно, чем бы все закончилось, однако вдруг почувствовал капитан Анастасиади, что тяжести у него прибавилось. Да еще как! Почитай, вшестеро увеличился вес. Поглядел - а это Лепехин, в нарушение его командирского распоряжения, оставил бричку и оказался рядом, в коридоре.

- Не пужайтесь, ваш-благородие! Мы эту собаку докончим. Глотай, гад, ноздрями!
Они подождали, пока особист обмякнет. Наконец, краском затих, пустив последний пузырь через вонючую массу.
Только теперь действие кокаина превозмогло, и Анастасиади засмеялся.
- А приказ тебе, Иван, был какой? С брички не сходить. Давай назад, жди меня.

Так, смеясь, он снял с пояса Зямы ручную бомбу. Посмотрел на бомбу, взвесив ее в ладони да прошел по коридору к раненым карателям.
Они, по-видимому, обсуждали его выступление. Никак произвело на них оно неизгладимое впечатление. Скучились возле двух лежачих. Удивленно повернули головы, когда капитан толкнул дверь.
- А, това...
- Что, Красные палачи? Отдыхаете? - смеясь, обратился к ним Анастасиади. - Сообщаю, что ваш командир утонул в дерьме. Это - вам от него подарок...
Ручная бомба рванула особенно жестоко. Так что весь барак словно бы встал на дыбы. Капитан уже бежал к выходу, на ходу паля из браунинга по красным армейцам да пиная под толстый зад одну из фельдшериц:
- Пшла!
Унтер Лепехин в это время оказался возле двух пьяных кавалеристов. Не мешкая, он взял их за шкирки и так сдвинул лбами, что череп одного раскололся пасхальным яичушком. Другой откинулся и засучил ногами.
- Сюда, сюда, господин капитан! - закричал Лепехин, подхватывая вожжи.
Капитан буквально влетел в бричку.
- Гони, Иван! Гони, к лешему!..