"Считаться с В. С. Калининым перестали уже давно. Я был
на воле, когда арестовали самого старого и близкого друга Калинина, его
товарища еще по работе на Путиловском — Александра В. Шотмана. Семья
Шотмана была мне близка, я дружил с его сыном и от него узнал некоторые
подробности, весьма, правда, обычные для своего времени.
Шотман был не только другом Калинина, старейшим большевиком, человеком,
близким к Ленину… Он был еще и членом Президиума ЦИКа, а, следовательно,
формально, личностью «неприкосновенной», и уж во всяком случае
человеком, чей арест должен был быть формально согласован с
Председателем ЦИКа…
Ну так вот: пришли ночью к Шотману, спросили
первое, что спрашивали у старых большевиков: «Оружие и ленинские
документы есть?» и забрали старика. Жена Шотмана, еле дождавшись утра,
позвонила Калинину. Михаил Иванович обрадовался старой своей
приятельнице и запел в телефон: «Ну, наконец-то хоть ты позвонила. Уже
почти неделю ни ты, ни Шурочка не звонили, это свинство оставлять меня
одного сейчас, ну как Шурочкин радикулит, как дети…»
Жена Шотмана прервала радостно-спокойные слова старого друга:
— Миша! Неужели тебе неизвестно, что сегодня ночью взяли Шуру?..
…Долгое-долгое молчание в телефонной трубке, и затем отчаянный крик бедного президента С.С.С.Р.:
— Я ничего не знаю!.. Клянусь, я ничего не знаю!!!
Вечером того же дня жена Шотмана также была арестована. Сколько таких звонков пришлось услышать Калинину?
***
Именно от Рики я и узнал, что жена Всес. Старосты Екатерина Ивановна находится в нашем Лагере. Однажды, когда она гостила у меня на Первом Лагпункте, она рассказала, что очень подружилась с одной старушкой-арестанткой. Старуха прибыла из другого Лагеря, в формуляре у нее сказано, что использовать ее можно только на общих подконвойных работах, но врачи на Комендантском дали ей слабую категорию, ее удалось устроить работать в бане: счищать гнид с белья и выдавать это белье моющимся. Екатерина Ивановна живет в бельевой, она, наконец-то, отдыхает от многих лет, проведенных на общих тяжелых работах, и Рика после работы в конторе ежедневно к ней заходит: занести что-нибудь из «вольной еды», посидеть, поговорить с умной и славной старухой. Она нерусская, какая-то прибалтийка, но давно обрусела и мало похожа на работницу, хотя и сказала как-то, что давно-давно работала на заводе… Да и фамилия у нее вполне русская…
— А какая?
— Калинина.
— Это жена Михаила Ивановича Калинина.
…Рика тогда же категорически отказывалась признавать за правду мои слова… Во-первых — не может быть!..
А затем — при ее отношениях с ней она не могла бы утаить это от нее… Да и об этом не могли бы не знать!..
Но
я-то был почти уверен в том, что это так. Я не был знаком с Екатериной
Ивановной. Но она была в дружеских отношениях с родителями моей жены, и
когда летом тридцать седьмого года вокруг нас образовалась пустота,
когда исчезли все многочисленные друзья и знакомые, перестал звонить
телефон, Екатерина Ивановна была одной из немногих, кто продолжал
справляться о здоровье Оксаны — моей жены, и доставала ей из Кремлевской
аптеки недоступные простым смертным лекарства. В конце тридцать
седьмого года этот источник помощи иссяк: мы узнали, что Екатерина
Ивановна арестована.
Екатерину Ивановну «взяли» довольно банально, без особого художественного спектакля. Просто ей позвонили в Кремль из ателье, где шилось ее платье, и попросили приехать на примерку. В ателье ее уже ждали…
Екатерина Ивановна, как я уже
говорил, обладала эстонской неразговорчивостью, конспиративным опытом
старой революционерки и жены профессионального революционера. Она не
любила рассказывать о всем том, что происходило после звонка из ателье.
Но мы знали, что сидела она тяжело. У нее в формуляре была чуть ли не
половина Уголовного кодекса, включая и самое страшное: статья 58-8 —
террор. Формуляр ее был перекрещен, что означало — она никогда не может
быть расконвоирована и должна использоваться только на общих тяжелых
подконвойных работах. Из тех десяти лет, к каким она была осуждена,
Екатерина Ивановна большую часть отбыла на самых тяжелых работах, на
каких только использовались в Лагере женщины. Но она была здоровой, с
детства привыкшей к труду и все это перенесла. Только тогда, когда из
другого расформированного во время войны Лагеря она попала к нам,
удалось ее пристроить на «блатную» работу.
Во время последнего
года войны в жизни Екатерины Ивановны стали происходить благодатные
изменения. Вероятно, Калинин не переставал просить за жену. Что тоже
отличало его от других «ближайших соратников». Молотов никогда не
заикался о своей сидевшей жене, а его дочь, вступая в партию, на вопрос о
родителях ответила, что отец у нее — Молотов, а матери у нее нет…
Словом, в последний год войны к Екатерине Ивановне стали регулярно
приезжать ее дочери — Юлия и Лидия. На время приезда в поселке выделяли
комнату, обставляли ее шикарной мебелью и даже коврами — все же дочь
Калинина! — и заключенной жене Президента разрешали три дня жить без
конвоя в комнате у своей дочери…
Тогда же и познакомился я с ней и
попал в гости. Сидел, пил привезенное из Москвы превосходное вино, вкус
которого я давно забыл, ел невозможные и невероятные вкусности, включая
традиционно-обязательную для партноменклатуры — икру… И слушал рассказы
человека, только что приехавшего из Москвы.
Страшновато — даже для
меня — было слушать о том, как много и часто М. Калинин униженно,
обливаясь слезами, просил Сталина пощадить его подругу жизни, освободить
ее, дать ему возможность хоть перед смертью побыть с ней… Однажды, уже в
победные времена, разнежившийся Сталин, которому надоели слезы старика,
сказал, что ладно — черт с ним! — освободит он старуху, как только
кончится война!
… И теперь Калинин и его семья ждали конца войны с еще большим, возможно, трепетным нетерпением, нежели прочие советские люди.
После
трех дней свидания заключенную Калинину опять переводили на Лагпункт, и
она снова бралась за свое орудие производства: осколок стекла для
чистки гнид.
Когда будущий романист, воспевающий великую личность
гениального убийцы, будет описывать чувства, охватившие И. Сталина,
когда война была завершена, пусть он не забудет написать, что он — в
своей благостыне — не забыл и о такой мелочи, как обещание, данное
Михаилу Ивановичу Калинину. Почти ровно через месяц после окончания
войны пришла телеграмма об освобождении Екатерины Ивановны. Правда, в
телеграмме не было указано, на основании чего она освобождается, и
администрация Лагеря могла выдать ей обычный для освобождающихся собачий
паспорт, лишавший ее права приехать не только в Москву, но и в еще 270
городов… Спешно снова запросили Москву, расплывшийся от улыбок и
любезностей начальник Лагеря предложил Екатерине Ивановне пожить пока у
него… Но Екатерина Ивановна предпочла эти дни пожить у Рики. Через
несколько дней машина с начальством подкатила к бедной хижине, где
обитала Рика, начальники потащили чемоданы своей бывшей подопечной
зэчки, и Екатерина Ивановна, провожаемая Рикой, отбыла на станцию
железной дороги.
Осенью сорок пятого года, приехав в отпуск в
Москву, я бывал у Екатерины Ивановны. Екатерина Ивановна бывала рада
моим приходам. Ехать к мужу в Кремль она не захотела, и Михаил Иванович
понимал, что это ей не нужно. Очевидно, что сам он был к этому времени
избавлен от каких-либо иллюзий. Когда в отпуск в Москву приехала Рика,
она много общалась с Екатериной Ивановной, ходила с ней в театры, а
после отъезда в Вожаель получала от нее милые письма. Легко понять,
почему Екатерине Ивановне не захотелось жить в Кремле. Это был страх
когда-нибудь случайно (хоть это было очень маловероятно) встретиться со
Сталиным. И все же ей этого не удалось избегнуть.
Когда Калинину дали возможность увидеть свою жену, он уже был смертельно болен. Через год, летом сорок шестого года, он умер.
Мы
были тогда еще в Устьвымлаге. Со странным чувством мы слушали по радио и
читали в газетах весь полный набор слов о том, как Партия, народ и
лично товарищ Сталин любили покойного. Еще было более странно читать в
газетах телеграмму английской Королевы с выражением соболезнования
человеку, год назад чистившему гнид в Лагере… И уж совсем было страшно
увидеть в газетах и журналах фотографии похорон Калинина. За гробом
покойного шла Екатерина Ивановна, а рядом с нею шел Сталин со всей своей
компанией…
…Значит, все-таки произошла эта встреча, произошел
этот невероятный кромешный маскарад, до которого не додумался и Шекспир в
своих хрониках… Как ни безчеловечно было бы задать Екатерине Ивановне
вопрос о ее чувствах при этой встрече, но я бы это сделал, доведись мне
ее снова увидеть".
Комментарии
Отправить комментарий