Голодное дѣтство въ С. С. С. Р.

    ГОЛОДЪ

    "Второй годъ въ Сибири. Насъ перекинули въ новую деревню. Никто изъ сибиряковъ не пускалъ насъ въ свои избы на постой и мы со ​Спириными​ поселились въ телятникѣ на краю поселка. Вовсю уже свирѣпствовала зима, снѣгу было по колѣно, ночами морозъ былъ до 40- градусовъ. Мы выбрали въ самомъ углу телятника закутокъ, наносили со всѣхъ сторонъ (даже надергали изъ стѣнъ и крыши телятника) вороха ​сѣна​ и соломы, зарылись въ ​нее​ въ старыхъ фуфайкахъ, залатанныхъ ​пимахъ​, дырявыхъ шапкахъ и рукавицахъ, ​которыя​ намъ дали ​нѣкоторыя​ ​жалостливыя​ бабы.

    ​Голодные​ телята лѣзутъ со всѣхъ сторонъ въ нашъ закутокъ, сосутъ одежду, мочатся подъ насъ. Грязь, вонь, а нестерпимѣе всего холодъ, который проникаетъ во ​всѣ​ поры тѣла – дрожимъ постоянно. Лежимъ цѣлыми днями, плачемъ, молимъ Бога о помощи. Мать рыдаетъ, причитаетъ:

– Господи! Помоги намъ и помилуй насъ! За какіе грѣхи намъ такое наказаніе? За что наши мученія? Вотъ и приходитъ наша ​смертушка​, дѣти! Бѣдный ​отецъ​! Зналъ бы онъ, какъ сейчасъ мучается его семья! А можетъ, и нѣтъ его уже ​самого​ на ​свѣтѣ​. ​Всѣ​ дружно ревемъ, и ​Спирины​ съ нами воютъ во ​вѣсь​ голосъ. Особенно мерзнутъ руки и мы иногда не выдерживаемъ. Какъ только какая-нибудь телочка ​растопыривается​, готовясь помочиться, мы протягиваемъ къ струѣ ​горячей​ мочи руки и грѣемъ ихъ. Погрѣешь, обтеръ пукомъ соломы руки и до слѣдующей телочки. Какъ-то морозъ чуть отпустилъ. Мать какъ бы проснулась, поднялась, вышла во дворъ, затѣмъ говоритъ мнѣ:

– Колька, надо бороться, надо спасаться! Давай пойдемъ въ ​Алексеевку​ – разъ здѣсь сибиряки насъ не пускаютъ къ себѣ? Можетъ тамъ насъ кто-нибудь пуститъ? Намъ бы только до весны продержаться!

    Идемъ съ матерью по глубокому снѣгу. На мнѣ ​дырявые​ ​старые​ ​пимы​, одѣтъ въ лохмотьяхъ, на матери старое пальто, подпоясанное веревкой, облѣзлая шаль съ ​махрами​. Идемъ, слезами заливаемся. Походили по селу, попрошайничали во дворахъ, поплакались. Чуть-чуть дали брюквы, картошки и турнепсу.

    Одна баба сжалилась, все разспросила, говоритъ:

– Ты вотъ что, дѣвка! Жалко мнѣ твоего пацана. Пропадете. Приходи завтра на токъ! Я бригадиръ. Будешь работать. ​Чѣмъ​ могу, помогу.

    Мать въ Алексеевке начала на току крутить вручную рожь и овесъ, а я пошелъ «зарабатывать», т. е. побираться. Въ нѣсколькихъ дворахъ были собаки, но большинство дворовъ были безъ нихъ. Въ одномъ постучалъ въ двери сѣней. Выглянула миловидная женщина:

– Тебѣ чего?

– Тетенька! Дайте чего-нибудь поѣсть! Я вамъ пѣсню про солдата спою.

    Она улыбнулась:

– Про солдата? Интересно. Давай, можетъ, я не знаю. У меня вѣдь мужъ погибъ. Ладно, заходи.

    Отряхнулъ ​пимы​, зашелъ въ избу. Началъ бодро, весело:

Мы разстались въ военное время, когда землю бомбили враги. Разставаясь, ты мнѣ говорила: Для меня ты себя сбереги.

    Женщинѣ, какъ видно, понравилась пѣсня и я. Она расчувствовалась, обняла меня, разспросила обо всёмъ, накормила. Сказала:

– Приходи еще, Коля! Вонъ въ тѣхъ трехъ хатахъ (показала) – живутъ старушки. Я имъ скажу за тебя. Будешь имъ помогать по дому – подмести, убрать, принести воды изъ проруби, почистить картошки, а заодно и пѣсни будешь пѣть.

    Къ матери я летѣлъ, какъ на крыльяхъ. Всё разсказалъ – она обрадовалась. Съ той поры мы съ матерью начали ходить въ ​Алексеевку​ на заработки.

    Идемъ назадъ изъ Алексеевки къ ​Шуркѣ​, несемъ что-нибудь ему. Мать за пазухой ржи, овса, я – картошки или брюквы. Дорога ​переметена​ снѣгомъ – итти трудно. Звѣзды сверкаютъ въ холодномъ небѣ, недалеко отъ дороги по обѣимъ сторонамъ чернѣетъ лѣсъ. Всё время оглядываемся, страшно и жутко на душѣ. ​Мѣстные​ разсказывали, что въ прошломъ году на этой дорогѣ поздно вечеромъ шла учительница. Настигли волки. У ​нее​, видно, были спички (знать, она чувствовала свою судьбу?) Начала жечь ​школьныя​ тетради, отгонять факеломъ волковъ. Да много ли продержишься? Прошла съ версту, кончились сорокъ тетрадокъ. Нацарапала карандашомъ записку прощальную, вложила въ ​пимы​ глубоко. Нашли ​эти​ ​пимы​ съ остатками ногъ учительницы и запиской (войлокъ на ​пимахъ​, видать, былъ очень крѣпкій) на слѣдующій день.

    ​Обычно въ​ тѣхъ краяхъ волки постоянно не водились – очень болотистая мѣстность. Эта стая, видно пришла издалека, но ​всѣ​ люди послѣ этого случая стали ихъ бояться.

    Иногда, когда была пурга или особенно холодно, мы съ матерью оставались ночевать въ Алексеевке у одной моей знакомой старушки, которой я помогалъ и пѣлъ пѣсни.

    Къ нашимъ вшамъ здѣсь добавились полчища таракановъ и клоповъ – изба такъ и кишѣла ими. Но скоро бабка перестала пускать насъ на ночлегъ, ворчала:

– Вшей-то напустили мнѣ! Господи, какъ я теперь съ ними справлюсь! Тараканы-то не ​злые​ – не кусаются! А ​этѣ​ твари, какъ собаки! Идите съ Богомъ – и больше не приходите!

    А тутъ и на току рожь кончилась! Немного овса матери дали и велѣли также больше не приходить. Дома изъ овса мы варили кашу и кисель на водѣ. По инерціи мы съ матерью походили еще въ ​Алексеевку​, но уже никто не давалъ продуктовъ и не приглашалъ помогать по дому и пѣть пѣсни. 

    

    Мы побирались, выпрашивали ​кожурки​ отъ картошки и очистки отъ брюквы и турнепса и варили ихъ дома въ сѣняхъ телятника.

    Былъ конецъ декабря сорокъ пятаго года, морозы стояли ​сильные​, мы пообморозились и перестали ходить въ ​Алексеевку​. Лежимъ въ телятникѣ, зарывшись въ сѣно, на холодной, мерзлой и мокрой отъ мочи телятъ соломѣ цѣлыми днями-ночами, безпрерывно дрожимъ и плачемъ навзрыдъ.

    Наступилъ, кажется, конецъ нашимъ мученіямъ – мы медленно умирали. ​Грязные​, ​косматые​, съ воспаленными глазами – мы дрожали, метались, стонали и безпрерывно плакали. Крѣпче всѣхъ оказалась Надя ​Спирина​ – мать ​Клавки​. Она всё еще выходила – выползала изъ телятника и гдѣ-то пропадала. И вотъ, наконецъ, какъ-то поздно вечеромъ принесла въ телятникъ задушенную на веревкѣ небольшую собаку. Ужъ гдѣ и какъ она подстерегла собаку и сумѣла задушить – не знаю, но это дало намъ шансъ прожить еще недѣлю. Надя довольно быстро сняла шкуру, раздѣлала и сунула четвертинку въ чугунокъ. Вдвоемъ ​они​ пошли въ ближайшій ​лѣсокъ​ и наломали сухого хвороста. Разожгли костерокъ рядомъ съ телятникомъ и начали варить ​собачатину​. И это спасло насъ на нѣкоторое время! Какая же всё – таки сила въ мясѣ – пусть даже собачьемъ!

    Но мясо собаки быстро кончилось, и опять мы начали голодать. Надя и мать еще разъ выварила ​кости​ и кишки: мы съ удовольствіемъ выпили эту гадость. На этомъ всё кончилось! Еще разъ или два ​они​ что – то приносили, варили въ чугункѣ непонятную пищу и тѣмъ продлевали нашу агонію. А потомъ цѣлую недѣлю Надя съ матерью ходили по окрестностямъ, пытаясь вновь поймать собаку, но всё было безрезультатно! Теперь мы жевали только овесъ, съ ​полмешка​ котораго у насъ еще осталось.

    Почти ежедневно къ телятнику пріѣзжали со ​свѣжей​ соломой или сѣномъ скотники. Услышали ихъ разговоръ:

– ​Аграфена​! Твои-то постояльцы еще живы? Держатся? Что же ​они​ ѣдятъ? Не жалко тебѣ ихъ? Ты же одна. Возьми хотя бы мальцовъ домой къ себѣ.

– А ты, ​Проклъ, не учи меня! Самъ и возьми дѣтей къ себѣ. Ишь, какой добрый за чужой счетъ! Забирай ихъ – и мнѣ легче будетъ. Тошно уже смотрѣть на ихъ мученія!

– Дѣтей у меня ​самого​ въ одной – то комнатѣ – шесть душъ! Взялъ бы этихъ бѣднягъ, да некуда! Такъ на чемъ ​они​ держатся? Картохи даешь имъ?

– У меня картошки самой въ обрѣзъ. А жрутъ ​они​, видно, собакъ и кошекъ. Вонъ – нѣсколько шкуръ появилось въ ногахъ у дѣтей!

    Скотники съ интересомъ подошли къ намъ въ уголъ и разгребли солому. Покачали головами и, бормоча что-то подъ носъ, ушли.

    А сибирячка, приходя кормить сѣномъ телятъ и убирать навозъ, продолжала равнодушно взирать на насъ. Было вернувшаяся надежда, смѣнилась отчаяніемъ – мы опять начали угасать. Вотъ и Надя смирилась съ неминуемой смертью и перестала выходить изъ телятника.

    Какъ-то сквозь дрему, и какое-то безсознательное равнодушное состояніе опять услышали разговоръ двухъ скотниковъ, привезшихъ свѣжую солому въ телятникъ:

– ​Аграфена​! Сейчасъ были на ​Замошьѣ. Набираемъ вилами со скирды солому и вдругъ натыкаемся на кучу покойниковъ. Сколько ихъ тамъ!

– ​Кавказскіе​?

– Нѣтъ – китайцы! И откуда ихъ столько?

– То-то я смотрю ихъ по деревнѣ начало много шататься! Вотъ навезли на нашу голову бездѣльниковъ! ​Ссыльные​ ​тожъ. Начали, видать, дохнуть.

– Ночью ​они​ ​всѣ​ уходятъ за деревню. Ночуютъ въ скирдахъ соломы и ​сѣна​. Стога-то ​сѣна​ находятся дальше отъ деревни, но и тамъ, говорятъ, уже стали находить покойниковъ. А твои-то постояльцы еще живы?

– Живы – мать ихъ такъ! И ​сердце​ за нихъ болитъ, и зло беретъ – привязались къ телятнику на мою голову. Мальцовъ, правда, жаль. Помрутъ всё равно. Думаю, недѣлю-двѣ еще помаются.

    Скотники уѣхали, а Надя ​Спирина​ начала о чёмъ-то съ матерью шептаться. Она что-то горячо ей доказывала, но мать упрямилась:

– Да ты что, Клава? Какъ можно? Это же грѣхъ! Да и сможемъ ли мы ​есмы​?

– Грѣхъ, конечно! Собакъ и кошекъ, вонъ, съѣли еще какъ – и это съѣдимъ. А что? Помирать лучше? Можетъ, еще выживемъ. Ты что – не помнишь, какъ разсказывали наши родители о голодѣ на Сѣверномъ Кавказѣ и ​Поволжьѣ​ въ тридцать третьемъ году? Тогда многіе выжили только благодаря этому.

    Всю правду объ этомъ разговорѣ мы узнали только черезъ десятилѣтія.

    На слѣдующій день мать съ Надей, кряхтя и постанывая, куда-то опять засобирались. ​Клавка​, ​Шурка​ и я еле шевелились, безпрерывно дрожали и всхлипывали. ​Взрослые​ накидали на насъ вороха соломы и ушли.

Сознаніе вернулось ко мнѣ только тогда, когда сквозь сонъ услышалъ, какъ мать, плача, тормошитъ меня:

– ​Колюшокъ​, очнись! Мы спасены! Предсѣдатель далъ намъ мяса!

    И, правда – въ ноздри пахнуло ​чѣмъ​-то необычнымъ! Мать съ ложки поила насъ бульономъ, а затѣмъ дала и кусочекъ печени.

    Мы опять начали медленно приходить въ себя. Теперь ежедневно Надя съ матерью поили всѣхъ троихъ дѣтей бульономъ. Принесли откуда-то ворохъ разодранной одежды и одѣли на насъ. Теперь мы стали походить на кочаны капусты. Но холодъ всё равно нестерпимо донималъ насъ. 

    ​Телятница​, видно, о чёмъ-то догадывалась и, приходя по утрамъ, презрительно смотрѣла на мать и Надю ​Спирину​:

– ​Безсовѣстные​ вы люди! Ишь, что удумали! Бога нѣтъ у васъ въ душѣ! Развѣ можно такъ дѣлать? Звѣри вы, а не люди! Вотъ выгоню васъ отсюда на морозъ!

    Мать валялась въ ногахъ у сибирячки:

– ​Аграфена​! Прости насъ! А что дѣлать? Себя уже не жалко. А какъ дѣтокъ спасти? У насъ уже не было выхода. Спасемъ дѣтей – Богъ намъ проститъ этотъ грѣхъ! А бѣдныхъ людей уже не вернешь съ того ​свѣта​!

    Мы не понимали смысла ихъ разговора. А лютая зима продолжалась – было очень холодно. Мать съ Надей еженедѣльно куда-то уходила и приносила намъ спасительную печень. Всё также ​взрослые​ ходили въ лѣсъ – набирали сухихъ дровъ и по вечерамъ, когда уходила ​телятница​, варили въ чугункѣ супъ. Иногда ​они​ добывали мерзлой, свинячьей картошки или очистокъ, а также остатки нашего овса – и тогда нашъ супъ былъ просто великолѣпенъ! Мы уже иногда выползали изъ телятника, когда было тихо и безвѣтренно.

    Какъ-то подъѣхали скотники. Услышали ихъ разговоръ:

– Послѣдній разъ были въ ​Замошьѣ​ – скирда уже кончилась. Ужаснулись – у всѣхъ замерзшихъ китайцевъ вырѣзана печень. Лисы, росомахи уже растаскиваютъ по ​полю​ трупы. Не твои ли, ​Аграфена​, постояльцы печень вырѣзали?

– Ну, а кто же? Да не ​одни​ ​они​ сейчасъ этимъ занимаются. Вонъ, по деревнямъ, сколько голодныхъ ссыльныхъ! Пропасть, какая-то".