В. Радичъ — "Казацкія были дѣдушки Григорія Мироныча"
"Много было славныхъ атамановъ въ Сѣчи, а равнаго Сирку не было. Татары «шайтаномъ» его прозвали, и, правда, для враговъ онъ былъ хуже ч..рта. Но посмотрѣли бы вы на него въ мирные дни, когда онъ повѣситъ свою тяжелую саблюку на гвоздь, заберется въ свой хуторокъ, расположенный въ десяти верстахъ отъ Сѣчи, и сидитъ отъ зари до зари на пасѣкѣ. Глядя на него, вы бы и не заподозрили, что это кошевой атаманъ славнаго Войска Запорожскаго. Вы бы подумали, что передъ вами простой дѣдъ-пасѣчникъ, который только и знаетъ за пчелами ухаживать да въ садикѣ грушамъ да яблонямъ при- щепы дѣлать. Простая холщовая сорочка, такіе же штаны, черевики (башмаки) на босую ногу — вотъ и вѣсь домашній нарядъ Атамана. Чубъ его годы да походы сильно посеребрили, не пожалѣли они и черныхъ усовъ казацкихъ: вплели и туда серебряныя ниточки.
— Будетъ тебѣ уже съ пчелами своими возиться, — борщъ простынѣтъ! — кричитъ, бывало, ему жена.
— Сейчасъ, сейчасъ! — донесется изъ-за плетня его голосъ, но борщъ стынетъ, хозяйка сердится, а мужа нѣтъ, какъ нѣтъ. Нескоро выглянетъ изъ-за кустовъ бузины его голова. Придетъ, наконецъ, къ обѣду, жена и давай ему выговаривать, а онъ только добродушно улыбается въ усы, да борщъ похваливаетъ, — знаетъ, чѣмъ хозяйку задобрить. Послѣ обѣда атаманъ снова шелъ въ садъ, отдохнуть часокъ на свѣжей травкѣ.
Хата у Сирка была самая простая; но если бы вы заглянули на чистую половину, то увидѣли бы такіе ковры, какихъ не было, можетъ, и у важныхъ магнатовъ, увидѣли бы вы и кубки, серебряные да золотые, и сабли въ драгоцѣнныхъ ножнахъ, и ружья съ золотой насѣчкой, и усѣянные самоцвѣтными камнями кинжалы. Оружіе атаманъ любилъ и зналъ ему цѣну, но деньги вѣчно раздавалъ и запасовъ не дѣлалъ.
Однажды, когда Сирко находился на хуторѣ, къ нему прискакалъ, сломя голову, казакъ изъ Сѣчи. Дѣло было на зарѣ. Атаманъ только что вылѣзъ изъ-подъ кожуха и шелъ къ криницѣ умыться студеной водой. Гонецъ остановилъ коня у воротъ и съ низкимъ наклономъ почтительно приблизился къ Атаману.
— Здорово, братику! Что скажешь? — обратился: Сирко къ казаку.
— Здоровы будьте, панъ атаманъ! — отвѣчалъ гонецъ. — Меня старшина прислалъ къ вашей милости. «Языка» (развѣдчика) поймали въ степи. Говорятъ, Орда по хозяйничала въ Украинѣ, пожгла села, много людей забрала въ неволю и теперь спѣшитъ въ Крымъ.
— Разбуди моихъ хлопцевъ, братику, а то они что-то долго не вылѣзаютъ изъ-подъ своихъ кожуховъ, да вели имъ живо сѣдлать, — сказалъ своимъ ровнымъ, спокойнымъ голосомъ Сирко и скрылся въ хатѣ.
Не успѣла разгорѣться заря, какъ онъ снова появился среди двора. Но это уже былъ не добродушный «дидусь» съ пасѣки, на котораго жена покрикиваетъ, — это былъ тотъ Атаманъ, отъ котораго трепещетъ Орда и гордые крымскіе Ханы побаиваются. Теперь на немъ была алая черкеска, широчайшіе синіе шаровары съ позументомъ, шапка съ алымъ верхомъ, опушенная соболемъ, и желтые сафьяновые сапоги съ серебряными подковами. Онъ глядѣлъ, какъ орелъ, озирающій съ высоты безбрежное море степей.
Хлопецъ-джура подвелъ осѣдланнаго коня. Въ эту минуту на порогѣ хаты появилась жена. Въ глазахъ ея свѣтилась печаль: она знала, что надолго разстается съ мужемъ, но хранила молчаніе, не смѣла выразить свою грусть. Роли перемѣнились: передъ ней стоялъ Кошевой Атаманъ славнаго войска Запорожскаго.
Другой хлопецъ, помоложе, почтительно подалъ саблю и пистолѣ- ты. Опоясавшись и осмотрѣвъ оружіе, атаманъ въ одинъ мигъ очутился въ сѣдлѣ. Конь началъ неистово грызть удила и бочкомъ, вздрагивая и поднимая уши, метнулся къ воротамъ. Сирко придержалъ его, осѣнилъ себя крестомъ и, не взглянувъ на домочадцевъ, толпившихся возлѣ хозяйки, вихремъ помчался впередъ.
Вѣсть о наѣздахъ татаръ на Украину съ быстротой молніи облетѣла всѣ курени, и Сѣчь загудѣла, какъ пчелиный рой. Всѣ знали, что Сирко находится въ кратковременной отлучкѣ; но никто, конечно, не сомнѣвался, что онъ явится немедленно. Сирко, подобно другимъ семейнымъ запорожцамъ, отлучался въ мирное время изъ Сѣчи отдохнуть послѣ боевыхъ трудовъ на своей пасѣкѣ въ кругу семьи. Женщины не имѣли права появляться въ Сѣчи, и большинство запорожцевъ были люди холостые, безсемейные.
Сирко подъѣхалъ къ колокольнѣ. Его окружили войсковыя старшины и сейчасъ же ударили сборъ на раду. Власть кошевого Атамана была безгранична въ походѣ, на войнѣ, а въ Сѣчи онъ долженъ былъ держать совѣтъ съ товариществомъ, прежде чѣмъ предпринять какое-нибудь рѣшеніе, могущее имѣть серьезныя послѣдствія.
Загудѣли котлы, и только призывный звукъ разнесся по Сѣчи, какъ изъ всѣхъ улицъ, закоулковъ и куреней показались запорожцы. Площадь наполнилась народомъ. Сирко выѣхалъ впередъ.
— Любезные товарищи мои, славное Войско низовое запорожское! Долженъ я къ вамъ рѣчь держать, — началъ Сирко, обращаясь къ собравшимся, — вѣсти недобрыя. Мы полагали, что крымскій Ханъ сдержитъ свое слово и не дастъ своевольничать Ордѣ, а вышло иначе. Снова татарская орда саранчой налетѣла въ украинскую землю, произвела разореніе огнемъ и мечомъ и увела въ неволю многихъ единовѣрныхъ братьевъ и сестеръ нашихъ. Вы сами, любезные товарищи, знаете, какъ намъ быть и что намъ дѣлать. Кони наши давно отдохнули, а молодцы-запорожцы заскучать уже успѣли безъ работы… Теперь «языкъ» сказываетъ, что орда спѣшитъ въ обратный путь, и послѣдній отдыхъ имѣла у Черной могилы. Съ плѣнными и добычей они быстро идти не могутъ… Перерѣжемъ имъ дорогу у «Трехъ криницъ» да и подождемъ ихъ тамъ. Какое ваше рѣшеніе будетъ, любезные товарищи, славнаго войска низоваго лыцари?
— Въ походъ!.. На басурманъ! — загремѣла Сѣчь.
— Тогда не будемъ тратить золотого времени… Пусть молодцы сѣдлаютъ коней! Чѣмъ скорѣй мы поспѣемъ къ «Тремъ криницамъ», тѣмъ лучше.
Солнце не совершило еще и половины своего пути, а изъ Сѣчи уже выѣхалъ отрядъ подъ предводительствомъ Сирка и направился въ степь. Другой отрядъ долженъ былъ выйти вечеромъ, когда уменьшится дневной зной.
Жарко въ степи. Солнце палитъ немилосердно. Казаки предпочитали держать путь лучше по звѣздамъ, чѣмъ ѣхать днемъ, изнуряя и людей, и животныхъ. Но сегодня была слишкомъ важная причина, заставившая ихъ пуститься въ путь въ самый зной. Всякое промедленіе было бы на руку врагу. Пригрѣтая солнцемъ степь будто притаилась и чего-то ждетъ. Умолкли милліоны насѣкомыхъ, не слышно голосовъ птицъ, даже вѣтеръ сложилъ свои рѣзвыя крылья и высокая ковыль застыла въ раскаленномъ воздухѣ безъ движенія.
Послѣ полудня на западѣ показалось сѣрое облако; по мѣрѣ приближенія оно росло, темнѣло, то разрывалось на части, то вновь соединялось и клубилось, какъ дымъ. Высокая трава порой скрывала и коней, и всадниковъ. Только острыя пики сверкали на солнце, да пестрѣли древки, выкрашенныя въ два цвѣта — красный съ чернымъ.
— Не благословитъ ли, панъ-атаманъ, молодцамъ привалъ сдѣлать? — спросилъ есаулъ. — Кони притомились, — добавилъ онъ, снимая шапку.
— Дойдемъ до той высокой могилы, тамъ и станемъ — отвѣтилъ Сирко.
— Большая будетъ гроза! — говорили казаки.
— То-то и хорошо! — замѣтилъ атаманъ. — Жара спадетъ, а какъ ударитъ ливень да промочитъ землю, то и татарамъ трудно будетъ тащиться по степи.
Сѣрое облако превратилось скоро въ тучу, и не успѣли казаки при- близиться къ могилѣ, какъ небо потемнѣло, солнце скрылось, и степь заволновалась, какъ взбаламученное море. Вѣтеръ крѣпнулъ, пригибая высокіе травы до самой земли. Вдругъ раздался такой громовой ударъ, будто сводъ небесный раскололся надвое и готовъ обрушиться на потемнѣвшую степь. Вздрогнули кони, испуганно прижали уши и ускорили бѣгъ. Удары слѣдовали другъ за другомъ. Закружилъ вѣтеръ съ неистовой силой и начался степной ливень. Дождь полилъ потоками, и сразу стало темно, будто на землю опустился вечеръ. Молніи бороздили небо и освѣщали, суровыя лица запорожцевъ. Казаки въ своихъ овечьихъ буркахъ спокойно пережидали грозу и только, по своему обыкновенію, перебрасывались шуточками.
Степная гроза — самая ужасная гроза. Она налетаетъ неожиданно, сопровождается ливнемъ, вихремъ и такими громовыми раскатами, что только очень ужъ храброму человѣку впору сохранить спокойствіе въ (томъ, хаосѣ разбушевавшихся стихій. Быстро налетаетъ гроза въ степи, быстро и проносится…
Татарскій отрядъ возвращался съ богатой добычей. Гнали гурты скота, табуны лошадей, вели цѣлую толпу плѣнныхъ. Измученные невольники, подгоняемые ременными бичами, еле передвигали ноги, но останавливаться не смѣли. Отставшимъ грозила смерть. Только очень юныхъ плѣнниковъ и самыхъ цѣнныхъ невольницъ везли на арбахъ.
Гроза захватила татаръ на берегу оврага, прорытаго вешними водами. Составивъ арбы въ кружокъ, они тщетно пытались укрыться отъ ливня.
Господи, помилуй насъ, грѣшныхъ — шептали охваченные въ неволю русскіе. Ихъ измученныя, усталыя ноги, покрытыя ранами, невыносимо горѣли, и потоки холодной, воды не могли освѣжить ихъ.
— Мама, мама! — жалобно стонала дѣвочка, при вязанная къ сѣдлу лошади.
Мать слышала вопли, но не могла приблизиться къ ней, такъ какъ канатъ крѣпко прикрутилъ её къ арбѣ. Да и что могла сказать мать въ утѣшеніе своему несчастному ребенку!.. Ихъ горе и ихъ доля были одинаковы…
Грозныя тучи понеслись къ морю, снова выглянуло солнце, и степь засверкала, такъ какъ на каждомъ стебелькѣ, на каждой травинкѣ висѣли крупныя капли пролившагося дождя. Вспорхнули припугнутыя грозой птицы и пестрыя бабочки.
Таборъ медленно двинулся въ путь. Тяжело было передвигаться арбамъ по мокрой землѣ. Тяжелыя толстыя колеса уходили въ разрыхленную землю. Но на помощь воламъ и лошадямъ назначались тѣ же плѣнные.
Свистъ бича заставлялъ ихъ забывать на время и боль и усталость.
— Слушай, землякъ! — обратился плѣнный къ своему сосѣду (ихъ соединялъ одинъ арканъ), — ты не изъ Червоной?
— Изъ Червоной.
— То-то я давно присматриваюсь и вижу, что лицо мнѣ знакомое, да вспомнить не могъ.
— А ты бывалъ въ Червоной?
— Еще бы. Я отъ нашего пана возилъ письмо къ вашему.
— Эге, теперь и я вспомнилъ!.. Вотъ гдѣ довелось встрѣтиться намъ!
Изъ груди говорившаго вырвался тяжелый вздохъ.
— Проклинали мы свою долю подъ панскимъ кнутомъ, а каково-то будетъ въ татарскомъ ярмѣ? — отозвался первый.
— Мой батько побывалъ въ Крыму и не разъ разсказывалъ намъ, что тамъ съ плѣнниками дѣлаютъ. Не приведи, Боже!
— А ему удалось убѣжать изъ неволи?
— Запорожцы вызволили.
— Кто-то насъ освободитъ?!.
— Вѣрно, смерть…
— И я такъ думаю. Да пусть бы меня уже взяли, а то и жинка моя здѣсь, и старшенькая дочка…
— А мои, ты думаешь, дома остались? Тоже вѣдь съ нами идутъ… Налетѣла татарва, какъ туча, — не успѣли мы и спрятаться…
— У насъ тоже такъ… Прибѣжали дѣти съ огорода, кричатъ про какихъ-то людей конныхъ, а мы и разобрать ничего не можемъ… А тутъ и сами эти люди уже на улицѣ… Куда тутъ бѣжать. Бабы отъ страху въ слезы, дѣти кричатъ, а татарва уже по хатамъ шаритъ. Обшарили, забрали всѣхъ, стариковъ перебили, тогда огнемъ давай выкуривать тѣхъ, кто спрятался. Къ утру отъ деревни только обгорѣлыя головни остались да груды пепла.
— Прежде хоть запорожцевъ боялись, а теперь, сказываютъ, ихъ ханъ чуть не побратался съ низовымъ войскомъ.
— Быть того не можетъ!
— Вѣрно тебѣ говорю… Они вмѣстѣ задумали какой-то походъ.
— А кто въ войскѣ теперь кошевымъ?
— Сирко, сказывали люди.
— Ну, такъ развѣ Сирко такой человѣкъ?.. Что ты, землякъ!
При имени Сирка ѣхавшій вблизи татаринъ насторожился, подскакалъ и замахалъ нагайкой, выкрикивая что-то на своемъ гортанномъ языкѣ.
— Ишь, даже слышать не могутъ имени Кошевого! — шепнулъ невольникъ сосѣду.
Таборъ продвигался по размоинамъ медленно. Скрипъ арбъ заставлялъ скрываться стрепетовъ и дрофъ. Степные коршуны стервятники вились надъ печальнымъ шествіемъ, чуя добычу. Они знали, что всякій, не вынесшій перегона плѣнникъ, будетъ брошенъ имъ на съѣденіе, если добычу не успѣютъ перехватить волки, находящіеся тутъ же неподалеку. Вотъ одинъ изъ плѣнныхъ началъ къ вечеру отставать; онъ поминутно спотыкался, падалъ на колѣни; но арканъ заставлялъ его снова подниматься. Наконецъ, послѣдніе силы надорвались, и несчастный легъ пластомъ. Два татарина подскочили къ нему, думая заставить его подняться ударами нагаекъ, но и это средство оказалось безсильнымъ: изъ его груди не вырвалось стона. Тогда обрѣзали петлю аркана, и невольникъ остался одинъ въ вольной, необозримой степи. Приближающаяся смерть разбила его оковы. Коршуны, описывая плавные круги, начали опускаться всё ниже и ниже, а скрипъ арбъ замиралъ въ отдаленіи.
На третьи сутки, при заходѣ солнца, запорожскій отрядъ подошелъ къ «Тремъ криницамъ». Въ этомъ мѣстѣ дѣйствительно, виднѣлись остатки трехъ колодцевъ; но воды въ нихъ не было, и они наполнялись только послѣ степныхъ ливней дождевой водой. Кѣмъ и когда они выкопаны, про то знали буйные вѣтры да ясныя звѣзды. Но само это мѣсто служило какъ бы маякомъ для путника. По всѣмъ примѣтамъ, татары здѣсь еще не проходили. Выславъ казаковъ на развѣдку, Сирко расположился бивакомъ. Было приказано огня не зажигать, не пѣть пѣсенъ и быть наготовѣ.
Солнце скрылось, начали надвигаться сумерки, и началась ночь. Въ темномъ, небѣ засвѣтились миріады яркихъ звѣздъ. Запорожцы спѣшились и отдыхали послѣ ускореннаго перехода. Сирко всё время торопился, чтобы не дать татарамъ возможности уйти въ свои степи. Среди ночи прискакалъ развѣдчикъ и объявилъ, что онъ слышалъ ночью скрипъ татарскихъ колесъ.
— Ну, пускай подходятъ! — сказалъ атаманъ, — у насъ есть чѣмъ угостить дорогихъ гостей… Только смотрите, молодцы, чтобы ихнихъ развѣдчиковъ сейчасъ брать на арканъ. Э, да уже какъ скрипятъ ихъ немазаныя колеса!.. Они подойдутъ на разсвѣтѣ. Подпустимъ ихъ какъ можно ближе и тогда сразу ударимъ «журавлемъ».
Журавли летятъ треугольникомъ, — вотъ и запорожцы любили бросаться на врага, построившись правильнымъ треугольникомъ.
Передъ самымъ разсвѣтомъ казаки поймали двухъ развѣдчиковъ. Сейчасъ же учинили допросъ имъ передъ лицомъ самого атамана. Когда взглянули татары на Сирка, дрожь пробѣжала у нихъ по тѣлу.
«Погибли наши: самъ шайтанъ здѣсь» — подумали они и стали готовиться къ смерти.
Сирко узналъ, что татаръ втрое больше, чѣмъ казаковъ, но это не его не испугало. Онъ зналъ непріятеля, зналъ и своихъ молодцовъ. Второй запорожскій отрядъ что-то замедлилъ, но это не важно, главное — не терять времени и ошеломить врага. Связанныхъ татаръ рядышкомъ положили на траву и приставили къ нимъ часового, а чтобы не вздумали крикомъ предупредить своихъ о засадѣ, имъ плотно обвязали рты поясами.
— Теперь нужно спѣшиться, — сказалъ Атаманъ, — и быть наготовѣ. По первому знаку — на коней и стараться сразу смять передніе ряды.
Вотъ небо подернулось свѣтлыми полосами, и звѣзды на востокѣ стали гаснуть одна за другой.
Приближалась рѣшительная минута. Сквозь траву можно было разглядѣть рядъ длинныхъ пикъ и конскіе хвосты, прикрѣпленные къ древкамъ. Скрипъ колесъ раздавался совсѣмъ уже близко. Надъ лощиной, въ которой стояли казаки, курился легкій предутренній туманъ, и татары не могли увидѣть засаду, притаившуюся въ высокой травѣ.
— На коней! — произнесъ негромкимъ, спокойнымъ голосомъ кошѣ- вой; но команда его была услышана всѣми, и въ синеватомъ сумракѣ пробуждающагося утра передъ изумленными, испуганными лицами татаръ, мечтавшихъ объ отдыхѣ послѣ ночного перехода, вдругъ выросъ цѣлый лѣсъ пикъ, показались суровыя лица запорожцевъ, заблестѣли сабли.
Татарамъ казалось, что это какой-то страшный сонъ… Вотъ казаки въ одно мгновеніе развернулись въ степи, вытянулись треугольникомъ и съ грозными боевыми кликами понеслись въ атаку.
— Шайтанъ! Шайтанъ здѣсь! — повторяли въ ужасѣ татары.
— Богъ за насъ! Сирко съ нами! — шептали обрадованные невольники, передавая другъ другу эту радостную вѣсть.
Хотя переднимъ рядамъ и плохо пришлось, — казаки смяли ихъ въ одну минуту, но татары скоро увидѣли, что численный перевѣсъ на ихъ сторонѣ, и оправились отъ перваго испуга. Завязалась битва, упорная, кровопролитная съ перемѣннымъ счастьемъ. Но если казакамъ и трудно было порой выдерживать напоръ многочисленной конницы, то стоило въ этомъ мѣстѣ появиться Сирку, — и татары бѣжали. Они чувствовали какой-то суевѣрный страхъ, передъ этимъ человѣкомъ. Взойдя надъ степью, солнце освѣтило поле битвы, и сражающіеся увидѣли на дальнемъ курганѣ запорожскій разъѣздъ.
— Наши идутъ! Наши поспѣли! — весело перекликались казаки, Не укрылось это и отъ зоркихъ татарскихъ глазъ. Татары бросились вразсыпную, оставивъ на поле битвы всю свою добычу, не успѣвъ даже захватить раненыхъ, а ужъ это съ ними рѣдко случалось.
Казаки долго преслѣдовали бѣглецовъ; но нестерпимый зной заставилъ ихъ остановиться. Начали дѣлить добычу. Освобожденные невольники боялись вѣрить своему счастью. Матери со слезами прижимали къ груди дѣтей своихъ.
Взрослые мужчины плакали отъ радости, какъ малые ребята, и благословляли своихъ избавителей. Радостное волненіе, охватившее освобожденныхъ, не могло не сообщиться и суровымъ запорожцамъ. Они старательно отворачивались, чтобы кто-нибудь не подумалъ, будто и на ихъ глазахъ могутъ набѣгать порой непрошеныя свѣтлыя слезы.
— Ишь, проклятый вѣтеръ, прямо въ очи! — проворчалъ старый есаулъ и отвернулся въ сторону, чтобъ не видѣть, какъ мать прижимаетъ къ груди сынишку, котораго она считала погибшимъ.
Теперь нужно было накормить голодныхъ. Разломали двѣ старыхъ арбы и зажгли костеръ. Въ большихъ желѣзныхъ казанахъ варилась каша, и синій дымокъ потянулся надъ лощиной.
На долю Атамана пришлось немало добычи. Сирко посмотрѣлъ на ограбленныхъ, обездоленныхъ земляковъ и сказалъ:
— У этихъ бѣднягъ ничего нѣтъ, ихъ судьба всего лишила, — такъ не станемъ же и мы снимать съ нихъ послѣднюю рубашку! Раздайте, товарищи, имъ мою часть.
Большинство запорожцевъ послѣдовало его примѣру, но нашлись и такіе, которые не хотѣли уступать своей доли. Въ то время, когда Сирко разговаривалъ со старшиной, къ нему подбѣжала татарка и упала передъ нимъ на колѣни.
— Что тебѣ? — спросилъ удивленный атаманъ.
— О, добрый воинъ! Смилуйся надъ бѣдной женщиной… У меня маленькіе дѣтки. Была у насъ корова, она ихъ кормила, но твои воины сейчасъ взяли у меня корову… Я одна, я слабая… Мужа моего убили… Чѣмъ я ихъ буду кормить?.. Онѣ умрутъ отъ голода… Вы тамъ воюете, а какое дѣло намъ, матерямъ, до вашей войны?! Малютки вѣдь попросятъ ѣсть… Обязательно, попросятъ… Можетъ, и у тебя есть дѣти… Я слышала, что ты не обижаешь бѣдныхъ и беззащитныхъ… Смилуйся!.. Аллахъ тебя благословитъ… — Она говорила взволнованно, отрывисто, задыхаясь отъ слезъ.
— Дать этой женщинѣ двѣ коровы, арбу, пару воловъ и проводника до ея родины, — приказалъ атаманъ и, обратившись къ татаркѣ, продолжалъ: —ты хорошо сдѣлала, что пришла прямо ко мнѣ…
— О, я такъ боялась!.. Но дѣтки…
— Меня не надо бояться… Я не страшенъ для слабыхъ… Ты великую правду сказала, что матерямъ нѣтъ дѣла до войны… Я воюю съ воинами, а сильный всегда долженъ быть другомъ слабому… Когда твои дѣти вырастутъ, скажи имъ, чтобы они не нападали на беззащитныхъ и не поднимали руки противъ запорожцевъ… На свѣтѣ всѣмъ довольно мѣста…
Татарка, вытирая слезы, цѣловала край его одежды и клялась, что ея дѣти вмѣстѣ съ ней будутъ молиться за великаго добраго воина.
Прим.: Совершенно геніальный дореволюціонный сборникъ разсказовъ о сѣчевикахъ-казакахъ.
Оставить комментарий