Кн. Урусова — "Материнскій плачъ Святой Руси. Помѣстный (волчій) соборъ 1917-1918 гг."

"Это было незадолго до возстанія, въ іюнѣ 1918 г., когда уже началось гоненіе на церковь. Мнѣ тогда пришлось перенести еще большую скорбь въ разочарованіи по отношенію къ монахамъ. Въ одномъ монастырѣ, за 25 верстъ отъ Ярославля, была очень чтимая икона «​Оранской​ Божіей Матери». Ежегодно ​её​ переносили на нѣкоторое время въ Спасскій монастырь въ г. Ярославль, и ​желающіе​ принимали ​её​ на домъ.

Одухотворяющая и чудная это была картина. ​Крестные​ ходы собирались со всѣхъ окрестностей, люди шли пѣшкомъ, неся впереди икону: цѣлый лѣсъ хоругвей, блестѣвшихъ на ​солнцѣ​, и не одна тысяча крестьянъ въ праздничныхъ разноцвѣтныхъ, яркихъ платьяхъ. ​Всѣ​ пѣли однимъ могучимъ хоромъ.

Долго мы не знали, состоится ли въ этомъ году этотъ Праздникъ Перенесенія Иконы и торжество вѣрующихъ. Но большевики разрѣшили, и тутъ же было пущено много смущающихъ слуховъ, поддавшись которымъ болѣе ​малодушные​ рѣшили воздержаться и не идти какъ обычно съ крестнымъ ходомъ изъ всѣхъ Ярославскихъ церквей навстрѣчу Иконѣ, чтобъ версты за двѣ за городомъ уже присоединиться къ ​общеми​ крестному ходу. Обычно у заставы съ хоругвями изъ Спасскаго монастыря встрѣчалъ общій крестный ходъ Ярославскій епархіальный Архіерей, каковымъ въ то время былъ ​еписк​. Агаѳангелъ, будущій Московскій Митрополитъ. Волнуясь, будетъ ли вообще крестный ходъ, подъѣхала я къ заставѣ для встрѣчи. Издали уже видна темная масса, медленно двигающаяся по дорогѣ. Епископа нѣтъ… Думаю, что-нибудь его задержало, но нѣтъ… время идетъ; уже вырисовываются и какъ звѣздочки двигаются невысоко надъ землей, и блестятъ на ​солнцѣ​ — хоругви. А Епископа всё нѣтъ… Уже видна Икона; но что это? Глазамъ не вѣрю, а зрѣніе абсолютное, не за одну версту вижу вдаль: громадный красный бантъ (​символъ​ и цвѣта Ротшильда - прим.) спускается концами по всей длинѣ Иконы. Несутъ монатейные монахи, и у каждаго на ​лѣвомъ​ плечѣ большой КРАСНЫЙ БАНТЪ. Народу, хоть и порядочно, но во много разъ меньше, ​чѣмъ​ бывало прежде. Въ головѣ у меня какъ молоткомъ застучало: монахи… монатейные монахи… и тѣ защищаются красными бантами, поддѣлываясь къ антихристовой силѣ. Я взяла перваго стоявшаго извозчика и сказала: «Въ Спасскій монастырь къ Епископу и гони лошадь, что ​есть​ мочи». Пріѣзжаю, звоню, отворяетъ келейникъ.

— Доложите Владыкѣ, что я его хочу видѣть». Келейникъ хорошо зналъ меня, т. к. Епископъ Агаѳангелъ довольно часто пріѣзжалъ къ намъ провести за чаемъ вечерокъ, какъ говорится. «Владыка нездоровы…

— Мнѣ ​всё​ равно, доложите, если онъ правда боленъ, я ​всё​ равно пройду и въ спальню къ ​нему​. 

Пошелъ доложить.

Возвращается и говорить смущенно: «Владыка проситъ Васъ…».

Вхожу, онъ сидитъ, какъ обычно, одѣтый на диванѣ, совершенно здоровый.

Я быстро, захлебывающимся голосомъ, говорю ему о красныхъ бантахъ, что еще можно успѣть послать на лошади кого-нибудь и велѣть снять этотъ ​символъ​ крови, какъ назывались ​красные​ банты, а онъ отвѣчаетъ: «Да, видите, это надо извинить, вѣдь это изъ чувства самосохраненія дѣлается, а что на Иконѣ большой бантъ, такъ это чтобъ ​Её​ не оскорбили и не забросали камнями».

Я читала у одного архимандрита, что зло всегда бываетъ темнымъ, а негодованіе можетъ быть и свѣтлымъ. Я пришла въ неистовое негодованіе и, забывъ, что передо мной Епископъ, высказала ему, что для меня ясно, что это не только грѣхъ великій со стороны ​мантейныхъ​ монаховъ, давшихъ Богу послѣдній обѣтъ отреченія отъ мірской жизни, но и позоръ: «И не мнѣ Васъ учить, Владыка, что Богъ поругаемъ не бываетъ и Матерь Божія не можетъ быть оскорблена, а посрамлены будутъ тѣ, кто броситъ въ ​Нее​ камень». Съ этими словами я повернулась и быстро ушла домой, не пошла навстрѣчу такому крестному ходу.

Вотъ какъ съ ​самаго​ начала былъ великъ страхъ передъ сатанинской большевистской силой: ​старые​ монахи не надѣялись на силу молитвы, а на ​КРАСНЫЕ​ БАНТЫ! ​Еп​. Агаѳангелъ вскорѣ былъ посвященъ въ Митрополита Москвы и, будучи замѣстителемъ Патріарха, былъ (но не знаю, или не помню какъ) уничтоженъ большевиками. <...>

Всероссійскій Соборъ 1919 года

Я писала, что мужъ мой былъ членомъ Церковнаго Собора отъ Ярославской губерніи. Я не берусь разсматривать дѣятельность Собора въ подробностяхъ, а только скажу въ нѣсколькихъ словахъ о своемъ личномъ впечатлѣніи. Такъ какъ мужъ мой былъ къ этому причастенъ, то я болѣзненно переживала ​всё​ то слышала и видѣла. Къ сожалѣнію, въ собраніи всѣхъ высшихъ силъ православнаго русскаго духовенства (въ большинствѣ высшихъ не въ силѣ Духа, а только въ чинахъ Іерархіи, къ великому горю и гибели Россіи) царилъ ​всё​ тотъ СТРАХЪ: страхъ передъ надвигающейся страшной катастрофой. немногими исключеніями, боялись открыто ИСПОВѢДОВАТЬ свое мнѣніе по ​тѣмъ​ вопросамъ нужно было громить, предупреждать и открывать глаза въ то время еще въ большинствѣ вѣрующемъ Бога и любившему своего ​земного​ Царя, — народу. Соборъ этого не сдѣлалъ (гдѣ же ты, п. Тихонъ "Исповѣдникъ?" - прим.). Воззваніе Патріарха, написано богословомъ, княземъ Евгеніемъ ​Трубецкимъ​, если и было напечатано, то раздавалось тайно, изъ-подъ полы, опять-таки изъ-за того ​земного​ страха. Мужъ мой привезъ мнѣ ​порученныя​ ему для раздачи многіе экземпляры воззванія. Онъ передалъ ихъ мнѣ со словами: «Пожалуйста, постарайся раздать, но только такъ, чтобъ съ этимъ не попасться. Я отдала ему ихъ обратно, напомнивъ слова Спасителя, что ​зажегши​ свѣчу, ​её​ не ставятъ подъ кровать, она должна открыто свѣтить ​всѣмъ​: ​Этѣ​ воззванія должны быть расклеены на всѣхъ дверяхъ храмовъ и на углахъ улицъ, и если я первому крестьянину, отдавая тайно воззваніе, скажу: «Смотри, только не попадись», то я сразу отниму у него ​вѣру​ въ Соборъ и упованіе на его силу». А на него то время были устремлены глаза всѣхъ вѣрующихъ надеждѣ на спасеніе, да и сама я считала подобный рискъ этотъ неосновательнымъ и безсмысленнымъ орудіемъ борьбы съ наглѣющей силой сатаны.

На Соборѣ постановлено было не говорить политикѣ. ​Всѣ​ вопросы, по которымъ подолгу говорили ​церковные​ ораторы, сводились только образованію будущей Церкви, могущественной своими капиталами, для чего должны были быть куплены два громадныхъ имѣнія: одно виноградное въ Крыму, для монополіи церковнаго вина, а другое на Кавказѣ, съ посѣвами пшеницы для монополіи муки на просфоры и надобности Церкви, причемъ отъ продажи излишковъ предвидѣлись неисчерпаемые богатства.

Я плакала, видя гибель Россіи благодаря такой дѣятельности Собора. Мой мужъ уговорилъ меня поѣхать въ Москву хоть на одно засѣданіе Собора, и я нехотя согласилась, ​всё​ же думая найти, можетъ быть, твердую почву подъ ногами, чтобъ не утонуть въ трясинѣ болота. Первое, куда провелъ меня мужъ, это поразившій меня богатый буфетъ, гдѣ можно было имѣть что угодно, когда общей массѣ народа было очень трудно съ питаніемъ...

Въ первыхъ рядахъ креселъ партера сидѣло много духовенства и ​гражданскіе​ члены Собора отъ всѣхъ областей и губерній Россіи, тамъ же ​сѣлъ​ и мой мужъ, я ​сѣла​ сзади среди многочисленной публики, которой разрѣшенъ былъ свободный доступъ...".