РАССКАЗЫ КАТАКОМБНИЦ ИЗ БЕЛОЙ ЦЕРКВИ
АННА ЛАВРЕНТЬЕВА: МОНАХИНИ В ГУЛАГе
Мы
жили в селе Студеные Выселки, нас у матери было семь человек. Молились
всей семьей с детства, в колхоз не пошли, считали «грех». Жили
бедно-бедно, поэтому ничего не отобрали. В селе наставником нашим был
Федор Фарафонов, родственник и первый наставник мамы. Его
арестовали и расстреляли, после наставниками нашими стали Василий и
Дмитрий Титовы, тоже наши родственники. У нас в селе каждый год кого-то
забирали. В войну отца забрали, мобилизовали куда-то. В сорок четвертом
году многих верующих ИПХ забрали на ссылку, в селе почти никого не
осталось, а в сорок пятом и остальных забрали. Не к кому стало ходить, и
я уже никуда не ходила, не с кем стало молиться.
А 19 августа
сорок пятого арестовали и меня. Когда пришли меня арестовывать, а я
девчонка деревенская, маленькая и худенькая, так следователь удивился:
«Неужели такую девчонку арестовывать?»
Три дня не отправляли,
думали, какую статью мне дать. Дали 58-10, часть вторая, и 58-11, как
всем политическим. За то, что Богу молилась и в колхоз не пошла, сказала
«грех». Забрали меня, как пташку поймали в клетку. Мама моя осталась
одна и шесть человек детей, но через год, в сорок шестом, и ее
арестовали и осудили. Четыре месяца сидела я в Липецкой тюрьме. В камере
нас было четырнадцать человек, пятерых арестовали раньше, да нас
прибыло девять. Полковник Смоленский вел следствие нашей Марии.
Когда она пришла, он вытащил из шкафа папки эти и сказал: «Вот Мария
Петровна, придет время, когда будут составлять жития святых. Вот по этим
делам». Она ему: «Хватит вам, кто их будет беречь?» — «Нет, все у нас
хранится. Смольянинова, Мария Петровна, вот так страдала за веру! Все
тут будет описано».
Также и вы сейчас это составляете? Ну, ладно.
Потом тех, пятерых, осудили и отправили, а нас судили вместе. Меня
осудили на десять лет лагерей и пять лет лишения прав и через три дня
отправили в Усмань. Мы там просидели две недели, потом направили нас в
Челябинск.
В лагере под Челябинском в бараке было сто пятьдесят
заключенных, но мы все равно ночью тихонечко читали акафисты, чтоб не
мешать спать другим. Когда появлялся надзиратель, быстро прятали все,
что у кого было.
Из Челябинска нас направили в Свердловскую
область, в Ивдельлаг, а там сидели рецидивисты. Нас привезли в лагерь
ночью, запустили в барак. И была для всех там «варфоломеевская ночь». В
лагере было всего сорок пять женщин и семьсот мужчин-рецидивистов. Так
уголовники сломали в нашем бараке дверь и ворвались к нам. Что там
было!! Но нас Матерь Божия сохранила. Было темно, но им сказали, что
здесь монашки. Тогда главарь их закричал: «Монашки? Раз монашки, пусть
поют». И мы забились в угол, где места-то на двоих было, а нас девять, и
всю ночь пели и молились.
Утром мы встали и вышли из барака, а
уголовники высмотрели нас и удивились: «Мы-то думали, что они старые, а
они молодые». И пригрозили, что вечером разберутся с нами. Самой старшей
нашей было сорок пять лет, а остальным — по восемнадцать. Но в
восемнадцать часов пришли «вохровцы» с начальником, они были уверены,
что нас уже всех изнасиловали. И охрана навела «порядок» — прогнала
уголовников через строй и жестоко избила их шлангами.
Из Тайшета
отправили меня в Потьму, в Мордовию, но там уже не было такого гонения. В
лагерях мы молились всегда общей молитвой, нас здесь девять человек
было. Александра Федоровна вставала в три часа и молилась всю ночь: и
полуношницу справляли, и утренюю, и среди дня (в первый и во второй
лагерный срок). Сидели мы в отдельном бараке, нас шестьдесят человек
было. И все молились, но каждый в своей кучке молился, по местностям:
липецкие со своими, смоленские со своими. Я дружила с тамбовскими, нас
из Куймани мало было. А с Натальей Алексеевной мы были разлюбезные
подружки: и в первый срок мы с ней вместе сидели, и во второй всегда
вместе. Однажды пришел в барак начальник, с ним была вольная женщина,
стал расспрашивать, как живем. А Дарья Гостева из Липецкой области ему
отвечает: «Мы так живем: листья постелили, листья в голову положили и
листьями укрываемся». А он все потом выспрашивал и высматривал,
заинтересовался нами.
Здесь в Лагере уже свободнее было, нас даже
сами охранники предупреждали, когда «шмон» должен быть, и мы старались
все спрятать. Здесь с нами была матушка Евфалия, у нее был очень
красивый голос. Пасху и другие праздники мы проводили очень
торжественно. И вся зона сбегалась послушать, как «монашки» торжественно
Пасху встречают и как поют красиво. Когда кто-то из наших верующих
освобождался, она проводила обряд освобождения. А потом уходящий
кланялся на все четыре стороны. Трогательный был обряд… В лагерях меня
дважды судили, на воле дали десять лет по младости, и в лагере дали еще
два раза по десять лет. В пятьдесят шестом году я освободилась из
Мордовии, но домой меня не отпустили, а отправили в ссылку в Сузун
Новосибирской области. Пробыла я там лишь три месяца, и на Страстной
неделе, под Вербное воскресение, меня отпустили. В общем, отсидела я
почти одиннадцать лет, в сорок пятом взяли, в пятьдесят шестом
отпустили. Вот и вся моя Лагерная жизнь…
АННА ЧЕСНОКОВА ПРОЩЕНИЕ ГОНИТЕЛЯ
В
деревне одни старушки да молодежь зеленая осталась, взрослых мужчин не
было ни одного. Старух мы на носилках таскали, а были еще сами такие
слабые. После обыска все книги у нас взяли, все псалмы, не по чему стало
молиться нам. Читали лишь покаянные молитвы и акафист намного реже. Наш
брат двоюродный Дмитрий успел схорониться, и домой только ночью
приходил. Он начитанный был, с понятием, говорил мне: «Аннушка, возьмут
тебя, тебе придется работать. Ты такая видная. Тебе придется выдержать
этот крест, и Бог знает, какой». Как придет братишка ночью домой, так
меня на следующий день и брали. Поводят-поводят по улицам до сельсовета,
потом отпустят. В мае сорок первого года на пятый раз и меня взяли,
вместе с братом малым Николаем. <…>
В тюрьме мы на коленях
молились, читали мы не про себя, а вслух. А я ростом-то дылда большая,
самая рослая была, охранникам в волчок и видно, что я читаю. Меня и
наказывали за это чаще других. Но всякий день, и утром, и вечером, и в
праздники мы молились в камере, читали, кто что знал.
Когда вышла
я на волю, тут еще страшнее стало. Всех наших на ссылку погнали, в селе
негде стало жить. Пришлось мне сначала у знакомой, Надежды Андреевны,
жить. А когда пришла я домой, моего гонителя сразу предупредили, что я
появилась. Он как взял меня за руку и не отпускал: «Простишь меня или
нет?» А я ему: «Не только прощу, а молюсь Богу за тебя день и ночь. Вы
довели нас совсем: еду у нас отбирали, мы на ходу падали от голода. А
сейчас, слава Богу, я выгляжу как человек». Брат мой Николай рассказывал
потом, как сослали их без одежды, как ходили они километров за двадцать
босиком и побирались. Так что арест для меня благом стал, я бы здесь с
голоду померла. И гонитель мой, как встретит меня, так всякий раз и
спрашивал: «Простила ли ты меня, Анна Федоровна?»
Для начала неплохо бы было перестать прикладываться устницами к заднему месту Системы Сатанократии во всех ея видах...
Оставить комментарий