ЛЕВ КОНСОН КРАТКИЕ ЛАГЕРНЫЕ ПОВЕСТИ
Моросил дождь. У дымящихся коряг лежал Витек.
У дымящихся коряг на коленях молились Богу бендеровец Стецив и Герой Советского Союза Миша Крючко.
Теперь
боялись они друг друга пуще прежнего. Спать совсем не могли. Перед
Богом в дружбе клялись, клялись не убивать друг друга. Клялись и
молились, молились и клялись. А потом вдруг кончился лес,
вышли они на опушку, село увидели. В поле женщины работали. Опустились
на колени, стали Бога благодарить за спасение. В поле картошка
оставалась в буртах, питались ею. Вели себя осторожно, но что-то местные
заметили. Пришлось от греха подальше вглубь леса уходить, а те с
собаками, да с ружьями лес прочесывать пошли. Рыскали целые сутки, да
Бог миловал.
В пятнадцати километрах от поселка нашли они избу. Жила
там старушка, она приютила ребят. В погребе картошки было полно, так что
жить было можно. А им бы только весны дождаться, весной они на Украину
пойдут. Там в лесах бандеровцы. Стецив места знает... Днем из избы не
выходили, а если воздухом подышать да поразмяться, так только ночью.
Как-то
шли они по дороге, луна светила. Вдруг лошадь, запряженная в сани, в
санях старик. Они остановили лошадь и сказали старику, что убить его
придется.
Что вы, Бог с вами, сынки. Нам тут все уши прожужжали про
вас. Говорят, враги народа, а мы сами такие же враги. Все село у нас из
ссыльных. Вон картошка померзла на полях, а мы голодные сидим по избам,
тошнотиками давимся. Свое же красть с полей приходится, да только
мерзлое и ночью. И я оттрубил восемь лет в Лагерях за эту самую за
политику. Грех на душу не берите, сынки.
— Ладно, не тронем, езжай, батя, но только помни: молчи...
Через сорок минут ввалились в избу милиционеры, комендант и к старушке:
— Где они?
А она:
— Нет у меня никого.
На нее матом и по щеке.
Она ни в какую. Ее опять по лицу, да за волосы. Комендант оттащил милицио нера от старушки и говорит:
— Ну, не убивать же ее, суку, пусть власти сами с ней разбираются, а мы давай дом обыщем.
В сенях это было, а погреб под ними. Там и нашли их в картошке.
+ + +
Вечером
во время смены дежурства присутствовал Дегтярев и еще начальник
Следственного Отдела. Дегтярев показал на Мишу и говорит-.
Это, товарищ майор, людоед. Майор сказал:
— А как бы ты, Дегтярев, поступил?
— Что вы, товарищ майор; я б скорей повесился.
—
Не ври, Дегтярев. Это судьба так повернула. Вся разница меж вами та,
что они стали есть человечину на втором месяце, а ты б стал жевать ее на
втором дне.
Несколько секунд длилось молчание. Потом Дегтярев засмеялся. Засмеялись и дежурные — видно, понравилась им шутка начальника.
+ + +
А
тут случай подвернулся не менее удачный: типа странного привезли. Он на
лесоповале убил двоих. В изоляторе его сперва бросили в общую камеру,
так он там старосту чуть не придушил. С тех пор держали его в одиночке. К
нему никого не сажали и вообще старались не задевать. Он и так с
поводом и без повода заводился моментально.
Дегтярев сказал: «Все
стены ковыряешь? Додумался, теперь лаять начал. Грамотный очень. Не
хочешь по-хорошему, поймешь по-плохому. В седьмую пойдешь. К Алексееву
полоумному».
Повели меня в седьмую. Дверь открыли, втолкнули и быстро
захлопнули. Псам интересно. Сынишка прибежал, а «волчок» один. Пришлось
кормушку открыть. Туда при желании рыл пять можно втиснуть. Встал я у
двери. Во рту пересохло. Боюсь шаг в камеру сделать. А сзади шипят,
толкают, не видно им. Говорят: не стеклянный, загораживаю.
По камере
метался человек чуть выше среднего роста, нос орлиный. Лицо может и не
длинное, но глубокий шрам вдоль правой щеки делал его таким. Без
рубашки, в шароварах, в сапогах. Он не обращал внимания ни на возню у
кормушки, ни на меня, а все бегал и бегал. Потом, не глядя, бросил: «Ты
по какой статье?» Я сказал: «Политика, 58-я». Он остановился,
внимательно посмотрел и медленно протянул: «Зачем ты ерундой
занимаешься? Ведь у тебя умные глаза». Затем прыгнул на нары и уж весь
вечер не слезал. Кормушка захлопнулась, закрылся «волчок».
+ + +
Из
газет я узнал, что объявлен конкурс на лучший рассказ, посвящен ный
славному шестидесятилетию органов государственной безопасности. Этой-то
славной дате я и посвящаю свой рассказ. Прошу уважаемое жюри обратить
внимание на то, что рукою автору управляла не столько корысть (деньги,
правда, позарез нужны), сколько чувство глубокой признательности к
органам КГБ.
Неисповедимы пути Господни, и моей убогой голове не
понять, зачем понадо билось нашей славной разведке красть из Западного
Берлина участника французского Сопротивления, еврея по национальности,
журналиста Гевюр- ца и зачем понадобилось нашей не менее славной
прокуратуре (интересно, а будет конкурс, посвященный прокуратуре?)
осудить французского подданно- го на длительный срок заключения в
сибирские лагеря... за сионизм.
Короче, Гевюрц нашел меня в бараке.
Волнуясь, на ломаном русском языке он сказал, что в бригаде его жидом
обзывают, что вчера бригадир лопатой ударил, а когда он пожаловался
оперуполномоченному, то все отшатнулись от него. Пожалуйста, скажите,
как быть? Что дальше делать? Я сказал: «Не ломайте себе голову, Гевюрц, и
если кто-либо вас опять ударит или оскорбит, то ради б-га никому не
жалуйтесь. Бейте, Гевюрц. Кулаком бейте, бейте камнем, лопатой. Бейте
всем, что под руку попадет, но бейте обязательно».
Через пару дней исцарапанный и счастливый Гевюрц нашел меня в бараке.
Если на Страшном Суде Господь укажет мне на мои прегрешения, я тогда расскажу ему о Гевюрце.
+ + +
ЗАСЕРЯ
С
тех пор, как перевели нас на разгрузку угля, у меня совсем работа
перестала клеиться. Средняя выработка моя равнялась 23-27 процентам.
Пайку давали самую тощую, но дело было в зоне, и голодать мне ребята не
давали. Так продолжалось несколько месяцев, и все было бы хорошо, но тут
начальник КВЧ (его звали Васей Сопливым) объявил нам о приближении дня
рождения Сталина Иосифа Виссарионовича. Он сказал, что все, кто
чувствует себя перевоспитавшимся, должны к этой знаменательной дате
сделать подарок Вождю. Если есть у кого деньги на лицевом счету, можно
сделать денежный подарок, а у кого их нет, тот может доказать свою
любовь высокой производительностью труда. Как на зло, ни денег, ни
высокой производительности у меня не было. А еще Вася Сопливый сказал,
что если кто оставит Вождя без подарка, тот тем самым подтвердит свою
озлобленно сть и наличие камня за пазухой против первого в мире
Социалистического Государства. Во время своего выступления Вася то и
дело поглядывал на меня, поэтому я счел свои долгом сказать, что если
это он меня считает неперевоспитавшимся и неразоружившимся, то он
глубоко заблуждается, что вот как раз к этой дате я взвесил все свои
внутренние и внешние резервы и теперь обязуюсь дать 170 процентов. А
слова я на ветер не бросаю... Вася Сопливый похвалил меня, каждый из нас
написал торжествен ное обязательство, и окрыленные, мы двинулись на
работу.
Прошло немало лет, а мне до сих пор стыдно перед Сопливым
Васей. Дело в том, что вечером при подведении итогов выяснилось, что я
опять дал свои 23 процента. Вася Сопливый очень обиделся, и меня прямо с
работы в наручниках отправили в изолятор. Семь суток отсидел я там.
Изголодался так, что уж и кушать не хотел.
...................................
Был
у нас вор. Он у начальника Лагеря прямо на столе нагадил. Его за это
прозвали Засерей. К нам, политическим, он испытывал нежную привязанно-
сть. Когда меня выпустили из изолятора, Засеря первый ждал меня у ворот с
куском хлеба. С трудом проглотил я хлеб и сказал Засере, что очень хочу
какой-нибудь зелени. А у нас прямо у вахты, в запретной зоне охранники
посадили несколько грядок лука и огурцов. Засеря повел меня туда.
Перелезли мы через проволоку и стали рвать зелень прямо на глазах у
ошалевшего вертухая. Потом вертухай очнулся, закричал, снял трубку и
хотел звонить на Центральную вахту. Беды б нам не избежать, но тут
Засерю осенила блестящая мысль. Он прошипел вертухаю: «Звони, гад,
звони, мы то тоже молчать не будем, мы слышали, как ты ругал Колхозы, и
еще расска- жем, как ты у нас за водку сапоги купил и ни водки, ни сапог
не отдаешь. Звони же, гад, посмей только, пес»...
Но пес не стал звонить, пес повесил трубку, и мы, грызя огурцы, удалились с достоинством.
+ + +
ТИМКА
У
Тимки были большие голубые глаза. Повели Тимку в изолятор, а я
провожать его пошел. Был солнечный день. Посмотрел Тимка большими
голубыми глазами в огромное синее небо и сказал:
— Мир-то какой большой, а жить негде.
Хороший был парень Тимка.
=========================================================================
Жизнь в социалистическом раю....Нет бога кроме КоммунизЪма и Сталин пророк его.... — Мир-то какой большой, а жить негде.
Отметил парень Тимка.
Оставить комментарий