О томъ, какъ C. Нилусъ обрелъ вѣру православную

 



"Родился я въ 1862 году, въ семьѣ, которая со стороны родныхъ матери моей считала въ своей средѣ немало людей "передовыхъ", въ томъ духѣ, какимъ вообще отличались 60-​тые​ годы теперь уже прошлаго столѣтія. ​Прирожденные​ дворяне-землевладѣльцы, и притомъ ​крупные​, ​они​, быть можетъ, благодаря своей связи съ землей и крестьяниномъ, избѣгли крайняго проявленія увлеченій годовъ 70-​тыхъ​, но общаго, такъ сказать, платонически-революціоннаго духа избѣжать не могли, — такъ велико было тогда обаяніе идей охватившаго всѣхъ эгалитаризма, свободы мысли, свободы слова, свободы… да, пожалуй, свободы и дѣйствій. Не было, кажется, въ то время ни одного дворянскаго дома въ обѣихъ столицахъ, гдѣ бы на свой образецъ, по силѣ разумѣнія и по послѣдней прочитанной книжкѣ сперва «Современника», а затѣмъ «Отечественныхъ Записокъ» или «Вѣстника Европы» не перекраивался государственный строй Россійской Имперіи.


Тогда было время великаго дворянскаго переселенія изъ родовыхъ гнѣздъ въ ​разныя​ ​Большія​ и ​Малыя​ ​Конюшенные​, на ​Сивцевъ​ ​Вражекъ​, къ Николѣ на Пескахъ и въ ​иные​ тихіе уголки Первопрестольной, куда устремлялись ​дворянскіе​ колонисты, разрывая свою вѣковѣчную связь съ деревней. Москвичамъ-старожиламъ должны быть еще памятны ​эти​ теперь уже ​дряхлые​ дома-особняки, куда въ тѣ времена переселился доживать свой ​вѣкъ​ старый деревенскій помѣщичій бытъ. Мало ихъ теперь сохранила Москва.


Однимъ изъ такихъ домовъ въ Москвѣ и былъ домъ, въ которомъ я началъ себя помнить и привыкать къ сознательной жизни.


Конечно, твердая пища разговоровъ политической окраски мало способствовала развитію во мнѣ религіозныхъ, какъ тогда говорили, мечтаній, и я росъ въ совершенномъ отчужденіи отъ Церкви, соединяя ​её​ въ своемъ дѣтскомъ представленіи только со старушкой-няней своею, которую я любилъ до самозабвенія, да съ величавымъ звономъ московскихъ «сорока ​сороковъ​», когда, особенно съ первой выставленной рамой, въ мягкомъ жизнерадостномъ весеннемъ воздухѣ онъ вливался широкой, могучей волной въ ​освѣженныя​ послѣ долгой зимы ​тѣсныя​ ​городскія​ комнаты и манилъ за собой на просторъ деревни, полей, шумливыхъ ручейковъ среди зеленѣющей травки — словомъ, на ​міръ​ Божій изъ каменныхъ стѣнъ современной городской лжи и условности.


Москвѣ, съ ​ея​ ​незнаемою​ въ то время для меня, но инстинктивно воспринимаемою святыней, деревнѣ, съ ​ея​ безбрежнымъ просторомъ черноземныхъ полей, въ которомъ такъ ясно чувствуется безконечность ​Самого​ Бога, съ ​ея​ еще мало въ то время тронутымъ «цивилизаціей» мужикомъ, да нянѣ-старушкѣ, такъ горячо любимой, я и приписываю, что не утратилъ въ дѣтствѣ способности отдавать свою душу тому настроенію, которое неразрывно соединяется съ молитвой.


​Тѣмъ​ не менѣе молитвъ я не зналъ, въ церковь заходилъ случайно; Закону Божьему у учителей равнодушныхъ, а то и прямо враждебно настроенныхъ къ Слову Божьему, я обучался какъ неизбѣжности неумолимой программы гимназіи, и во ​весь​ гимназическій курсъ изучалъ его скверно: вѣдь и предметомъ-то онъ былъ «не главнымъ». Стыдно да и грѣшно теперь вспоминать, къ какимъ уловкамъ и надувательствамъ прибѣгалъ я, чтобы обойти законоучителя! Правда, рѣдко мнѣ это удавалось, и, помнится, особенно въ третьемъ классѣ, у строгаго и многоопытнаго батюшки я почти и не выходилъ изъ единицъ со многими минусами. Такъ въ Богопознаніи шелъ я, православный по имени юноша, до Университета, гдѣ ужъ, конечно, было не до такого «пустяка», какъ Православіе...


У покойнаго профессора, отца Сергіевского, въ Университетѣ я ни разу на лекціяхъ не былъ и экзаменъ держалъ по сплошь надписанной программѣ.


До чего, до какой мерзости духовнаго запустѣнія доходилъ я, предоставленный самому себѣ въ жизни ​вѣры​, представить себѣ можетъ только тотъ, кто жилъ въ этомъ духовномъ смрадѣ и кто потомъ, на пути своего паденія, былъ удержанъ невидимой рукой Благостнаго Творца.


Помню, чуть ли не въ VI классѣ гимназіи, отбывая повинность (такъ большинство изъ насъ смотрѣло) обязательнаго говѣнья на Страстной седмицѣ, я къ исповѣди у «ранняго батюшки» (москвичи должны знать этотъ терминъ) явился въ полупьяномъ видѣ, до того «полупьяномъ», что передъ исповѣдью, должно быть, по инстинкту чувствуя, что творю что-то неладное, собирался выкупаться въ полой водѣ Москвы-рѣки, по которой еще плыли ​отдѣльныя​ льдины вешняго половодья. И что это была за исповѣдь! Истинно долготерпеливъ и ​многомилостивъ​ Господь, благоволившій уже много ​лѣтъ​ спустя дать мнѣ испытать сладость обращенія.


Но подъ всей духовной мерзостью, накопившеюся годами свободы религіознаго воспитанія въ жизни домашней, школьной и, наконецъ, общественной, — ​молчаливые​, но ​любвеобильные​ уроки Москвы, деревни и няни, христіанская, до извѣстной степени приближенія къ истинному христіанству, безконечная доброта моей матери, непрестанно творившей благое ближнему со скромностью, свойственною только христіанамъ, — ​всё​ это не давало погаснуть въ моей душѣ искрѣ, правда, еле мерцавшей въ душевной моей темнотѣ, искрѣ неясно ​сознаваемой​ любви къ Богу и Его Православію.


Я намѣренно подчеркиваю слово Православіе, потому что въ рѣдкіе минуты молитвеннаго подъема я только къ ​нему​ одному и стремился своею душой. Ни величественность католическаго богослуженія съ величавой мощью знаменитыхъ органовъ, красотой голосовъ оперныхъ пѣвцовъ, со всею театральностью обстановки кардинальскаго служенія, уже не говоря о жалкихъ намекахъ на Богослуженіе въ церквахъ протестантскихъ, — ничто не влекло къ себѣ такъ моего молитвеннаго вниманія, какъ дивная красота православнаго Богослуженія.


И тянуло меня иногда въ бѣдную сельскую церковь нашего черноземнаго захолустья, съ ​ея​ ​немудрствующимъ​ лукаво, простымъ батюшкой-земледѣльцемъ, съ такимъ же, если еще не болѣе простымъ, дьячкомъ-хозяиномъ. Чудилось мнѣ какъ-то невольно, именно противъ воли всегда склоннаго къ гордости разума, что въ ихъ-то иной разъ и «немощи» сила Божія совершается. Но рѣдки бывали у меня ​этѣ​ смутно-​радостныя​ минуты, скорѣе, мгновенія духовнаго покаяннаго общенія падшаго сына съ вѣчно Сущимъ Отцемъ, пока не совершилось дивнаго…


Прошло времени немало. Какъ оно прошло или, лучше сказать, проведено было, — сказать страшно! Конечно, страшно христіанину. Жилось, словомъ, весело. Не случись тутъ со мной исторіи, проведшей глубокую, на всю жизнь неизгладимую борозду въ моей черствѣвшей душѣ и заставившей меня соблюсти въ себѣ «человѣка», я бы, конечно, погибъ безвозвратно.


По окончаніи курса въ Московскомъ Университетѣ я былъ заброшенъ, — добровольно, правда, но ​всё​-таки заброшенъ, — въ качествѣ кандидата на ​судебныя​ должности при прокурорѣ Эриванского ​окружного​ суда, въ мѣстечко Башъ-​Норашенъ​ ​Шаруро​-Даралагезского уѣзда. ​Эриванскій​ судъ командировалъ меня въ это ​неудобопроизносимое​ мѣсто въ помощь къ двумъ мѣстнымъ помощникамъ ​мировыхъ​ судей для самостоятельнаго производства слѣдствій.


На мою долю было дано 150 дѣлъ, состоящихъ большею частью изъ однихъ обложекъ съ заголовкомъ: «дѣло о…» (конечно, разбои, грабежи, убійства).


Былъ я тогда очень молодъ, энергіи — хоть отбавляй, и со ​всѣмъ​ избыткомъ молодыхъ силъ, съ идеями цивилизаторскими (святая простота), я ринулся въ бой за честь и славу русскаго гуманнаго, какъ мнѣ тогда воображалось, суда.Дорогъ въ томъ краю, гдѣ мнѣ пришлось дѣйствовать, даже въ нашемъ «земскомъ» смыслѣ проѣздныхъ, было такъ мало, что мнѣ пришлось волей-неволей обратиться въ лихого кавалериста, а гдѣ и просто пѣхотинца.


Разъ какъ-то на какую-то спѣшную выемку или обыскъ мнѣ пришлось мчаться чуть не маршъ-маршемъ.


Дорога, или подобіе дороги, шла по каменистому берегу ​Арпачая​, сплошь усѣянному острыми камнями всевозможныхъ формъ и величинъ.


За мной скакалъ конвой: переводчикъ, два казака, два или три ​чапара​-туземца (земская стража, кунаки — пріятели ​всѣмъ​ разбойникамъ) и сельскій старшина. Захотѣлось ли мнѣ помолодечествовать, или ужъ такая «вышла линія», только я пріударилъ нагайкой своего Карабаха, гикнулъ и пригнувшись помчался съ такой быстротой, что сразу на нѣсколько десятковъ саженъ бросилъ ​назади​ свою команду.


И тутъ случилось нѣчто невообразимое… Помню только, да и то смутно, что я куда-то взлетѣлъ вверхъ, помню не то ​лошадиныя​ ноги надъ своей головой, не то что-то безформенное, но ужасное; пыль… опять словно лѣчу куда-то въ пропасть… Когда я опомнился, оглядѣлся, — я ничего не могъ сообразить.


Вижу, ​весь​ мой конвой вокругъ меня спѣшился: армянинъ-переводчикъ стонетъ, точно раненый; лошадь, на которой я ѣхалъ, стоитъ около меня съ изуродованнымъ сѣдломъ, но стоитъ какъ вкопанная, никѣмъ не удерживаемая. Сельскій старшина, татаринъ, сидитъ на корточкахъ, бьетъ себя ладонями по колѣнкамъ и съ ужасомъ, въ тактъ, ​преглупо​ раскачивая головой въ мохнатой папахѣ, что-то ​причитываетъ​, должно быть жалостное. Глядя на него, я едва не расхохотался, — такъ мнѣ показалась комична его фигура.


Тутъ только я понялъ, что на ​всёмъ​ скаку я какимъ-то образомъ вылетѣлъ изъ сѣдла и, конечно, со всего размаху ударился о ​дорожные​ камни. Ощупываю себя-ничего… Нигдѣ не больно, только едва замѣтно ноетъ ладонь правой руки… Всталъ, прошелся — тоже ничего. Слава Богу, отдѣлался даже безъ царапины.


Оказалось, что на ​всёмъ​ бѣшеномъ скаку лошадь моя споткнулась и перевернулась, какъ заяцъ, черезъ голову. То же сдѣлалъ и я, пролетѣвъ черезъ голову подъ лошадь. Казаки уже потомъ мнѣ говорили, что только чудо могло меня спасти: «по закону и отъ барина, и отъ лошади должно было только ​мокренько​ остаться». Какъ бы то ни было, но послѣ всей этой головоломки у меня ​поныла​ два-три дня правая рука и тѣмъ бы ​всё​ и ограничилось, если бъ… я тутъ же вскорѣ не вспомнилъ о невыполненномъ студенческомъ обѣтѣ данномъ наканунѣ экзамена «перекреститься обѣими руками и ногами въ Троицѣ-​Сергіѣ​».


Почему я не вспомнилъ о необходимости быть болѣе осторожнымъ, почему мнѣ пришелъ на память давно забытый ребяческій обѣтъ, — предоставляю догадываться людямъ, изучающимъ человѣческую душу съ точки зрѣнія современной науки. Найдутся, конечно, охотники и скажутъ: сотрясеніе мозга отъ паденія, — и человѣкъ изъ нормальнаго сталъ ненормальнымъ; но найдутся и такіе, кому дано и кто задумается.


Опять прошли года, и опять какъ бы въ доказательство моей «нормальности», нимало не измѣнившейся отъ паденія, я по-прежнему ​всё​ не исполнялъ обѣщаннаго угоднику Божію; но ​сердце​ уже не было по-прежнему покойно. ​Всё​ ​чаще​ и ​чаще​, словно огненными буквами, внезапно загорающимися на темнотѣ моей души, стало вырисовываться страшное слово: клятвопреступникъ.


Со службы я уже давно ушелъ и засѣлъ хозяйничать въ деревнѣ.


На одной изъ страстныхъ седмицъ я, ​лѣтъ​ семь или болѣе не ​говѣвшій​, не безъ чувства ложнаго стыда передъ моей «интеллигентностью», больше, пожалуй, изъ снисхожденія къ «предразсудкамъ» меньшей братіи — крестьянъ, избравшихъ меня въ ​церковные​ старосты нашей сельской церкви, ​поговѣлъ​, что называется, черезъ пень колоду, причастился не безъ нѣкотораго, впрочемъ, страннаго въ то время для меня, непонятнаго тайнаго трепета, въ которомъ я долго, долго не хотѣлъ самъ себѣ признаться, и послѣ причастія почувствовалъ себя точно обновленнымъ, какимъ-то болѣе жизнерадостнымъ: душа что-то испытала давно знакомое, родное; болѣе того — что-то такое необъяснимо сладкое и вмѣстѣ торжественное…


Мнѣ кажется: такъ соколъ, ​затомившійся​ въ долговременной неволѣ, сперва лѣниво, нехотя расправляетъ свои ​отяжелѣвшія​ крылья. Одинъ неувѣренный взмахъ, другой, третій… и вдругъ! дивная радость полузабытаго, свободнаго полета и въ глубь и въ ширь лазурнаго поднебесья, въ безконечной волнѣ эѳирнаго моря!…


Тогда мнѣ былъ дарованъ только первый, неувѣренный взмахъ моихъ духовныхъ крыльевъ. Но тайная, не​вѣдомая​ сила, разъ данная крылу, уже не могла остаться инертной. Что-то зрѣло въ моей душѣ: ​чаще​ стала посѣщать жажда молитвы, неясно ​сознаваемая​, даже иной разъ насильственно заглушаемая повседневными заботами, собственнымъ недовѣріемъ къ своему душевному настроенію, отчасти даже какою-то глухой злобою, откуда-то, точно извнѣ, ​прокрадывавшеюся​ въ мою мятущуюся душу.


Но ​неисполненный​ обѣтъ ​всё​ ​неотступнѣе​ возставалъ передо мной, скорбный, негодующій. И наконецъ я его исполнилъ". 





"Рапорт.

Доношу что во время производства операции на квартире гражданина Нилуса Сергея Александровича ... Нилус во время операции держал себя спокойно, успокаивал взволнованных жильцов дома и отпускал реплики вроде: "Это мне преподнесли красное пасхальное яичко, я очень рад пострадать за веру" или "Не волнуйтесь все от Бога, он когда-то отплатит за эти неприятности". По окончании обыска, я объявил Нилусу, что он арестован и попросил его приготовиться к следованию за мною, на что Нилус попросил попрощаться и собрав всех жильцов дома возле иконостаса находящегося в его комнате затеял целое богослужение. После молитвы Нилус благословил всех при­сутствующих и последние целовали ему руки. Перед выходом из дому Ни­лус велел домашним налить для него бутылку Святой воды и взял с собою вышел из дому распевая "Христос Воскресе", это пение поддерживали и все жильцы дома вышедшие провожать Нилуса на улицу".

Пом. упол, СОО Хатемкин

25. IV. 27 г., г. Чернигов».

Комментариев нет

Примечание. Отправлять комментарии могут только участники этого блога.

Технологии Blogger.