ПРАВОСЛАВНАЯ РУССКОСТЬ АРХ. КОНСТАНТИН ЗАЙЦЕВ РПЦЗ

  

Православная Русскость ни в каких обыденных внешних действиях и признаках нарочито не обнаруживается. Но наличие её, в какой-то достаточно выразительной мере, не остается незамеченным, и это выражается в особом уважении, которое проявляется к так распознанным нашим соотечественникам, со стороны самых разнообразных людей, никакого отношения иногда к Православию не имеющих, да иногда даже и отчета себе не отдающих, что они имеют дело с “православными”. Это происходить чисто “бытовым” образом, в самых иногда трогательно-простых формах.
..................................................................................................................................
Была у меня переписка с одной очень простенькой особой, ничем не выделяющейся, исключительно скромной. Попала она заграницу и оказалась в Европе в неком доме для престарелых. Тихо, незаметно там пребывала. Дом, в котором она жила, находился под опекой и наблюдением местных светских женщин из высшего общества, которые задачей своей ставили доставлять какие-либо утешения своим подопечным Они привозили докладчиков, музыкантов, проповедников. Моя знакомая, далекая от всего этого, ни на одном таком собрании не побывала. Но дамы-патронессы к ней неизменно заходили, справлялись, как и что, присматривались к ней. Проявляли исключительное к ней уважение и находили утешение явное в беседах с ней — она просто этому надивиться не могла. Случая просто не пропускали с ней побеседовать! И вот пишет она мне совершенно уже изумленное письмо: оказывается, к ней эти светские дамы за советами стали приходить по трудным семейным и моральным вопросам...
Не раз приходилось мне слышать от русских верующих женщин, самых иногда тоже простеньких, знакомящихся с местными женщинами на работе, как к ним присматривались, вступали в беседы, нередко находили радость в том, чтобы вместе провести время отдыха, а порой и к себе приглашали или приходили сами в гости. И все это, в конечном итоге, в план именно получения от этих русских простеньких обывательниц руководства морального. И это делалось с максимальным почтением и с беспредельной доверчивостью. Разве не очевидно, что здесь именно Православная Русскость становилась предметом почтения, близкого к благоговению!
Приходилось, и раньше в России, и теперь заграницей, не раз слышать многое, аналогичного порядка, применительно к самой России. Раскрывалась картина очень своеобразная: братского и отеческого взаимного внимания и взаимного попечения, протекавшего вне всякой дисциплины нарочитой, всякого вмешательства старших и начальствующих формального, официального. Все — “между собою”. Приходилось мне слышать о том, как после литургии в воскресные дни задерживались иногда перед своим деревенским храмом молящиеся, и тут же старцами разбирались, можно сказать, на ходу, те или иные недоразумения или столкновения, которые возникали между местными крестьянами; быстро и просто все приходило к миру.
В исключительно привлекательном свете рисовался вообще общий быт — в смысле взаимной помощи и совместного разрешения каких-либо неурядиц. Старцы были авторитетами неколебимыми. И это не обязательно в плане особого выделения нарочитых авторитетов. В обыденной жизни чисто личные отношения взаимно упорядочивались безболезненно и окончательно. Должен кто, а в срок не отдает. Когда сроки явно и легкомысленно пренебрегаются без достаточного основания — чем пугает нерадивого его “кредитор”? Он показывает на доску, на которой, среди всяких других вещей, записано, сколько и когда этому человеку дано, и увещательно предостерегает:
— Смотри, сотру!
Приходилось знакомиться и в печати с писаниями, рисующими крестьянскую жизнь. Помню, какое впечатление на меня произвели наблюдения некого Энгельгардта, помещенные в “Вестнике Европы”, если не ошибаюсь. Помещик, он, однако, лишь поверхностно знаком был с жизнью крестьянства, и захотелось ему ближе в нее войти. И отправился он в деревню, чтоб, живя там круглый год, войти в общую жизнь. Картина, которую он впоследствии дал в печати, оказалась исключительно поучительной именно в плане проникновения в самые недра местной жизни общественной. Страхования, как обычной меры против пожаров, тогда еще не было. Пожар! Бедствие великое! Какой же выход? Очень простой. Неработоспособные члены семьи — дети, внуки — разбираются соседями, а весь составь семьи, способный к передвижению, отправляется “в кусочки”, вооружившись огромными мешками. Длительное странствование возникает, с результатами которого, вещественными, отчасти и денежными, приходят домой, чтобы, освободившись от них, снова двинуться в путь. Так собираются средства для существования и для того, чтобы незамедлительно восстановить сгоревший очаг, что и совершается опять таки общими усилиями, как общее дело. Через относительно очень короткий срок вся семья уже под своим кровом — и жизнь идет своим ходом...
Под этим углом зрения особую оценку получает и т. н. Крепостное право. Оно могло являть, в отдельных случаях, картину самого отвратительного произвола, но нормальная жизнь помещика со своими крестьянами носила благостный патриархальный характер, исключите льно привлекательный: достаточно взять в руки писания старика Аксакова, чтобы в этом убедиться. Зло чаще приносили крестьянам не злокачественные помещики, а, напротив, “передовые”, которым уже невдомек было нести бремя опеки над своим крестьянством. Им хотелось скорее от них избавиться. Чего проще? Надо “освободить” крестьян! Но своим “передовым” сознанием они воспринимали освобождение, как отпуск на волю, на все четыре стороны: землю они всю считали своей!
И тут бывали показательные эпизоды. Либеральный помещик приезжает из-за границы к себе в деревню, собирает сход и великодуш- но объявляет “волю”, ожидая восторженной благодарности. Вместо этого, он видел перед собою мрачные лица и недоверчиво-отчужденные взоры.— “А земля как”? Недоумение испытывает помещик: земля - его! Она у него и остается. Чешут затылки старики: — “Нет, батюшка, пусть уж будет по старому: мы ваши, а земля наша ...” Просто и ясно все крестьянам, но в полной растерянности барин в своем отвергнутом великодушии ...
Патриархальным был быт всероссийский, и формальное право, как и формальная государственная власть, давали себя знать относительно редко, в случаях исключительных. Раскинутая на громадный пространства, наша патриархальная деревенская Русь жила без полиции до самого почти последнего времени! Даже верховная власть сохраняла свою патриархальную природу: к Государю Императору каждый мог непосредственно обратиться, и никто не бывал отвергнут. Не только особый ящик во дворце всегда висел, куда каждый мог бросить свою просьбу, которая попадала в руки Царя, но обычной была и подача ему жалоб и прошений и персонально, при встрече на улице, где, на пути его обычных прогулок, его подстерегали просители, иногда из самой глубины России, и каждая жалоба бывала принята. А непосредственная доступность Дворца получила яркое выражение в установившемся обычае устраивать раз в год в Зимнем Дворце открытый бал, куда доступ был открыт каждому, кто прилично одет, и где все чувствовали себя гостями Царя, их принимавшего и даже танцевавшего с “дамами” ...

 

========================================================================== 

Современник ушедшей России пишет о ней.