РОЖДЕСТВО НА СОЛОВКАХ БОРИС ШИРЯЕВ ll Часть
В азарте сервировки мы не заметили, как в
келью вошел отец Никодим. Он стоял уже среди нас, и морщинки его улыбки
то собирались под глазами, то разбегались к седой, сегодня тщательно
расчесанной бороде. Он потирал смерзшиеся руки и ласково оглядывал нас. –
Ишь ты, как прифрантились для праздника! Герои!.. А
сиятельного барона и узнать невозможно: жених, прямо жених! Ну, а меня
уж простите, ряска моя основательных дополнений требует, – оглядел он
отрезанные полы, – однако, материал добрый… В Киеве купил, в году –
дайте вспомнить… в девятьсот десятом Знаменито тогда вырабатывали…
–
Дверь! Дверь! – страшным голосом зашептал Миша. – Забыли припереть,
анафемы! Чуть-чуть не влопались. Придвигай "бегемота"… Живее да потише!
Приказание было мгновенно исполнено.
– Ну, пора и начинать. Ставь свою икону, адамант. Бери требник, отче Никодимче!
На
угольном иноческом шкапчике-налое, служившем нам обычно для дележки
хлебных порций, были разостланы чистые носовые платки, а на них стал
темный древний образ Нерукотворного Спаса, сохраненный десятке поколений
непоколебимого в своей вере рода Овчинниковых. Но лишь только отец
Никодим стал перед аналоем и привычно кашлянул… вдруг "бегемот",
припиравший дверь, заскрипел и медленно пополз по полу. приоткрылась, и в
щель просунулась голова дежурного по роте охранника, старого еврея
Шапиро, бывшего хозяйственника ГПУ, неизвестно за что сосланного на
Соловки.
Попались! Секирка неизбежна, а зимой там верная смерть, –
пронеслось в мозгах у всех, кроме разве барона, продолжавшего стоять в
позе каменной статуи.
– Ай-ай!.. Это-таки настоящее Рождество! И
елка! И батюшка! И свечечки! Нехватает только детишек… Ну, и что? Будем
сами себе детишками!
Мы продолжали стоять истуканами, не угадывая,
что сулит этот визит. Но по мере развития монолога болтливого Шапиро
возрастала и надежда на благополучный исход.
– Да. Что же тут такого?
Старый Аарон Шапиро тоже будет себе внучком. Отчего нет? Но о дежурном
вы всё-таки позабыли. Это плохо. Он тоже человек и тоже хочет себе
праздника. Я сейчас принесу свой пай, и мы будем делать себе Рождество, о
котором будем знать только мы… одни мы…
Голова Шапиро исчезла, но через пару минут он протиснулся в келью целиком, бережно держа накрытую листком бумажки тарелку.
–
Очень вкусная рыба, по-еврейски фиш, хотя не щука, а треска… Сам
готовил! Я не ем трефного. Я тоже верующий и знаю закон. Все евреи
верующие, даже и Лейба Троцкий… Но, конечно, про себя. Это можно. В
Талмуде всё сказано, и ученые ребби знают… Батюшка, давайте молиться
Богу!
– Благословен Бог наш, всегда, ныне и присно и во веки веков! Аминь.
– Amen, – повторил деревянным голосом барон.
– Amen, – шепотом произнес пан Стась.
Отец
Никодим служил вполголоса. Звучали простые слова о Рожденном в вертепе,
об искавших истины мудрецах и о только жаждавших ее простых,
неумудренных пастухах, приведенных к пещере дивной звездой…
Электричество
в келье было потушено. Горела лишь одна свечка перед ликом Спаса, и в
окнах играли радужные искры величавого сполоха, окаймлявшего
торжественной многоцветной бахромой темную ризу усыпанного звездами
неба. Они казались нам отблесками звезды, воссиявшей в мире Высшим
Разумом, перед которым нет ни эллина, ни иудея.
Отец Никодим
читал Евангелие по-славянски. Методичный барон шепотом. повторял его
по-немецки, заглядывая в свой молитвенник. Со стороны стоявшего сзади
всех шляхтича порой слышалась латынь… На лице атеиста Миши блуждала
радостная детская улыбка.
– С наступающим праздником, – поздравил нас
отец Никодим. И потом совсем по-другому, по-домашнему. – Скажите на
милость, даже кутью изготовили Подлинное чудо!
Все тихо, чинно и как-то робея, словно стыдясь охватившего их чувства, сели за стол, не зная, с чего начать
–
О главном-то и забыл с вашими молитвами! – хлопнул себя по лбу Миша,
метнулся к кровати, пошарил под матрацем и победно взмахнул такой
знакомой всем бутылкой. – Вот она, родимая! Полных 42 градуса, печать…
Из закрытого распределителя достал! На парижскую шелковую рубаху
выменял…
Ликование превысило все меры. Никто из нас никогда в жизни,
ни прежде, ни потом не ел такого вкусного салата, как Etoile du Nord из
промерзшей картошки; рыба-фиш была подлинным кулинарным чудом, а тюленья
печенка – экзотическим изыском…
Выпили по первой и повторили. Разом
зарумянившийся барон фон-Рик- керт, встав и держа в руке рюмку затянул
Stille Nacht, Heilige Nacht, а Решад стал уверять всех, что:
– По-турецки тоже эта песня есть, только слова другие…
Потом
все вместе тихо пропели "Елочку", дополняя и импровизируя забытые
слова, взялись за руки и покружились вокруг зажженной елки. Ведь в ту
ночь мы были детьми, только детьми, каких Он звал в свое царство Духа,
где нет ни эллина, ни иудея…
Когда свечи догорели и хозяйственный
Вася собрал со стола остатки пира, отец Никодим оглядел все изделия
Решада своими лучистыми глазами и даже потрогал некоторые.
– Хороша
елка, слов нет, а только у нас на Полтавщине обычай лучше. У нас в этот
день вертеп носят. Теперь, конечно, мало, а раньше, когда я в семинарии
был, и мы, бурсаки, со звездою ходили. Особые вирши пели для этого
случая. А вертепы-то какие выстраивали – чудо механики! Такое устроят
бурсаки, что звезда по небу ходит, волхвы на коленки становятся, а скоты
вертепные, разные там – и овцы, и ослята, и верблюды – главы свои пред
Младенцем преклоняют… а мы про то поем…
– Скоты-то чего же кланяются? – удивился Миша. – Они что понимают?
–
А как же, – всем лицом засветился отец Никодим, – понимать не понимают,
а сочувствуют. Потому и они – твари Божие. Даже и древо безгласное и то
Радость Господню приемлет. Апокрифическое предание о том
свидетельствует… Как же скотам-то не поклониться Ему в вертепе?
– Поклонился же Ему сегодня ты… скот в вертепе…
– Ты иногда не так уж глуп, как кажешься, адамант, – не то раздумчиво, не то удивленно ответил Миша своему другу.
Оставить комментарий