Разсказъ Рожія Мирослава — крестьянина с. Романивъ, Перемышлянскаго района Львовской области

 

"Былъ іюнь 1941 г. Въ камеру приводили ​всё​ новыхъ арестантовъ изъ ​селъ​ Бибереччины. На воротахъ стоялъ какой-то нашъ милиціонеръ. Гдѣ-то подъ вечеръ, около шести часовъ, то милиціонеръ сказалъ намъ: Ребята, тѣ ​всѣ​ черти куда-то уѣхали снова! А мы ему говоримъ: Такъ отопри намъ дверь и выпусти!

Онъ отвѣтилъ, что нѣтъ ключей, потому что ихъ забрали съ собой энкаведисты. Могу вамъ подать какую-нибудь дубину, спасайтесь! Мы уже хотѣли брать лавку въ нашей камерѣ, выламывать рѣшетки и бѣжать черезъ окно.

Съ нами сидѣлъ арестованный адвокатъ ​Бибрки​ Кульчицкій. Онъ говорилъ: Люди ​добрые​, такъ нельзя. Это подвохъ съ ихъ стороны, и ​они​ вернутся еще прежде, ​чѣмъ​ мы убѣжимъ. Потомъ будетъ хуже. Когда мы здѣсь спокойно будемъ сидѣть, то ​они​, какъ вернутся, убѣдятся, что мы не виноваты. А какъ будемъ пробовать бѣжать, то тогда убѣдятся, что мы имѣли нечистую совѣсть. Насъ, навѣрное, забрали какъ заложниковъ, а такихъ никто не имѣетъ права стрѣлять. Поэтому безъ суда даже большевики не имѣютъ права наказывать я адвокатъ и зналъ ихъ кодексъ! (Какая наивность честнаго, ни въ ​чёмъ​ не повиннаго человѣка В. Г.) Такъ мы и ждали. Энкаведисты вернулись черезъ два часа. [...]

Вернувшись, ​они​ вызвали арестованныхъ по одному изъ камеръ и водили ихъ въ пивную разстрѣливать. Былъ уже вечеръ. Мы ​всѣ​ приникли къ двери и слушали, кого вызываютъ. Такъ ​повели​ тогда ​Королика​, онъ очень плакалъ, когда его вели.

Больше другихъ просился Николай ​Дучій​. Товарищи, я же вашъ, бѣднякъ, у меня жена, ребенокъ, пощадите, не убивайте меня! Тѣ лишь смѣялись, а одинъ сказалъ: ​Ничево​, это точно, какъ зубъ вырвать: болитъ разъ и ​всё​! Затѣмъ слыхать было изъ погреба только выстрѣлы.

Послѣ нѣсколькихъ экзекуцій тройка энкаведистовъ шла въ дежурку , вѣроятно, пить водку, потому что, когда пришли за мной, то отъ нихъ несло водкой. Въ своей смерти я былъ увѣренъ, когда меня вызвали. Двое взяли меня подъ мышки, а третій съ револьверомъ шелъ позади. Завели меня въ пивную. Уже за порогомъ темной пивной тѣ два, ​которые​ вели меня подъ мышки, пустили, и въ ту же минуту положилъ на мое плечо руку задній.

Въ секунду я какъ-то почувствовалъ, что онъ поднимаетъ свою правую руку, и мнѣ казалось, что даже щелкнулъ револьверъ. Я на мгновеніе повернулъ голову, чтобы увидѣть, что онъ хочетъ дѣлать. Раздался выстрѣлъ!

И, какъ сейчасъ помню, что я упалъ на какіе-то ​теплыя​ ​человѣческія​ тѣла и потерялъ сознаніе. Какъ долго я лежалъ безъ сознанія, я не зналъ. Затѣмъ въ темнотѣ я какъ-то оклемался. Мнѣ показалось, что я былъ въ иномъ ​мірѣ​, потому что вспомнилъ, что меня разстрѣливали.

Первое впечатлѣніе было, что мнѣ очень онѣмѣли ноги и одна рука. Очень болѣли, ажъ пекли ​онѣ​. Во рту было полно соленой теплой крови. На мнѣ лежало что-то очень тяжелое. Это бремя я понемногу сдвинулъ съ себя. Это былъ трупъ разстрѣляннаго биберецкого адвоката Кульчицкаго, который насъ подъ вечеръ убѣждалъ не бѣжать, потому что онъ зналъ ​большевистскіе​ кодексы. У меня были прострѣлены обѣ щеки, и лежалъ я на трупахъ. Кто-то въ этой кучѣ труповъ еще хрипѣлъ".

Прим.: Надобно было бѣжать впереди собственныхъ ногъ и не слушать умнаго законника...