ОТЕЦ ЕГОР ЧЕКРЯКОВСКИЙ. Сергий Нилус

Еще при жизни отца Амвросия Оптинского, хотя и очень незадолго до его праведной кончины, по нашим Орловским местам прошла среди народа слава про отца Георгия Коссова из села Спас-Чекряка Волховского уезда. Последние годы о нем заговорили с особенным интересом, и, как водится, заговорили на разные лады: одни с восторгом, усматривая в нем непосредственного приемника по благодати о. Амвросия, нового прозорливца, которому открыто сокровенное человека, для которого и в будущем нет тайного, что не было бы ему явным; другие - и таких, конечно, было между нашим братом большинство - отнеслись к нему предвзято-недружелюбно, даже прямо враждебно.

Среди этих последних ходили слухи, что его “смиряли”, хотели “запретить” за то, что он “сбивает” простой народ, по-особенному служит, что к нему ходят гадать, что он плодит суеверие в и без того суеверном и невежественном народе… чего только в хулу не говорили!..
Но ходили и другие слухи. О даре прозорливости о. Егора создались целые легенды со слов очевидцев, на себе испытавших силу этого дара.

Как бы то ни было, а о. Егор стал известен не в одной только Орловской губернии, и толпы богомольцев разного звания потекли потоком отовсюду в захолустное, безвестное село Спас-Чекряк Волховского уезда, Орловской губернии.
Поток этот вот уже лет 12 не только не иссякает, но с годами все более и более усиливается. Особенно возрос он со дня кончины блаженной памяти старца отца Амвросия Оптинского.
- Батюшки Абросима наследник, - говорят про него в простом народе.
* * *
- Поедемте к отцу Егору! Не раскаетесь, что меня послушались, - говорил мне года три или четыре назад в морозное рождественское утро старичок приказчик соседнего с моим имения. “Барин” в этом имении не живет, и он там почти круглый год остается за хозяина. “Антоныч” - так его зовет округа - пользуется в ней доброй репутацией как старичок богобоязненный и нищелюбивый и как верный слуга своему барину. И то, и другое стало в редкость в современных “наемниках”. Эти драгоценные качества Антоныча привязали меня к старику, и он “стал вхож” ко мне в дом запросто, как свой человек, как равный.
И в это утро мы с ним за разговорцем попивали чаек и рассуждали о переживаемых “лукавых” временах, к которым Антоныч относился крайне недоброжелательно.
- Я без батюшки о. Егора теперь ничего не делаю, - говорил Антоныч. - Да и как делать-то? Как оберечь себя по нашим временам от человеческого коварства? Теперь и в своей семье смотри в оба - в сыне-ли, в дочери-ли - не то друг, не то враг сидит. О посторонних уже и говорить нечего: у тех одно в голове - как бы тебя оболванить, дураком поставить да ободрать, как липку. Вот такие-то, как о.Егор, нам грешным, только и спасение: придешь к нему, душу ему свою окаянную выложишь, совета спросишь и уедешь от него - на сердце-то легко-легко! Присоветует дело какое - идешь на него с открытыми глазами: знаешь, что толк будет… Первый раз, я вам скажу, к о.Егору меня жена потащила - я сам ехать не хотел. Ну, она, известно - баба, пристала ко мне: едем да едем! Нужды мне тогда особой в о.Егоре не было. Ну, чтобы отвязаться, взял да и поехал с ней. Приехали. Батюшка нас принял особо, у себя в доме, а я ему прямо: батюшка, я к вам приехал с хладной душой - меня баба к вам притащила! Никаких у меня чувств сейчас к вам нет, да и нужды не предвидится… Слово за слово - поговорили мы с батюшкой, и разогрелось во мне сердце - всю ему душу открыл. Открываю ему душу-то свою, а сам плачу. Вот как я тогда плакал - в жизнь свою так не плакал!.. Сподобил меня тогда Господь и поговеть у о. Егора. Пришла пора уезжать; я и говорю батюшке: “Батюшка! а теперь-то у меня к вам душа теплая…” Ничего себе - улыбнулся: ласков был к нам батюшка.
Советов тогда я у него никаких не просил, но душа моя так разгорелась, что и высказать не могу. Решил я тогда, что ничего без о. Егора предпринимать не буду. И пришел к тому срок. Есть у меня земельки клочок своей собственной - десятин 35 во Мценском уезде. Сын мой там хозяйничает. Доходов, конечно, с такого клина взять неоткуда - дай Бог прокормиться. Ну, сын, дело его, известно, молодое, скучать начал: барышей, видишь ли, мало!.. Как раз на эту пору под Малоархангельском, в с. З - ве, у господ Анцыферовых, что ли, руда железная объявилась. Наехали туда бельгийцы и стали завод строить. Народищу туда повалило видимо-невидимо. Провели к заводу ветку от Курской дороги, стали печи доменные возводить. Помните, народ тогда от нас весь на “свои шахты” убежал - рабочих в экономию достать было неоткуда. Известно, заводская жизнь - развратная жизнь! А кому теперь, Бога-то позабывши, развратной жизни не хочется!..
Взгомонился тут и мой сынишка: продадим да продадим нашу землю! Купим у завода участок, выстроим лавку - деньги лопатой загребать будем!.. Так он мне надоел - пристал как лист банный, да, признаться, и сбивать уже меня начал… Вспомнил я тут о. Егора, да и говорю сыну-то своему: поезжай к батюшке - как он благословит, так и сделаем! Сын-то было заартачился; чего, мол, спрашивать - сам видишь, что дело выгодное. Ну, да я уперся.
Съездил сын. Вернулся, голову повесил.
- Что невесел? - спрашиваю.
- Батюшка не благословил, - говорит, - “Меняй, - говорит, - землю на иную, если найдешь лучше, а о заводских лавках забудь и думать на два года. Нынче стоит завод, а что-то еще через два года с заводом будет! Польстишься на большое, малое потеряешь!”
- Стало быть, - говорю, - не благословил, и из головы вон!
- Да как же это? Может это он к чему иному? Ведь, дело-то выгодное!
- Да как же! говорю. - Не наше дело рассуждать! Ты что же это - Бога искушать что ли ездил? Нечего с тобой растабарывать, и заводу твоему от меня - крышка. Сиди дома да хозяйствуй по-старому!
Что ж бы вы думали? Ровнешенько через два года завод тот самый, бельгийский, прикрылся, а теперь, говорят, с ветки даже все шпалы растащили, по кирпичу постройки миллионные разносить начали. Можно ли было это тогда думать?!
- Вы меня, мой батюшка, простите, коли что не так скажу, - продолжал Антоныч, - а к отцу Егору вам стоит поехать. Дива-дивного там насмотритесь! Какие там дела на пустыре батюшка разделывает: храм выстроил большой каменный - хоть в губернию; дом строит для деревенских девочек-сироток, трехэтажный, тоже каменный. Школа там у него какая верстах в двух - им же выстроена. Взяли да и поехали!
Я решил ехать.
* * *
Ко времени моего разговора с Антонычем душевной накипи внутри собралось столько, что я прямо-таки обрадовался предстоящей поездке к о. Егору. Велика и настоятельна была потребность высказаться, найти своей душе такого руководителя, который бы от Бога был призван врачевать раны бедствующих душ человеческих…
Было ясное морозное утро, когда мы с Антонычем, на другой день нового года, года три тому назад выехали из Орла на Волхов, держа путь к о. Егору. Обыкновенно разговорчивый, Антоныч в дороге оказался неважным собеседником: как будто весь запас его красноречия израсходовался на убеждения меня в необходимости поездки к о.Егору. Казалось, теперь он сосредоточился на конечных ее результатах: оправдается ли в моих глазах репутация батюшки, сумею ли я с его простотой и верой отнестись к тому, что сам он признавал святыней.
* * *
(...) - К отцу Егору жаловать изволите? - спросил меня, подавая самовар, хозяин постоялого двора, пока мой спутник во дворе под навесом убирал коня: накрывал попоной и за решетку яслей накладывал ему его порцию зеленого, душистого сена.
- К нему!
- Батюшка удивительный! Великий, можно сказать, батюшка. Много у него народу бывает. И из господ, и из купцов тоже к нему ездят. Большое от него людям утешение!.. Доброе дело надумали!
- А вы хорошо батюшку знаете?
- Батюшку-то? Я-то? Да кому же и знать его так, как я его знаю! Еще как поступал в Спас-Чекряк, в село то есть ихнее, они нам очень хорошо известны; батюшка у нас постоянно останавливался, как в Орел ездил. И первый раз он у нас останавливался, как из Орла к своему месту с матушкой своей ехал… Не чаялось мне тогда ему живым быть… А что вышло-то!..
- Почему не чаялось?
- Уж больно квёл был - кровью кашлял. Думалось: где ему вытерпеть на таком месте, на котором и здоровые-то не уживались: село-то уж больно плохое!
- Чем же оно так плохо?
- Э, батюшка! - вмешался в наш разговор подошедший Антоныч. - Чем плохо село? Тем оно и плохо, сударь мой, что жить там попу не при чем. Село - рвань какая-то, прости Господи! Народ беднеющий, к храму мало приверженный. Да и где ему к храму прилежать, когда от села до храма версты две, не то три будет киселя месить! Какая погода, а в непогодь-то и не соберешься!
Компания наша собралась за мирно кипящим самоварчиком. Антоныч разложил из кулечка на стол немудрые снеди. Пригласили и хозяина присесть с нами.
- Вы, - обратился к Антонычу хозяин, - видно, у отца Егора бывали, - вам, стало быть, и рассказывать нечего, какая в Чекряке для священника допреж была жизнь погибельная. А вот барин не знают, так не поверят, что там можно было с голоду насидеться. Церковь - развалюшка, старая-престарая. Дом для священника - одна слава, что дом: решето, а не дом - на дрова продать, денег напросишься. Скудость во всем такая, что не приведи Бог. Для священников место, прямо надо говорить, погибельное. Оттого там до отца Егора никто и не уживался.
- Ну, а он-то как там ужился?
- Стало быть, на то дана ему была от Бога такая сила: благодать ему Господь послал! Батюшка от. Амвросий Оптинский к тому же благословил: с того пошел и жить на пользу нам грешным. Теперь увидите сами, чего только отец Егор на своем пустыре ни понастроил. Дела там у него не человеческие, а прямо Божии творятся! В народе к нему вера крепка больно.
- Чем же он внушил к себе такую веру?
- Не он внушил - Бог внушил! Разве может на себя человек что принять, если ему не дано на то будет власти от Бога? Ведь это вы, господин, и сами понять и можете! Священников у нас в епархии человек до тысячи наберется, а батюшка Егор один. Те, которые и на виду, а он в захолустье, а народ к нему льнет. Кто же, как не Господь, путь к нему указал народу? Прозорливцем слывет он у народа. Да как и не слыть, когда все по его словам сбывается?! Я и на себе, и на людях испытал, каковы слова-то батюшки. Примеров много, всего не упомнишь… Вот, скажем, недавно к нему одна болховская мещанка, мне знакомая, ходила. Осталась она после мужа бедной вдовой с малыми детишками. Пришла к отцу Егору, плачет - разливается: “Что мне, - говорит, - батюшка, делать? Есть пить с малыми детьми мне нечего, а отойтить от детей в услужение нельзя - детей не на кого оставить”. - “Купи, - говорит батюшка, - корову, молоком детишек корми, а остальное продавай - вот и сыта будешь”. - “Рада бы, - говорит, - купить, да не на что”. А батюшка ей: “На, - говорит, - тебе двадцать рублей, на них и корову себе купишь”.
Пошла, это, она от него, да думает: “Где же за 20 рублей купить такую корову, которая и самих бы кормила да и на сторону молока еще давала? И за полсотки такой коровы не купишь”! - Смотрит - у самого Волхова мужик ведет корову. “Стой! продаешь корову?” - “Продаю!” - “Какая корове цена?” - ” 20 рублей!” Отдала деньги, привела корову домой, а она, глядь, с полным молоком. По молоку корове сто рублей цена. Прознала про эту покупку соседка ее, баба с достатком, да и позавидовала. Пошла, никому слова не говоря, к отцу Егору, да и стала ему жаловаться, что ей с малыми детьми есть-пить нечего. Батюшка дал ей восемнадцать рублей на покупку коровы. А у ней у самой, у ехидны, своя корова была. Пришла она домой, ан, своя-то корова, здоровенная была, кверху пузом валяется - издохла, значит. Тут баба моя, свету не взвидя, скорее назад к батюшке каяться: “Обманула я вас, окаянная! Господь меня покарал за мою зависть подлую”. Простил, ведь, батюшка. “Ступай, - говорит, - да вперед людям не завидуй, а на деньги, которые тебе дал, купишь себе корову”. Так и вышло - ни полушки баба не приплатила.
А сколько он добра делает и не перечесть, кажется!
Есть у нас в Волхове купец богатый. Народу он на своем веку обидел без конца. Своим родным и тем не давал пощады: только попадись - давил да гнул, кого попадя. Нищих не мало понаделал. Под старость богомолен стал: жертвователем заделался, на монастыри да на церкви кушами стал отваливать. Прослышал он, что отцу Егору из денег стало тесненько: зачал свой храм, что теперь в Чекряке, каменный, а на достройку выходит недохватка. Поехал к батюшке наш богатей да и говорить ему: “Наслышаны мы, мол, что деньгами вы нуждаетесь, так пожалуйте вам от меня на построение храма 20 тысяч от нашего усердия”. А батюшка ему: “Храмы Бог строит, а мы, люди, у Него приказчики. По-людскому, по-приказчичьему, спасибо тебе на жертве, ну, а хозяин твоих денег брать не велит”. - “Как так?” - “Да очень просто: деньги ваши больно человеческими слезами подмочены, а такие Богу неугодны. Родные твои кровные от тебя по миру с протянутой рукой гуляют, а ты думаешь у Бога от их слез деньгами откупиться! Не возьму от тебя и миллиона; возьму, когда ублаготворишь тобой обиженных”.
Что ж бы вы думали? Ведь привел в совесть богатея-то нашего: теперь всех своих родных, кого обидел, на ноги ставит - дворы им строит, деньгами оделяет. Сторонних, им обиженных, и тех разыскивает, чтобы обиды свои выправить.
Вот как наш батюшка людей на путь направляет! Не соберешь и не расскажешь всего, что слышишь или сам, бывает, видишь из дел батюшкиных. Одно слово великий пастырь Божий.