КАНУНЫ ВЕЛИКОГО ПОСТА + В. Никифоров-Волгин
Вся в метели прошла
преподобная Евфимия Великая — государыня масленица будет метельной!
Прошел апостол Тимофей полузимник; за ним три вселенских святителя; Св.
Никита епископ новгородский — избавитель от пожара и всякого запаления;
догорели восковые свечи Сретения Господня — были лютые сретенские
морозы; прошли Симеон Богоприимец и Анна Пророчица.
Снег
продолжает заметать окна до самого навершия, морозы стоят словно
медные, по ночам метель воет, но на душе любо — прошла половина зимы.
Дни светлеют! Во сне уж видишь траву и березовые сережки. Сердце похоже
на птицу, готовую к полету.
В лютый мороз я объявил Гришке:
—Весна наступает!
А он мне ответил:
— Дать бы тебе по затылку за такие слова! Кака тут весна, ежели птица налету мерзнет!
—
Это последние морозы, — уверял я, дуя на окоченевшие пальцы, — уже
ветер веселее дует, да и лед на реке по ночам воет... Это к весне!
Гришка не хочет верить, но по глазам вижу, что ему тоже любо от весенних слов.
Нищий Яков Гриб пил у нас чай. Подув на блюдечко, он сказал поникшим голосом:
—
Бежит время... бежит... Завтра наступает неделя о мытаре и фарисее.
Готовьтесь к Великому посту — редька и хрен, да книга Ефрем.
Все
вздохнули, а я обрадовался. Великий пост — это весна, ручьи, петушиные
вскрики, желтое солнце на белых церквах и ледоход на реке. За всенощной,
после выноса Евангелия на середину церкви, впервые запели покаянную
молитву:
Покаяния отверзи ми двери.
Жизнодавче,
Утреннеет бо дух мой ко храму
Святому Твоему.
С
Мытаревой недели в доме начиналась подготовка к Великому посту. Перед
иконами затопляли лампаду, и она уже становилась неугасимой. По средам и
пятницам ничего не ели мясного. Перед обедом и ужином молились "в
землю". Мать становилась строже и как бы уходящей от земли. До прихода
Великого поста я спешил взять от зимы все ее благодатности, катался на
санях, валялся в сугробах, сбивал палкой ледяные сосульки, становился на
запятки извозчичьих санок, сосал льдинки, спускался в овраги и слушал
снег.
Наступила другая седьмица. Она называлась по церковному —
неделя о Блудном сыне. За всенощной пели еще более горькую песню, чем
"Покаяние", — "На реках Вавилонских".
В воскресенье пришел к нам погреться Яков Гриб. Присев к печке, он запел старинный стих "Плач Адама":
Раю мой раю,
Пресветлый мой раю,
Ради мене сотворенный,
Ради Евы затворенный.
Стих
этот заставил отца разговориться. Он стал вспоминать большие русские
дороги, по которым ходили старцы-слепцы с поводырями. Прозывались они
Божьими певунами. На посохе у них изображались голубь, шестиконечный
крест, а у иных змея. Остановятся, бывало, перед окнами избы и запоют о
смертном часе, о последней трубе Архангела, об Иосафе — царевиче, о
вселении в пустыню. Мать свою бабушку вспомнила:
— Мастерица была петь духовные стихи! До того было усладно, что, слушая ее, душа лечилась от греха и помрачения!..
—
Когда-то и я на ярмарках пел! — отозвался Яков, — пока голоса своего не
пропил. Дело это выгодное и утешительное. Народ-то русский за
благоглаголивость слов крестильный крест с себя сымет! Все дело забудет.
Опустит, бывало, голову и слушает, а слезы-то по лицу так и катятся!..
Да, без Бога мы не можем, будь ты хоть самый что ни на есть чистокровный
жулик и арестант!
— Теперь не те времена, — вздохнула мать, — старинный стих повыветрился! Все больше фабричное да граммофонное поют!
—
Так-то оно так, — возразил Яков, — это верно, что старину редко поют,
но попробуй запой вот теперь твоя бабушка про Алексия человека Божия или
там про антихриста, так расплачутся разбойники и востоскуют! Потому что
это... русскую в этом стихе услышат... Прадеды да деды перед глазами
встанут... Вся история из гробов восстанет!.. Да... От крови да от земли
своей не убежишь. Она свое возьмет... кровь-то!
Вечером увидел я
нежный бирюзовый лоскуток неба, и он показался мне знамением весны —
она всегда, ранняя весна-то, бирюзовой бывает! Я сказал про это Гришке, и
он опять выругался.
— Дам я тебе по затылку, курносая пятница! Надоел ты мне со своей весной хуже горькой редьки!
Наступила
неделя о Страшном суде. Накануне поминали в церкви усопших сродников.
Дома готовили кутью из зерен — в знак веры в воскресение из мертвых. В
этот день церковь поминала всех "от Адама до днесь усопших в благочестии
и вере" и особенное моление воссылала за тех, "коих вода покрыла, от
брани, пожара и землетрясения погибших, убийцами убитых, молнией
попаленных, зверьми и гадами умерщвленных, от мороза замерзших..." И за
тех "яже уби меч, конь совосхити, яже удави камень, или перст посыпа;
яже убиша чаровныя напоения, отравы, удавления..."
В воскресенье
читали за литургией Евангелие о Страшном суде. Дни были страшными,
похожими на ночные молнии или отдаленные раскаты грома.
Во мне
боролись два чувства: страх перед грозным Судом Божьим, и радость от
близкого наступления масленицы. Последнее чувство было так сильно и
буйно, что я перекрестился и сказал: — Прости, Господи, великие мои
согрешения! Масленица пришла в легкой метелице. На телеграфных столбах
висели длинные багровые афиши. Почти целый час мы читали с Гришкой
мудреные, но завлекательные слова:
"Кинематограф "Люмьер". Живые
движущиеся фотографии и кроме того блистательное представление
малобариста геркулесного жонглера эквилибриста "Бруно фон Солерно",
престидижитатора Мюльберга и магико спиритическ. вечер престидижитатора,
эффектиста, фантастического вечера эскамотажа, прозванного королем
ловкости Мартина Лемберга".
От людей пахло блинами. Богатые пекли
блины с понедельника, а бедные с четверга. Мать пекла блины с молитвою.
Первый испеченный блин она положила на слуховое окно в память умерших
родителей. Мать много рассказывала о деревенской масленице, и я очень
жалел, почему родителям вздумалось перебраться в город. Там все было
по-другому. В деревне масленичный понедельник назывался — встреча;
вторник — заигрыши; среда — лакомка; четверг — перелом; пятница — тещины
вечерки; суббота — золовкины посиделки; воскресенье — проводы и
прощеный день. Масленицу называли также Боярыней, Царицей, Осударыней,
Матушкой, Гуленой, Красавой. Пели песни, вытканные из звезд, солнечных
лучей, месяца-золотые рожки, из снега, из ржаных колосков.
В эти
дни все веселились, и только одна Церковь скорбела в своих вечерних
молитвах. Священник читал уже великопостную молитву Ефрема Сирина
"Господи и Владыке живота моего". Наступило прощеное воскресенье. Днем
ходили на кладбище прощаться с усопшими сродниками. В Церкви, после
Вечерни, священник поклонился всему народу в ноги и попросил прощения.
Перед отходом ко сну, земно кланялись друг другу, обнимались и говорили:
"Простите, Христа ради", и на это отвечали: "Бог простит". В этот день в
деревне зорнили пряжу, т. е. выставляли моток пряхи на утреннюю зарю,
чтобы вся пряха была чиста. Снился мне грядущий Великий пост, почему-то в
образе преподобного Сергия Радонежского, идущего по снегу и
опирающегося на черный игуменский посох.
Оставить комментарий