МОНАСТЫРЕВ Н.А. ГИБЕЛЬ ЦАРСКОГО ФЛОТА КАК ЭТО ПРОИСХОДИЛО (из первых уст)

 

Дела на Черноморском флоте становились со дня на день все хуже. Руководство флотом фактически прекратилось. Каждый корабль делал, что хотел. Главным образом митинговали и поносили офицеров. Центральный комитет, претендующий на управление флотом, выпускал совершенно безсмысленные приказы. Команды без управления разлагались от полного безделья, корабли приходили в запустение. Активизировался и противник, от которого, разумеется, не могло укрыться полное разложение вооруженных сил России.

К этому времени я командовал подводной лодкой «Скат», которая входила в 4-ю флотилию с базой в Балаклаве. Экипаж «Ската», прибывший с Дальнего Востока вместе с лодкой, был еще как бы не тронут разрушающей большевистской пропагандой и нес службу как положено. Во всяком случае, служба на «Скате» сохранилась у меня в памяти, как нечто светлое на общем черном фоне.

Находясь в относительной дали от Севастополя, я имел возможность, как бы со стороны наблюдать, как вся страна катится в пропасть. Впрочем, и особой наблюдательности для этого не нужно было. Достаточно было просматривать газеты...

События августа, когда генерал Корнилов сделал отчаянную попытку спасти страну и потерпел неудачу, показали, что больше надеяться было не на что. Перепуганное Вр. Правительство пошло на союз с большевиками, а потому было обречено. В хаосе безвластия большевики чувствовали себя, как рыба в воде, наращивая свою злобную пропаганду, направленную главным образом на развал Армии и Флота.

Огромная русская распропагандированная Армия, бросая оружие, стала разбегаться по домам. Это, собственно, была уже не Армия, а дикая, неуправляемая, озверевшая толпа, мародерствующая и уничтожающая все на своем пути. В эти страшные дни были убиты тысячи офицеров, пытавшихся сохранить хоть какой-нибудь порядок.

Генерал Корнилов бежал на Дон, куда стали стекаться все, кто еще дорожил поруганной честью своей Родины, формируя ядро будущей Добровольческой Белой Армии.

На флоте ежедневно большевистские агитаторы посещали корабли, ведя все более злобную пропаганду. Мне особенно запомнилась одна истеричная еврейка по фамилии Островская, отличавшаяся какой-то особой кровожадностью. Она дико кричала матросам, указывая на стоящих рядом на палубе офицеров: «Вот ваши истинные враги! Это они хотят продлить войну! Это они проливают кровь рабочих и крестьян! Почему они еще живы? Почему вы их не уничтожили?»... 

Из моряков стали формироваться карательные отряды, посылаемые на Дон. Они уходили под звуки оркестра с большими Красными Знаменами. Кстати, и все корабли заменили священный Андреевский флаг на красную тряпку — символ «III-го Интернационала». Что это за «111-й Интернационал» никто не знал, не понимал и не мог объяснить. Даже большевистские агитаторы. В этом весь ужас. Люди перестали понимать, что они делают, слепо подчиняясь никому не понятным заклинаниям.

Всеобщее безумие начало охватывать и матросов «Ската». Я чувствовал, что у меня больше нет сил вариться в этом кошмаре и, как мне не было больно, решил уйти с флота. Я покинул лодку накануне того дня, когда на ней должны были поднять Красный флаг. Однако моя попытка расстаться окончательно с флотом не удалась. Все офицеры находились под постоянным наблюдением и контролем.

Уехать из Крыма не было никакой возможности, но я не отказался от этой мысли, чтобы вырваться из этого кошмара и безумия. Более всего меня убивало мое собственное безсилие что-либо изменить.

Те дни у меня часто ассоциировались со страшным сном, который я однажды видел в детстве. Мне как-то приснилось, что ко мне приближается ведьма с дико горящими глазами и огромными лапами, чтобы меня задушить. Я пытался кричать, звать на помощь или, хотя бы, убежать. Но не мог ничего. Мои руки были словно парализованы, ноги не слушались, голос отказал. Такое же состояние бессильного ужаса я пережил и в то время. Лихорадочно сверлила мысль сбежать на Дон и присоединиться к тем, кто хочет изменить страшную судьбу Родины. Но добраться до Дона было делом чрезвычайно сложным. За каждым офицером шла слежка.

В Октябре в Москве и Петрограде произошел переворот, и власть в стране открыто захватили большевики. Верховный Главнокомандующий генерал Духонин был убит в Могилеве матросами. С немцами начались переговоры о сепаратном мире.

У нас на Черном море, где все корабли были в руках «комитетчиков», а какая-либо боевая активность против немцев полностью прекратилась, стала расти активность в разжигании внутренней междоусобицы. На очередном митинге «комитетчики» 1-й Флотилии эскадренных миноносцев приняли решение вмешаться в дела на Дону, введя боевые корабли в Азовское море.

Но флот тем и отличается от Армии, что самостоятельно матросы этого сделать не могли. Любой корабль без офицеров мертв. Тогда решили вынудить и офицеров принять участие в этом «походе». Несмотря на все угрозы, офицеры решительно отказались. И тогда начался массовый террор.

Многие офицеры были арестованы и брошены в тюрьму, где уже томились те, кто подавлял мятежи 1905 и 1912 годов. Тюрьмы быстро оказались переполненными и было ясно, что в самом ближайшем будущем начнутся массовые убийства офицеров...

В начале декабря с Дона вернулись остатки морских отрядов, разбитых казаками. С трудом избежав полного уничтожения, матросы вернулись в Севастополь с жаждой мщения. Снова зашумели митинги, требующие уже открыто полного истребления офицеров и буржуев.

25 декабря 1917 года прямо на верхней палубе эсминца «Фидониси» был смертельно ранен винтовочным выстрелом из люка лейтенант Скородинский. Молодого офицера успели доставить в госпиталь, где он вскоре скончался. Это убийство послужило как бы сигналом к дальнейшим кровавым событиям.

Незадолго до этого я, получив двухнедельный отпуск, отправился из Балаклавы в Севастополь. Над городом и стоявшими в бухтах кораблями полыхали красные полотнища. В городе шел погром офицерских квартир и домов интеллигенции. Процветали мародерство и убийства. Надеяться на кого-либо, кроме себя, было уже невозможно. Нужно уже было думать лишь о собственном спасении и спасении семьи.

Все события явно показывали, что у озверевших матросских банд не осталось уже никакого понятия о воинской чести и просто совести...

--------------------------------------------------------------------

Между тем, кровавые дни и ночи Севастополя продолжались. 28 декабря матросы эсминца «Гаджибей» снова потребовали от командира и офицеров идти в Азовское море. Поскольку офицеры отказались, их арестовали, а на рассвете 29 декабря расстреляли на Малаховом кургане вместе с другими 36-ю офицерами, мужественно встретившими смерть. Это был сигнал к началу массовых убийств.

Ничего не зная о столь ужасных событиях, я вместе с женой вечером 28 декабря находился на борту госпитального судна «Петр Великий», уходящего в Батум, чтобы провести отпуск в Тифлисе. Только гораздо позднее я узнал, что решение отправиться в Тифлис на «Петре Великом» спасло мне жизнь. Когда мы с женой уже находились на борту, банда матросов ворвалась в мою городскую квартиру с тем, чтобы схватить меня и расстрелять. На мое счастье, прислуга сказала им, что мы ушли в гости к друзьям и скоро вернемся. Матросы остались ждать меня около дома. Пока они ждали, «Петр Великий» вышел в море.

На следующий день командир судна показал мне принятую радиограмму об арестах и массовых расстрелах офицеров в Севастополе. Я спасся чудом.

Прибыв в Батум, мы увидели, что все пирсы заняты толпами солдат, ожидающих пароходов, чтобы добраться до России. Не успели мы подойти к стенке, как все госпитальное судно оказалось забито массой людей в серых шинелях, кричащих, вопящих, ведущих себя нагло и развязно. Это были остатки разбегающейся по домам Кавказской Армии.

На железнодорожном вокзале царили тот же хаос и давка. Мы с трудом отвоевали места в восьмиместном купе, где ехало человек двадцать. На подножках и крышах вагонов гроздьями висели люди. Поезд медленно полз, подолгу простаивая на каждой станции, пока не дошел до Тифлиса.

По сравнению с городами Крыма в столице Кавказа царили мир и благодать, порядок и тишина. Стояла Рождественская неделя. Все веселились и развлекались. Все театры и кино были открыты и работали чуть ли не круглосуточно. Все напоминало старые, добрые времена. Даже офицеры и солдаты носили старую форму, не рискуя быть немедленно расстрелянными.

На Кавказе еще управляло Врем. правительство, которое, в отличие от России, довольно хорошо контролировало обстановку. С остальной страной просто не было связи: почта и телеграф бездействовали.

Но если в Тифлисе было спокойно, то в приморской зоне было совсем наоборот. Туда рвалась бросившая фронт Кавказская армия, расколовшаяся на многочисленные вооруженные банды, уничтожая на своем пути все — людей, дома, транспорт. В самом Батуме обстановка была еще хуже. Сюда прибыли из Севастополя миноносцы с подстрекателями, наводя ужас на всех.

Я встретил в Тифлисе старшего лейтенанта П., чей брат был расстрелян в Севастополе. Он рассказал мне о предновогодней резне. Кровь стыла в жилах. Казалось, что вернулись самые черные дни язычества.

Через несколько дней ко мне подошел на улице какой-то изможденный солдат в драной шинели. Я с трудом узнал в нем лейтенанта Р. Он был схвачен в Батуме и брошен в тюрьму. Каким-то чудом ему удалось бежать и тем самым спастись от расстрела. Он хотел добраться до Баку, а оттуда уйти за границу. Он предупредил, что меня ищут матросы и что мне следует быть осторожным.

Прошел месяц. Поскольку я больше не получал никаких известий по поводу самого себя, то решил, несмотря на уговоры, вернуться в Севастополь. Все-таки я был военным человеком и мне совсем не хотелось прослыть дезертиром. Я надеялся, что обстановка как-то стабилизируется.

На всякий случай я достал фальшивый паспорт на вымышленное имя со штампами какого-то автомобильного батальона, пробился на пароход и вместе с женой направился обратно в Крым.

По дороге я узнал, что вышел декрет о демобилизации старого флота, так что я мог считать себя просто освобожденным от службы. Я был еще очень наивен и многого не понимал. Если бы мы прибыли в Севастополь, я бы приехал на верную смерть. Но к счастью пароход пришел не в Севастополь, а в Феодосию.

Не успели мы еще сойти на берег, как, благодаря счастливому случаю, я встретил своего старого друга лейтенанта Н., который пришел в ужас, узнав, что я хочу вернуться в Севастополь. В Севастополе меня ждет верная смерть, уверенно заявил он. Он посоветовал немедленно уехать даже из Феодосии, предложив мне отправиться на небольшой хуторок и там пожить некоторое время.

Этот хутор, где я скрывался вместе с еще двумя офицерами, находился примерно километрах в трех от Феодосии. С горы, где находился наш домик, открывался прекрасный вид на город и гавань, так что мы имели возможность следить за всеми происходящими там событиями. Иногда, переодевшись солдатом и отрастив щетину, я отправлялся в город узнать новости.

В порт Феодосии временами заходили военные корабли, как правило миноносцы под красными флагами, команды которых сходили на берег попьянствовать и помародерничать, наводя ужас на мирных жителей. Они толпами ходили по улицам, горланя песни и стреляя по окнам. Если какой-нибудь дом привлекал их внимание, они вламывались в него, грабили, часто потом поджигали, расстреляв жителей.

В начале марта я заметил с нашей горы, что с моря в порт пришли два корабля, которые, как мне показалось, были не русскими. Вскоре мне удалось распознать турецкий флаг. Турецкие корабли вошли в гавань и встали на якорь недалеко от эсминца «Пронзительный», прибывшего в Феодосию днем раньше. Я не выдержал, одел свою старую, дырявую шинель и пошел узнать в чем дело.

Это был турецкий транспорт, пришедший в Феодосию под конвоем канонерки и доставивший в порядке обмена наших искалеченных и тяжело раненных военнопленных. Турецкие морские офицеры, одетые в форму немецкого образца, разгуливали по городу в сопровождении матросов с «Пронзительного», которые, убивая собственных офицеров, не брезговали вставать «смирно» перед офицерами противника.

Турки ходили важные, как победители. На их лицах это было написано настолько явно, что мое сердце сжалось от стыда и боли. «Почему, — спрашивал я сам себя, — эти заклятые враги России, которых мы били на всех фронтах, на море и на суше, ходят теперь победителями по русской земле? А я, русский офицер, у себя дома должен скрываться, как беглый каторжник, чтобы не быть расстрелянным собственными матросами, которые сейчас на моих глазах бегают и суетятся, не зная как угодить офицерам противника? Что происходит в нашей стране?»

В этот момент я искренне пожалел, что не погиб во время войны и должен теперь терпеть столько страданий и унижений.

_______________________________________________

Современные красноряпочные совкороссы очень гордятся своей историей и своей красной армией и флотом. Можно сгореть от стыда за это, а они гордятся своим предательством и истреблением элиты.