ХРИСТИАНИН НА ПРЕСТОЛЕ Н.Д. ТАЛЬБЕРГ

«Сего утра Бог даровал мне сына Николая. Зная участие, которое принимаете, Ваше Преосвященство, во всем, касающемся до меня, извещаю Вас, пребывая Вашим благосклонным», – писал Император Павел I 25 июня 1796 г. митр. Московскому Платону (Левшину), бывшему своему законоучителю.

Впервые за 900 лет правитель России наречен был при святом Крещении именем свят. Николая, Мир Ликийских Чудотворца.
Маленького Великого Князя складыванию пальцев для крестного знамения и первым молитвам научила няня, шотландка Евгения Лайон, по исповеданию англиканка. Как в дальнейшем велось его религиозное воспитание, Император Николай I сам поведал в 1847 г. барону М. А. Корфу: «В отношении религии моим детям лучше было, чем нам, которых учили только креститься в известное время обедни да говорить наизусть некоторые молитвы, не заботясь о том, что делалось в нашей душе».

Глубокая вера созрела у Государя самостоятельно. Всю свою жизнь он, не мудрствуя, полагался на всеблагой Промысл Божий. Священными оставались для него всегда слова молитвы Господней: «Да будет воля Твоя». Произнося их, он праведно и закончил свой полный испытаниями жизненный путь.
Был он и по-настоящему церковным. С детства нравилось ему церковное пение, и он отлично знал церковные службы. Будучи Императором, Николай Павлович иногда пел в малой придворной церкви.
А. С. Пушкин говорил А. О. Смирновой: «Знаете ли, что всего более поразило меня в первый раз за обедней в Дворцовой Церкви, разукрашенной позолотой, более подходящей для убранства бальной залы, чем Церкви. Это, что Государь молился за этой официальной обедней, как и она (Императрица), и всякий раз, что я видел его за обедней, он молился; он тогда забывает все, что его окружает. Он также несет свое иго и тяжкое-бремя, свою страшную ответственность и чувствует ее более, чем это думают. Я много раз наблюдал за Царской Семьей, присутствуя на службе; мне казалось, что только они и молились...»

Е. Н. Львова, часто видевшая Государя, пишет в своих воспоминаниях: «Он говаривал, что когда он у обедни, то он решительно стоит перед Богом и ни о чем земном не думает. Надо было его видеть у обедни, чтобы убедиться в этих словах; закон был твердо запечатлен в его душе и в действиях его – это было и видно – без всякого ханжества и фанатизма; какое почтение он имел к Святыне, как требовал, чтобы дети и внуки, без всякого развлечения, слушали обедню».

Баронесса Μ. П. Фредерикс, выросшая при Дворе Императрицы, указывает в воспоминаниях на искренность и истинность его религиозности. По утрам и вечерам он всегда долго молился на коврике, вышитом Императрицей Александрой Феодоровной. «А когда приобщался, Боже мой, что это была за минута! Без слез нельзя было видеть глубокое чувство, которое проникало его в это время».

Фрейлина А. Ф. Тютчева, впоследствии супруга И. С. Аксакова, писала: «Император Николай был чрезвычайно точен и аккуратен. Он входил в Церковь с боем часов, ударявших одиннадцать, и тотчас начиналась служба. Тогда можно было видеть, как дамы, слишком задержавшиеся дома за своими туалетами, а иногда и Великие Князья появлялись с выражением отчаяния на лицах и старались незаметно проскользнуть на свои места. Помню, как однажды я спустилась в ротонду к одиннадцати часам. Я была там еще совершенно одна, когда двери внутренних покоев широко распахнулись, появился Император Николай и сказал мне: „По-видимому, сударыня, мы с вами единственно аккуратные люди в этом Дворце!“ На другой день чин Министерства Двора явился к дамам и кавалерам с официальной бумагой, содержавшей Высочайший выговор за неаккуратность, под которой виновные должны были расписаться, в виде „mea culpa“.

После смерти Императора Николая весь этот, этикет очень скоро был нарушен».
Императрица Александра Феодоровна рассказывала Тютчевой, что «Ныне отпущаеши» было любимой молитвой Государя. Он произнес ее и за несколько часов до кончины. В трудные времена он прерывал сон, становился на колени и тихо пел псалмы Давида, находя в этом успокоение измученной и наболевшей душе.

Много разъезжая по России, Государь всегда посещал храмы, не требуя торжественных встреч. Извлечем некоторые описания из дневников генерал-адъютанта А. X. Бенкендорфа (с 1832 г. графа).

В 1828 г. Император, оставив воевавшую с турками Армию, с которой пребывал первое время, перенес, по пути от Варны до Одессы, на корабле «Императрица Мария» страшную бурю. Прибыв, наконец, в город ночью, Государь в четыре часа утра пустился в коляске в дальнейший путь – в Петербург. «Он остановился у Собора помолиться. Лишь его и мои шаги раздавались под церковными сводами. В Соборе находился только один священник, и несколько свечей, зажженных у икон, освещали царствовавшую в нем глубокую темноту...» 23 июня 1829 г., прибыв вечером впервые как Император в любимый им Киев, «он прямо подъехал к Лавре, где его ожидал митр. Евгений с братией. В это время в обители находилось очень много богомольцев. На Литургии он был в Софийском соборе; поклонялся мощам Печерских угодников. Во время пребывания в Киеве посещал и другие храмы...».

В том же году 29 сентября Государь опять внезапно прибыл в Москву, где свирепствовала холера. Помолившись по приезде в Иверской часовне, Государь, вернувшись во Дворец и приняв митр. Филарета, прошел в Успенский собор. Приветствуя приезд его в такое опасное время, Святитель говорил: «Такое Царское дело выше славы человеческой, поелико основано на добродетели христианской... С крестом встречаем тебя, Государь, да идет с тобою воскресение и жизнь...» Народ у Иверской и Успенского собора громко восклицал: «Ты – наш отец, мы знали, что ты к нам будешь; где беда, там и ты, наш родной».

Через 40 дней после открытия 7 августа 1832 г. мощей святителя Митрофана Император посетил Воронеж. «Коляска едва могла двигаться среди толпы, ожидавшей Государя на улице и у Собора, – записал Бенкендорф в своих дневниках. – Войдя в древние стены собора, Государь с благоговением припал к раке Святителя».

В том же году Император, будучи в Белгороде, заметил в тамошнем соборе свой портрет. Он приказал снять его, Синоду же поручил сделать Курскому епископу строгий выговор, с общим подтверждением, чтобы в церквах не было никаких изображений, кроме икон. Владыка Илиодор (Чистяков), только что назначенный в Курск, сообщил Синоду, что такой порядок существовал с 1787 г. В соборе имелись портреты Императрицы Екатерины II, Императоров Павла I и Александра I. Синод заступился за епископа перед Государем, прося не объявлять ему выговора. Император Николай положил резолюцию: «Согласен, но объявить, что Я приказал непременно везде по церквам портретов Моих не вешать».

При посещении в 1834 г. исторического Ипатьевского монастыря в Костроме Государь распорядился укрепить стены древней обители. В Нижнем Новгороде, помолившись в местных храмах, повелел сделать для смертных останков Минина достойную гробницу, поставив ее в соборном храме, рядом с гробами Нижегородских удельных Князей.

В 1839 г. Император, прибыв в историческое село Коломенское, отправился, по своему обыкновению, в церковь. Застал он бракосочетание крестьянской четы. Дождавшись окончания службы, он поздравил новобрачных и велел им явиться в московский Дворец. Там молодые обласканы были и одарены Царем и Царицей.
Все от Бога – было главным, непоколебимым убеждением Императора Николая Павловича.

В самые страшные часы жизни, когда в 1825 г., перед самым вступлением на Престол, он узнал о военном заговоре, вызвавшем 14 декабря утром в столице бунт некоторых гвардейских частей, – он все упования свои возложил на Промысл Божий. 12 декабря он писал в Таганрог князю Π. И. Волконскому: «14 числа буду я Государь или мертв. Что во мне происходит, описать нельзя. Вы наверное надо мною сжалитесь, да мы все несчастные, но нет несчастнее меня. Да будет воля Божия». «Молитесь за меня, дорогая и добрая Мария»,– писал он в тот же день за границу сестре, Великой герцогине Саксен-Веймарской. Императрица Александра Феодоровна описала ночные часы с 13 на 14 декабря: «Я была одна в моем маленьком кабинете и плакала, когда я увидела вошедшего мужа. Он встал на колени и долго молился. „Мы не знаем, что нас ждет, – сказал он мне потом.– Обещай быть мужественной и умереть с честью, если придется умирать“».

Когда бунт был в полном разгаре и растерялись докладывавшие ему начальствующие лица, Император спокойно отдавал все распоряжения. «Оставшись один, – записывал потом Государь, – я спросил себя, что мне делать? – и, перекрестясь, отдался в руки Божии и решил идти, где опасность угрожала». После событий он говорил, что вне этого решения никакого определенного плана действий у него не было.
«Охраняй моих – мать, супругу, детей,– сказал он дяде, Принцу Евгению Вюртембергскому. – Я буду говорить с бунтовщиками. Господь меня поддержит».

В июне 1831 г. Государь, для прекращения в Петербурге холерных безпорядков, во время которых погибли врачи, прибыл на Сенную площадь в сопровождении одного генерал-адъютанта князя Меншикова. Коляска въехала в огромную толпу народа, стоявшего вблизи храма. Царь, встав в экипаже, своим звонким голосом сказал толпе: «Вчера учинены злодейства, общий порядок был нарушен. Стыдно народу русскому, забыв веру отцов своих, подражать буйству французов и поляков; они вас подучают, ловите их, представляйте подозрительных начальству. Но здесь учинено злодейство, здесь прогневали мы Бога, обратимся к церкви, на колени, и просите у Всемогущего прощения». Вся толпа пала на колени, с умилением осеняя себя крестным знамением. Крестился и Государь. Были слышны восклицания: «Согрешили, окаянные!» Продолжая потом речь свою к народу, Государь объявил толпе, что, «поклявшись перед Богом охранять благоденствие вверенного ему Промыслом народа, он отвечает перед Богом и за безпорядки, а потому их не допустит», «сам лягу, но не попущу, и горе ослушникам», – заключил он. Несколько человек возвысили было голос. «До кого вы добираетесь, кого вы хотите, меня ли? Я никого не страшусь. Вот я», – показал Государь на грудь. Восторженное «ура» было ответом. Государь поцеловал одного старика и сказал: «Молитесь и не шумите больше».

Подлинно христианской была и его кончина, последовавшая – сто лет назад – 18 февраля 1855 г. Напутствовавший его духовник, прот. от. Василий (Бажанов), говорил, что в жизни своей он наставлял многих умиравших набожных людей, но никогда не видел такой веры, торжествующей над приближающейся смертью.

«Предсмертное хрипение становилось все сильнее, дыхание с минуты на минуту делалось все труднее и порывистее, – писала Тютчева, – Наконец, по лицу пробежала судорога, голова откинулась назад. Думали, что это конец, и крик отчаяния вырвался у присутствующих. Но Император открыл глаза, поднял их к небу, улыбнулся, и все было кончено!»
«Я умираю с сердцем, полным благодарности к Богу за все то доброе, что Он предоставил мне в этой временной жизни, полной пламенной любви к нашей славной России, которой я служил верно и искренно, по мере сил моих»,– говорилось в п. 33 завещания Императора Николая I, подписанного им 4 мая 1844 г.

(Православная жизнь. Джорданвилль, 1955. № 2. С. 8–15.)