Н.Д. ТАЛЬБЕРГ РУССКАЯ БЫЛЬ. // Имп. Екатерина II

Историк поляк К. Валишевский, не расположенный к России и тем более к Императрице Екатерине II за раздел Польши, признает удивительную простоту ее повседневной жизни.
С раннего утра начиналась ее работа. Обычный обед состоял из вареного мяса с солеными огурцами. Десертом были яблоки или вишни. Пила она воду со смородиновым сиропом. Только когда ее здоровье стало слабеть, она, по настоянию врача, выпивала за обедом рюмку мадеры или рейнского вина. По средам и пятницам пища была постная.
Отмечает Валишевский исключительно вежливое отношение Государыни к прислуге. Обращаясь к ней, она просила, но не приказывала.
Во время одной из поездок Императрица, пообедав и садясь в сани, спросила, накормили ли кучера и лакеев. Выслушав отрицательный ответ, она вышла из саней и сказала, что не уедет, пока их не накормят.
Для вечеров в Эрмитаже, на которые приглашались наиболее приближенные к ней лица, Государыня выработала следующие правила: запрещалось вставать при приближении Императрицы и полагалось сидеть, если она разговаривала стоя. Полагалось не иметь мрачного вида, не говорить оскорбительные слова и дурное о других... Запрещалось вспоминать ссоры, лгать и говорить вздор. Она очень любила детей (французский журнал «История». 1950. Ноябрь).
* * *
В 1790 г. один из секретарей Сената, Поздняк, состоя также личным секретарем Д. П. Трощинского (1754—1829), статс-секретаря Императрицы, получил от него указ Государыни для снятия с него копии. Поздняк, погрузившись дома в работу, составляя бумагу и переписывая другие, ночью, пребывая в полной усталости, стал в конце занятий уничтожать черновики. Вдруг он с ужасом заметил, что вместе с черновиками разорвал подлинный государственный Указ Императрицы. Придя в отчаяние, он намеревался сначала утопиться в Неве, но затем, горячо помолившись в Казанской церкви, он отправился в Царское Село. Пройдя к тамошнему священнику, он поведал свое горе. Батюшка посоветовал ему постараться в парке увидеть Императрицу.
На следующее утро Поздняк так и поступил. В 7 часов появилась Императрица, сопровождаемая одной дамой. Чиновник опустился на колено. Государыня остановилась в нерешительности, но, вглядевшись в сенатский мундир просителя, подошла благосклонно и спросила, что ему нужно. Поздняк рассказал о несчастном происшествии.
«Ты не лжешь? — спросила его Государыня. — Действительно ли по ошибке разорвал мой Указ?»...
— «Бог свидетель, матушка», — отвечал взволнованный Поздняк. «А кто писал Указ?»
— «Я, матушка-Государыня». — «Ну, ступай, перепиши и завтра в это время будь здесь».
На другой день Поздняк принес Указ, захватив чернильницу и перо. Императрица, прочтя Указ, приказала ему наклониться и подписала на его спине таковой. При этом она сказала: «Прежде всего благодари Бога, что Он удержал тебя от самоубийства и внушил тебе мысль явиться ко мне, а потом, чтоб никто, кроме тебя и меня, не знал».
Поздняк строго выполнил приказание Государыни.
Через несколько месяцев требует его к себе Трощинский.
«Давно ли ты задними ходами мимо начальства ходишь к Императрице?»
— «Помилуйте, Ваше Высокопревосходительство, я никогда не был у Императрицы».
— «Врешь! матушка-Царица жалует тебе 300 душ и Владимирский крест. На, возьми его и сейчас подавай в отставку. Я не хочу служить с теми, кто забегает к Государыне задними ходами». Тогда взволнованный Поздняк разсказал ему все. Трощинский взял его за руку, подвел к образу, поставил на колени, сам сделал то же и сказал: «Будем молиться за матушку-Царицу — такой другой нам не нажить». Поздняка он, конечно, оставил и дальше при себе.
* * * * *
Известный публицист второй половины XIX в. М. Н. Катков писал:
«Что бы мы ни говорили о Морейской экспедиции Екатерины II, о Греческом проекте, о присоединении Крыма и Грузии, но с известной исторической высоты все эти явления представляются не чем иным, как пропагандой и завоеванием во имя Цивилизации, как усилиями раздвинуть сферу исторической жизни человечества. Вспомним, что некоторые из тех самых людей, которые юношами пращами бились под русским Знаменем в ущельях и лесах Морей, которые рыскали по волнам Эгейского моря с корсарскими свидетельствами, полученными от русских консулов, позднее водрузили своими старческими руками знамя независимой Греции; что нынешние Дунайские княжества образовались в тех самых границах, где Екатерина II предполагала создать Дакийское королевство; что Крым, этот цветущий сад России, где в некоторых местах земля продается ныне дороже, чем в столичном городе Москве, сто лет назад был громадной тюрьмой, которая похищала мужчин и женщин всей Восточной Европы, притоном нескольких десятков тысяч разбойников, которые делали невозможным какое бы то ни было мирное занятие на 500 и более верст от черноморского берега. Неужели все эти перемены, совершившиеся за последние сто лет в Восточной Европе, не увеличили суммы всемирного блага и неужели мы не имеем права гордиться ими, как делом в значительной мере наших рук?
Неужели европеец, безопасно плывущий по Черному морю, станет отрицать, что оно открыто для цивилизованного мира лишь со времени Екатерины II?
Неужели он не поймет, что этих флотов, нагруженных столькими ценностями, которые в продолжение целого лета стоят и движутся в виду Одессы, Таганрога, Бердянска, Мариуполя и Ейска, не было бы, если бы Крым и Новороссия были и теперь, чем они были сто лет назад? Неужели возрожденные Афины, Белград, София, Букурешт, Цетинье, даже Константинополь, этот великий этап торговли Западной Европы с Восточной, не обязаны весьма многим развитию, усилению, существованию России и широкой и энергичной политике Екатерины II? Неужели политические страсти заставляют забыть, что до Кучук-Кайнарджийского мира, до завоевания Крыма и присоединения Грузии, все северное и восточное прибрежье Черного моря имели единственным назначением доставлять живой товар для гаремов и для янычарских когорт?
Мы, по крайней мере, не должны забывать этого, и если люди остальной Европы не могут еще, отрешась от старых предубеждений против Самодержавного Русского Царства, оценить услуг, оказанных человечеству Екатериной II, то мы, русские, обязаны уплатить наш долг единодушным признанием ее величия...»