"Последняя ступень" + 1976 год

 В. СОЛОУХИН КУХОННЫЕ БЕСЕДЫ В СТОЛ:

Весь вопрос кто всё это проводит... Если чужаки, то это плоха, а ежели мы - коммунисты, тогда это хорошо и законно.
— Да, Владимир Алексеевич, это мы. И притом для блага народа.
— И Соловки для блага народа?
— И Соловки.
— И гражданская война с миллионными жертвами?
— И гражданская война с миллионными жертвами.
— И коллективизация с миллионными жертвами?
— И коллективизация с миллионными жертвами.

— И инспирированный голод в Поволжье и на Украине в 1933 году с миллионными жертвами?
— И голод в Поволжье и на Украине.
— И разорение всех церквей?
— И разорение всех церквей.
— И страдания людей в Лагерях?
— И страдания людей в Лагерях.
— И жизнь колхозников десятилетиями на пустых трудоднях?
— И жизнь колхозников на пустых трудоднях.
— И все это для блага народа?
— И все это для блага народа.

— Да, черт возьми, давайте посмотрим в конце концов, что же это за благо такое, ради которого погибло пол населения страны. Кто говорит — около семидесяти миллионов, а кто говорит — и все 120. Что же это за рай земной, взращенный на этакой-то кровище, на этих-то муках мученических. Мы уж не будем вдаваться в нравственную сторону дела и не будем развивать интеллигентские хлюпанья вроде Ф. Достоевского, который доказывал, что никакого блага не может быть, если оно куплено хоть одной мученической слезой ребенка или одной жизнью. Нет, примем путь и безнравственную посылку, что ради блага народа можно идти на неисчислимые жертвы. Но представляете ли вы, каким должно быть благо, купленное ценой 60-ти миллионов жизней, каким должен быть этот Социалистический рай? Оглянемся окрест себя и посмотрим, чего мы добились? Чего мы достигли? За что заплатили такую чудовищную цену?

— Аргумент нашей пропаганды: раньше люди ходили в России в лаптях, и где теперь лапти?
— Я воспринимаю это как шутку. Да, кое-где в некоторых губерниях бытовали лапти. И вот уж подвели: вся Россия — лапотная, немытая. Вы здесь смыкаетесь с неким Михаилом Кольцовым (псевдоним), который писал на 9-ом году Революции: „Каждый день мы нагоняем и обгоняем сонную, немытую, в грязных космах, корявую старушку довоенную Россию…“ Ну, Кольцову простительно. Во-первых, естественна его пролетарская ненависть к России, во-вторых, обманывать людей была их задача. Но вы-то лучше меня знаете, что Россия ходила не в лаптях...

Россия ходила в сапогах, прочных, смазанных дегтем, а то и хромовых. Россия ходила в теплых валенках, в полушубках, в тулупах, в сюртуках, в косоворотках, в сарафанах, в высоких женских сапожках, в длинных платьях, в картузах, в цилиндрах, во фраках, в крахмальных манишках, в костюмах-тройках, в крылатках (как, например, "пролетарский" писатель Горький), в лисьих шубах, в собольих шубках, в бобровых шапках и воротниках, в персидских шалях, в голландских кружевах, в ярких ситцах, в сукне, в соломенных шляпках, под яркими зонтиками, в шелку и атласе, в коралловых бусах (если взять Украину), в нарядных черкесках (если возьмем Кавказ), удобных и здоровых для тамошнего климата халатах (если взять Среднюю Азию).
Дубленые женские шубки с опушками, украшенные и вышитые, были обыкновенны в России. Да и вообще странно было бы в России хотеть что-нибудь купить и не купить. Не найти, не достать, по-нашему. В России было все, что было в тогдашнем мире, да сверх того было немало и своего, российского.

Посмотрим же, к чему мы пришли сейчас, как одеваемся и какими способами достаем себе одежду помоднее и получше. Она проникает с Запада к нам в СССР, та одежда и та обувь, что помоднее и получше. Я бы не видел в этом никакого греха. Еще во времена Грибоедова был «Кузнецкий мост и вечные французы», то есть французские модные магазины. Но ведь магазины, куда заходи и покупай. Да, во время Грибоедова были особые магазины для аристократии, это верно. Но в конце 19-ого и в первые двадцать лет 20-го века такие магазины были повсюду и общедоступны. Да и свои не уступали французским. Знаете ли вы, что теперь модную красивую вещь (кофточку, юбчонку, туфлишки) легче всего купить женщине в сортире. Да, да, в общественных больших туалетах где-нибудь на Петровке и в ГУМе. Именно там процветает торговля с рук заграничными шмотками. Главное, что в женском туалете не помешает милиция. Это ли не унижение для русских женщин, это ли не позор! В России, заваленной некогда овчинами, наши совецкие женщины гоняются за так называемыми дубленками, болгарскими и канадскими, и платят за них бешеные деньги, до тысячи рублей за одну дубленку. А за чем они не гоняются? Можно ли купить хороший мужской костюм? Можно ли купить мех, чтобы любой и на выбор? Это в России-то, в стране мехов. Азиаты выстаивают в Москве многодневные очереди, чтобы купить ковер и увезти его в Среднюю Азию, в страну ковров.

И ради этого стоило убивать и замучивать миллионы и десятки миллионов людей?

Ну, хорошо, допустим, пока мы тут разглагольствуем, правительство очнется и чудесным образом наводнит страну необходимыми товарами, модной и красивой одеждой, мехами, фаянсом, фарфором, хрусталем, коврами и автомобилями всевозможных марок, кровельным железом и шифером, белилами и малярными кистями, бритвенными лезвиями (а не дрянью под названием «Спорт» и «Балтика»), пишущими машинками и колготками, мебельными гарнитурами и запчастями, элегантными дамскими сумками и разнообразными мужскими шапками, одним словом, всем, за чем мы по мере надобности гоняемся, толчемся в очередях и что не покупаем, а «достаём». Допустим, что Сов. правительство очнется и наводнит («для блага народа») всем этим нашу торговую сеть. Но ведь это означало бы, что мы лишь встали вровень с другими странами, что мы стали как все, а отнюдь не очутились в особенном, "Социалистическом раю". Без всяких жертв все цивилизованные (а также и развивающиеся) страны наводнены всеми необходимыми человеку товарами, притом, что не проливали за это реки крови. Больше того, это означало бы, что мы достигли состояния Дореволюционной России, в которой, конечно же, человек мог купить все, что ему было нужно.

— Но вот еда, Владимир Алексеевич, еда. Россия же голодала. Даже Лев Толстой помогал голодающим. Исторический факт.

— Самое смешное обвинять дореволюционную Россию в нехватке еды...
— Да, недороды случались в некоторых отдельных районах России и в некоторые годы. Но они были эпизодическими, редкими и за все тысячелетнее существование России, конечно, не унесли столько людей, сколько один только организованный большевиками голод 1933 года. В строгом смысле голодного мира и не было, хотя бы и во времена Толстого, упомянутого вами. Но была необходимость, у поволжских, скажем, крестьян, идти кормиться в другие губернии. Так не ставили же заслонов Царские власти на границах Поволжья, не желая пустить их в хлебные губернии, как это было в 33-ем году, когда украинцев не выпускали ни на Кубань, ни в сторону Дона, Воронежа, Курска.

Толстой помогал, дочери его развивали деятельность. Но надо понять нормы того времени. Даже Царь не мог ведь, не имел права взять хлеб у мужиков, скажем, на Дону и отдать его саратовским мужикам. Он имел право только купить его по существующим в мире ценам, купить так же, на таких же правах, как и любой другой житель России. Кстати сказать, мог купить на свои деньги хлеб для Поволжья в любом городе на базаре и Лев Толстой. Деньжонки были. Не знаю, почему он посылал дочерей собирать пожертвования для голодающих, а не шел по более легкому и прямому пути.

Да, прийти и взять хлеб у мужика никто не имел права, даже Самодержец. Это теперь весь выращенный хлеб государство тотчас отбирает у вырастивших его колхозников, до последнего зерна. До недавнего времени отбирало практически безплатно, теперь само себе назначило цену, более символическую, чем реальную. Кроме того, что говорить о поволжских недородах, которые случались, наверное, раза два за сто лет. В остальном же Россия ела. Как ела и что ела — немало нами уже говорено здесь. Напомню вам хотя бы еще свидетельство Мельникова-Печерского. (Теперь же никто не помешает написать его, соблюдая точность).

Вот обыкновенный трактир, столовая, что ли, по-нашему. Приехав из Заволжья, из лесов, пришли два мужичка в нижегородский трактир.
«Дивуется небывалый новичок низким поклонам, что ему, человеку заезжему, незнакомому, отвешивают стоящие за буфетом дородные приказчики и сам сановитый хозяин… Дивятся пестрой разбитной толпе половых, что в белых миткалевых рубахах кучкой стоят у большого стола средь комнаты и, зорко оглядывая гостей, расправляют свои бороды или помахивают концами перекинутых через плеча полотенец. При входе Алексея с дядей Елистратом они засуетились, и один, ровно оторвавшись от кучки товарищей, повел «новых гостей» к порожнему столику. Разостлал перед ними чистую салфетку и, подперевшись о бок локотком, шепеляво спросил, наклонив русую голову:

— Чем потчевать прикажете?
— Перво-наперво собери ты нам, молодец, четыре пары чаю, да смотри у меня, чтобы чай был самолучший, цветочный, графинчик поставь.
— Какой в угодность вашей милости будет? Рябиновой? Листовки? Померанцевой? Аль, может быть, всероссийского произведения желаете?
Дядя Елистрат пожелал всероссийского произведения.

…Вот окидывает он (Алексей) глазами — сидят все люди почтенные, ведут речи степенные, гнилого слова не сходит с их языка: о торговых делах говорят, о ценах на перевозки кладей, о волжских мелях и перекатах. Неподалеку двое сидят за селянкой, ладят дело о поставке пшена из Сызрани до Рыбной: один собеседник богатый судохозяин, другой кладчик десяти тысяч четвертей зернового хлеба. С другого бока за чаем старик с двумя помоложе. Разговор идет у них об отправке к Калужской пристани только что купленной ими на пермских ладьях соли… Разговоры все деловые…
Покончили лесовики с чаем, графинчик всероссийского целиком остался за дядей Елистратом.

— А что, земляк, не перекусить ли нам чего по малости? Дядя Елистрат постучал ложечкой о полоскательную чашечку и, оторвавшись от середины стола, лётом подбежал половой.
— Собери-ка, молодец, в сторонку посуду-то, да вели обрядить нам московскую селянку, да чтоб было поперчистее да покислей, капусты не жалели бы.
— С какой рыбкой селяночку вашей милости потребуется? — с умильной улыбкой, шепелявым тоненьким голосом спросил любимовец.
— Известно, с какой! — с важностью ответил дядя Елистрат, — со стерлядью да со свежей осетриной. Да чтоб стерлядь-то живая была, не снулая — слышишь? А для верности подь-ка сюда, земляк, — сказал он, обращаясь к Алексею, — выберем сами стерлядку да пометим ее, чтоб они, собачьи дети, надуть нас не вздумали.

— Напрасно, ваше степенство, обижать изволите, — ловко помахивая салфеткой и лукаво усмехаясь, вступился любимовец. — Мы не из таковских. Опять же хозяин оченно этого не любит, требует, чтобы все было с настоящей, значит, верностью. За всякое время готовы во всем гостю уважить, со всем нашим почтением. Ни том стоим-с!
— Ах ты, бабий сын, речистый какой пострел, — весело молвил дядя Елистрат, хлопнув по плечу любимовца. — Щей подай, друг ты мой сердечный, да смотри в оба, чтобы щи-то были из самой лучшей говядины. Подовые пироги ко щам, с лучком, с мачком, с перчиком. Понимаешь, чтобы сами в рог лезли. Слышишь?.. Еще-то чего пожуем, земляк?.. Разве гуся с капустой? А коль охота, так и жареного поросенка вмиг спроворят. Здесь, брат, окромя птичьего молока, все есть, что душе твоей ни хочется… Так аль нег говорю, молодец?

— Все будет в самой скорой готовности, что вашей милости ни потребуется.

— Разве еще селянку заказать? Из почек? — Значит: щей, да селяночку московскую, да селяночку из почек, да пирогов подовых, да гуся с капустой, да поросенка жареного, — скороговоркой перебирал половой, считая по пальцам. — Из сладкого чего вашей милости потребуется?»

Итак, вот вам простой трактир в Нижнем Новгороде. И его возможности, и его атмосфера. А ведь ели еще и в ресторанах. А ведь такие трактиры были во множестве и повсеместно, включая уездные города. А сельские чайные и трактиры по пять-семь штук на торговое село? Вспомним теперь наши, районные и сельские, столовые. Вспомним, положа руку на сердце, что там едят, как едят и как пьют. И чем закусывают. Вспомним пусть хоть и областные столовые и так называемые «кафе». Да пусть хоть и московские столовые.

Сопоставим их мысленно с трактирами и чайными дореволюционной России (если даже считать, что Россия никуда не ушла бы за 50 лет вместе со всем цивилизованным миром) и скажем, положа руку на сердце, можно ли назвать благом и раем нашу Нарпитовскую сеть? Знаете ли вы, что снабжается более или менее прилично Москва да еще некоторые крупные города. Приехав в Москву за чем-нибудь из Орла, Курска, Тамбова, Воронежа, Владимира, Казани, Вологды, везут туда авоськами колбасу, мясо, кур, яйца, творог, гречневую крупу, а подчас и белый хлеб. Знаете ли вы, что, отъехав от Москвы 50 километров, уже не купишь ни колбасы, ни мяса. Нет речи о разнообразном ассортименте колбас, до тридцати-сорока сортов, как полагайтесь бы в цивилизованной стране, нет хотя бы одного сорта колбасы. А деликатесных сортов, сырокопченых, разных там бруншвейгских, разных там сервелатов не найдешь и в Москве, кроме как в закрытых распределителях для номенклатурных работников, потому что, как говорит наш общий знакомый, — «народ и партия едины».

Знаете ли вы, что без мяса сидят целые города целыми месяцами, а часто и без масла, а часто и без молока. Рассказывали мне, что в Красноярске молоко распределяет Обком по специальным талонам больным и детям. Это в Сибири-то, которая плавала в топленом масле.

В Воронеж, в Орел везут из Москвы колбасы, кур, яйца! А купите мне говяжий язык, а купите мне телятину, кроме как по 6 рублей за килограмм. Вдумайтесь в эту цену, сопоставьте ее с теперешними зарплатами. А зайдите вы в сельский магазин, сельмаг, и посмотрите, чем там торгуют. И это благо народа? Это благо, ради которого принимались смертные муки?

Знаете ли вы, что весь наш народ уже много десятилетий живет на своеобразном пайке, распространенном на все без исключения стороны жизни? Заходя в магазин, человек покупает не то, что он хотел бы купить, а то, что есть в наличии в магазине. Недаром же в народе распространилось выражение «дают» вместо «продают».
— Что дают?
— Босоножки.
— Что дают?
— Польских кур.
— Что дают?
— Болгарские помидоры.
— Что дают?
— Женские зонтики.
В этом «дают» таится глубокий смысл. Всякий понимает, что не просто дают, а за деньги, но все же именно дают, как можно давать только при повседневном и жестоком ограничении, как можно давать только паек.

— Вы хотели бы купить что-нибудь к обеду по своему выбору: парную говяжью вырезку, печенку, язык, рубец, свиные ножки, куриные потроха, мясную свинину, молодого поросенка, телятину, индейку, рябчика, коровье вымя, кролика. Вы заходите в двадцать магазинов подряд и всюду встречаете только говядину первой категории и говядину второй категории, притом мороженую, баранину тех же двух категорий и, всего вероятней, говяжьи почки. Это все, из чего вы можете выбирать. Это в Москве. В других городах не найдете и этого.

Вы хотите купить грибы (в нашей лесной стране грибы не роскошь) и про себя начинаете думать, какие грибы вам лучше купить: грузди, волнушки, чернушки, маслята, сыроежки, лисички, белые, подберезовики, шампиньоны или, может быть, трюфели, или, может быть, маринованный кесарев гриб? Вы входите в сто магазинов и или вообще не встречаете никаких грибов, или повсюду встречаете только один сорт, который сегодня завезли и «дают». Скорее всего, это будут маринованные маслята.

Недавно в Кисловодске для больной дочери я должен был купить чернослив. Кисловодск — не дыра какая-нибудь, а курорт всесоюзного значения. Обхожу все фруктовые магазины, везде лежат одни финики.
— Чернослив шел у нас две недели назад, — отвечает продавщица. — А теперь идут финики.
— А нельзя ли сделать так, чтобы и финики и чернослив шли вместе? Плюс пять сортов изюма, плюс курага трех сортов — покислее, послаще, с косточкой, без косточек, плюс сушеный инжир.

Продавщица посмотрела на меня и сказала:
— Не морочьте мне голову.

------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Что важно, эта замечательно честная книга была написана в стол в далекие 70-е годы прошлого века и ни кем нибудь, а любимцем партии, элитным совецким писателем, прозревшим однажды на сущность страны Советов. Мы полностью разделяем все им написанное о болшевицкой псевдо России. Всё, до последнего слова.