ЖЕНЩИНА В С.С.С.Р. ГУЛАГ— унижения
Кажется, женщинам в Лагере не
тяжелее мужчин, а может быть и легче. Из женских воспоминаний о
следствии я пока не нашёл ничего, откуда бы заключить, что они больше
нас бывали обескуражены или упали духом ниже. Врач-гинеколог Н. И.
Зубов, сам отсидевший 10 лет и в Лагерях постоянно лечивший и
наблюдавший женщин, говорит, правда, что статистически женщина быстрее и
ярче мужчины реагирует на арест и главный его результат — потерю семьи.
Она душевно ранена, и это чаще всего сказывается на пресечении уязвимых
женских функций.
Меня же в женских воспоминаниях о следствии
поражает именно: о каких «пустяках» с точки зрения арестантской (но
отнюдь не женской!) они могли там думать. Надя Суровцева, красивая и ещё
молодая, надела впопыхах на допрос разные чулки, и вот в кабинете
следователя её смущает, что допрашивающий поглядывает на её ноги. Да
казалось бы и чёрт с ним, не в театр же она с ним пришла, к тому ж она
едва ль не доктор (по-западному) философии и горячий политик, — а вот
поди ж ты!
Потом во дворе Красной Пресни мне пришлось посидеть рядом
с этапом свежеосуждённых, как и мы, женщин, и я с удивлением ясно
увидел, что все они не так худы, не так истощены и бледны, как мы.
Равная для всех тюремная пайка и тюремные испытания оказываются для
женщин в среднем легче. Они не сдают так быстро от голода. Но и для всех
нас, а для женщины особенно, тюрьма — это только цветочки. Ягодки —
Лагерь. Именно там предстоит ей сломиться или, изогнувшись, переродясь,
приспособиться. В Лагере, напротив, женщине всё тяжелее, чем нам.
Начиная с лагерной нечистоты. (Предвидя это, Н. И. П-ва оттачивала в
камере алюминиевую ложку, думаете — зарезаться? нет, косы обрезать. И
обрезала.) Уже настрадавшаяся от грязи на пересылках и в этапах, она не
находит чистоты и в Лагере. В среднем Лагере в женской рабочей бригаде
и, значит, в общем бараке, ей почти никогда не возможно ощутить себя
по-настоящему чистой, достать тёплой воды (иногда и никакой не достать:
на 1-м Кривощёковском лагпункте зимой нельзя умыться нигде в Лагере,
только мёрзлая вода, и растопить негде). Никаким законным путём она не
может достать ни марли, ни тряпки. Где уж там стирать!..Баня?
Ба! С
бани и начинается первый приезд в Лагерь, — если не считать выгрузки на
снег из телячьего вагона и перехода с вещами на горбу среди конвоя и
собак. В Лагерной-то бане и разглядывают раздетых женщин как товар.
Будет ли вода в бане или нет, но осмотр на вшивость, бритьё подмышек и
лобков дают не последним аристократам зоны — парикмахерам, возможность
рассмотреть новых баб. Тотчас же их будут рассматривать и остальные
придурки — это традиция ещё соловецкая, только там, на заре Архипелага,
была нетуземная стеснительность — и их рассматривали одетыми, во время
подсобных работ. Но Архипелаг окаменел, и процедура стала наглей. Федот
С. и его жена (таков был рок их соединиться!) теперь со смехом
вспоминают, как придурки мужчины стали по двум сторонам узкого коридора,
а новоприбывших женщин пускали по этому коридору голыми, да не сразу
всех, а по одной. Потом между придурками решалось, кто кого берёт. (По
статистике 20-х годов у нас сидела в заключении одна женщина на
шесть-семь мужчин. После Указов 30-х и 40-х годов соотношение это
немного выравнялось, но не настолько, чтобы женщин не ценить, особенно
привлекательных.)
В иных Лагерях процедура сохранялась вежливой:
женщин доводят до их барака — и тут-то входят сытые, в новых
телогрейках (не рваная и не измазанная одежда в Лагере уже сразу
выглядит бешеным франтовством), уверенные и наглые придурки. Они не
спеша прохаживаются между вагонками, выбирают. Подсаживаются,
разговаривают. Приглашают сходить к ним в гости. А они живут не в общем
барачном помещении, а в «кабинках» по несколько человек. У них там и
электроплитка, и сковородка. Да у них жареная картошка! — мечта
человечества! На первый раз просто полакомиться, сравнить и осознать
масштабы лагерной жизни. Нетерпеливые тут же после картошки требуют и
уплаты, более сдержанные идут проводить и объясняют будущее.
Устраивайся, устраивайся, милая, в зоне, пока предлагают
по-джентльменски. И чистота, и стирка, и приличная одежда, и
неутомительная работа — всё твоё. И в этом смысле считается, что женщине
в Лагере — «легче». Легче ей сохранить саму жизнь. С той "половой
ненавистью", с какой иные доходяги смотрят на женщин, не опустившихся до
помойки, естественно рассудить, что женщине в Лагере легче, раз она
насыщается меньшей пайкой и раз есть у неё путь избежать голода и
остаться в живых. Для исступлённо-голодного весь мир заслонён крылами
голода, и больше несть ничего в мире. И правда, есть женщины, кто по
натуре вообще и на воле легче сходится с мужчинами, без большого
перебора. Таким, конечно, в Лагере всегда открыты лёгкие пути. Личные
особенности не раскладываются просто по статьям Уголовного кодекса, —
однако, вряд ли ошибёмся сказав, что большинство 58-й составляют женщины
не такие. Иным с начала и до конца этот шаг непереносимее смерти.
Другие ёжатся, колеблются, смущены (да удерживает и стыд перед
подругами), а когда решатся, когда смирятся — смотришь, поздно, они уже
не идут в лагерный спрос. Потому что предлагают — не каждой.Так ещё в
первые сутки многие уступают. Слишком жестоко прочерчивается — и надежды
ведь никакой. И этот выбор вместе с мужниными жёнами, с матерями
семейств делают и почти девочки. И именно девочки, задохнувшись от
наготы лагерной жизни, становятся скоро самыми отчаянными.А — нет? Что
ж, смотри! Надевай штаны и бушлат. И бесформенным, толстым снаружи и
хилым внутри существом, бреди в лес. Ещё сама приползёшь, ещё кланяться
будешь.Если ты приехала в лагерь физически сохранённой и сделала умный
шаг в первые же дни, — ты надолго устроена в санчасть, в кухню, в
бухгалтерию, в швейную или прачечную, и годы потекут безбедно, вполне
похоже на волю. Случится этап — ты и на новое место приедешь вполне в
расцвете, ты и там уже знаешь, как поступать с первых же дней. Один из
самых удачных ходов — стать прислугой начальства.
Что с того,
что кого-то на воле ты там любила и кому-то хотела быть верна! Какая
корысть в верности мертвячки? "выйдешь на волю — кому ты будешь нужна?" —
вот слова, вечно звенящие в женском бараке. Ты грубеешь, стареешь,
безрадостно и пусто пройдут последние женские годы. Не разумнее ли
что-то спешить взять и от этой дикой жизни?Облегчает и то, что здесь
никто никого не осуждает. "Здесь все так живут". Развязывает и то, что у
жизни не осталось никакого смысла, никакой цели.Те, кто не уступили
сразу, — или одумаются, или их заставят всё же уступить. Самым упорным,
но если собой хороша, — сойдётся, сойдётся на клин — сдавайся!
Была
у нас в Лагерьке на Калужской заставе (в Москве) гордая девка М.,
лейтенант-снайпер, как царевна из сказки — губы пунцовые, осанка
лебяжья, волосы вороновым крылом. И наметил купить её старый грязный
жирный кладовщик еврей Исаак Бершадер. Он был и вообще отвратителен на
взгляд, а ей, при её упругой красоте, при её мужественной недавней
жизни, — особенно. Он был корягой гнилой, она — стройным тополем. Но он
обложил её так тесно, что ей не оставалось дохнуть. Он не только обрёк
её общим работам (все придурки действовали слаженно, и помогали ему в
облаве), придиркам надзора (а на крючке у него был и надзорсостав) — но и
грозил неминуемым худым далёким этапом. И однажды вечером, когда в
Лагере погас свет, мне довелось самому увидеть в бледном сумраке от
снега и неба, как М. прошла тенью от женского барака и с опущенной
головой постучала в каптёрку алчного Бершадера. После этого она хорошо
была устроена в зоне.
М. Н., уже средних лет, на воле чертёжница,
мать двоих детей, потерявшая мужа в тюрьме, уже сильно доходила в
женской бригаде на лесоповале — и всё упорствовала, и была уже на грани
необратимой. Опухли ноги. С работы тащилась в хвосте колонны, и конвой
подгонял её прикладами. Как-то осталась на день в зоне. Присыпался
повар: приходи в кабинку, от пуза накормлю. Она пошла. Он поставил перед
ней большую сковороду жареной картошки со свининой. Она всю съела. Но
после "расплаты" её вырвало, — и так пропала картошка. Ругался повар:
"Подумаешь, принцесса!" А с тех пор постепенно привыкла. Как-то лучше
устроилась. Сидя на лагерном киносеансе, уже сама выбирала себе мужика
на ночь.
А кто прождёт дольше — то самой ещё придётся плестись в
общий мужской барак, уже не к придуркам, идти в проходе между вагонками и
однообразно повторять: "Полкило… полкило…" И если избавитель пойдёт за
нею с пайкой, то завесить свою вагонку с трёх сторон простынями, и в
этом шатре, шалаше (отсюда и "шалашовка") заработать свой хлеб. Если
раньше того не накроет надзиратель. Вагонка, обвешанная от соседок
тряпьём, — классическая лагерная картина. Но есть и гораздо проще. Это
опять-таки кривощёковский 1-й лагпункт, 1947–1949. (Нам известен такой, а
сколько их?) На лагпункте — блатные, бытовики, малолетки, инвалиды,
женщины и мамки — всё перемешано. Женский барак всего один — но на
пятьсот человек. Он — неописуемо грязен, несравнимо грязен, запущен, в
нём тяжёлый запах, вагонки — без постельных принадлежностей. Существовал
официальный запрет мужчинам туда входить — но он не соблюдался и никем
не проверялся. Не только мужчины туда шли, но валили малолетки, мальчики
по 12–13 лет шли туда обучаться. Сперва они начинали с простого
наблюдения: там не было этой ложной стыдливости, не хватало ли тряпья,
или времени, — но вагонки не завешивались, и конечно никогда не тушился
свет. Всё совершалось с природной естественностью, на виду и сразу в
нескольких местах. Только явная старость или явное уродство были защитой
женщины — и больше ничто. Привлекательность была проклятьем, у такой
непрерывно сидели гости на койке, её постоянно окружали, её просили и ей
угрожали побоями и ножом, — и не в том уже была её надежда, чтоб
устоять, но — сдаться-то умело, но выбрать такого, который потом угрозой
своего имени и своего ножа защитит её от остальных, от следующих, от
этой жадной череды, и от этих обезумевших малолеток, растравленных всем,
что они тут видят и вдыхают.
И ещё по кривощёковскому лагпункту
быстро разбегаются венерические болезни. Уже слух, что почти половина
женщин больна, но выхода нет, и всё туда же, через тот же порог тянутся
властители и просители. И только осмотрительные, вроде баяниста К.,
имеющего связи в санчасти, всякий раз для себя и для друзей сверяются с
тайным списком венерических, чтобы не ошибиться.
А женщина на Колыме?
Ведь там она и вовсе редкость, там она и вовсе нарасхват и наразрыв.
Там не попадайся женщина на трассе — хоть конвоиру, хоть вольному, хоть
заключённому.
На Колыме родилось выражение трамвай для группового
изнасилования. Е. Олицкая рассказывает, как шофёр проиграл в карты их —
целую грузовую машину женщин, этапируемых в Эльген, — и, свернув с
дороги, завёз на ночь расконвоированным стройрабочим.
А — работа? Ещё
в смешанной бригаде какая-то есть женщине потачка, какая-то работа
полегче. Но если вся бригада женская, — тут уж пощады не будет, тут
давай кубики! А бывают сплошь женские целые лагпункты, уж тут женщины и
лесорубы, и землекопы, и саманщицы. Только на медные и вольфрамовые
рудники женщин не назначали. Вот "29-я точка" Карлага — сколько ж в этой
точке женщин? Ни много ни мало — шесть тысяч! Кем же работать там
женщине? Елена О. работает грузчиком — она таскает мешки по 80 и даже по
100 килограммов! — правда наваливать на плечи ей помогают, да и в
молодости она была гимнасткой. (Все свои 10 лет проработала грузчиком и
Елена Прокофьевна Чеботарёва.)
Оставить комментарий