ТЕРНИСТЫЙ ПУТЬ. - Капитан Ф. Мейбом

На рассвете мы атаковали город. Краснюки выскакивали из домов в одном нижнем белье в ужасной панике и не могли сообразить, что происходит. Бой был очень короткий из-за неожиданности нашей атаки. Городок был занят, краснюки разбегались в разные стороны. Пленных мы не брали: кто сумел удрать, остался жив, кто нет — тот был убит. Второй роте повезло, им удалось захватить весь штаб Красной группы, включая и командиршу “Красную Машку”.

Расположил пост в школьном зале. Донес полковнику Сахарову, что боевая задача выполнена, городок “Н” в наших руках, а также, что удалось захватить весь штаб Красных во главе с “Красной Машкой”. Полковник Сахаров приказал мне немедленно расстрелять всех, а так как “Машка” легендарная личность, сохранить ее до его прибытия, но только в том случае, если не придется ввязаться в другой бой с Красными. Если так, то немедленно расстрелять и ее, иначе она опять ускользнет из наших рук.

За один день ко мне явилось более ста человек Добровольцев. В их числе было 5 офицеров и 15 кадет Симбирского корпуса. Эти кадеты были, по моему мнению, в возрасте от 14 до 18 лет. Если бы нам не пришлось отступать, то я смог бы сформировать большой отряд добровольцев. Считаясь с тем, что все добровольцы были, как я их называл, “мальчики”, мне было жаль их — неопытных — вливать в наши ряды, поэтому вновь прибывших офицеров я зачислил в строй нашего батальона, а из мальчиков создал особую роту, назначив к ним трех наших офицеров. Моя идея была, как могу, уберечь их от боя и смерти. О, какие они были замечательные, с горящими глазами и боевым пылом!

Когда мне представились прибывшие пять офицеров, то по какому-то внутреннему чувству я с большим подозрением отнесся к одному из них. Во-первых, четыре офицера — местные жители, но они его не знали, также и он их не знал. Он говорил, что по роду службы все время был в разъездах, его родители в Москве, а он застрял здесь, когда красные заняли город. Тип очень неприятный, глаза бегающие, как у вора. После зачисления его (он назвался прапорщиком Хмельницким) в роту вскорости ко мне пришел один из офицеров и доложил, что он встретил одного жителя этого городка, который сказал ему, что прапорщик Хмельницкий не кто иной, как комиссар отряда “Красной Машки”. Приказал их обоих привести ко мне. Житель — почтовый чиновник. Спрашиваю его: “Действительно ли вы узнали прапорщика Хмельницкого?” Тот, прямо обернувшись лицом к Хмельницкому, заявил: “Он комиссар и убил много хороших людей нашего городка, не повинных ни в чем. Если вам, господин капитан, нужны еще свидетели, я их приведу к вам немедленно!” Этого было достаточно для меня. Хмельницкий, видя, что он попался, начал дерзить. Тотчас же я приказал его арестовать, снять с него погоны прапорщика, вывести и расстрелять.

Наступила ночь. Наши заставы вошли в огневую связь с разведкой красных. Сидя у себя в школе в одиночестве за столом, мне пришла в голову мысль посмотреть на “аристократку-садистку Красную Машку”. Приказал привести ее ко мне. Мысленно рисую себе ужасную, грязную женщину. Вводят ее и ведут к моему столу. Смотрю на нее и вижу какие-то очень знакомые черты; смотрю и думаю — с кем я ее мешаю? Когда она поравнялась со столом, свет керосиновой лампы осветил ее лицо и я чуть не подскочил на стуле... Это была моя прошлая любовь — Верочка. С трудом произношу: “Садитесь”. Знакомая, чуть уловимая улыбка пробежала по ее лицу. Спокойно опустилась на указанный стул. Молчит. Беру себя в руки и приказываю оставить нас одних.

— Вера! — обратился я к ней. — Как это случилось? Что заставило вас быть такой ужасной?

Подняла на меня свои красивые, но полные злобы глаза...

— Прошу вас прекратить ненужную сентиментальность, — резко и быстро проговорила Вера. — Вы временный победитель, я побежденная, но я “Красная Машка” и тем горжусь. Да, я уничтожала вас, Царских палачей, и уверяю вас, что если бы я сидела сейчас на вашем месте, то я не задавала бы вам таких вопросов, а приказала бы вывести вас в расход так же быстро, как и остальных ваших бандитов!

Молча я выслушал бред этой ненормальной женщины. Снова мне вспомнился образ былой некогда милой гимназисточки. Ужас! Теперь против меня сидел зверь — кровожадный и жестокий палач. Встав со стула, я приказал увести ее. Начинался рассвет. Сидя за столом, положив голову на руки, я старался уснуть, но не мог. Мысль о Вере и о наших былых отношениях отгоняла сон.

Получил приказ из штаба командующего группой полковника Сахарова оставить городок “Н” и двигаться на соединение с нашими главными силами, предварительно расстреляв всех пленных, в том числе и “Красную Машку”. Со мной делается что-то странное. Тень былой Верочки заслоняет личность “Красной Машки”!.. Сентиментальность? А может быть, чувство жалости к больной женщине? Снова приказываю привести ее ко мне, снова мы остались одни. Обращаясь к ней, говорю:

— Вера, за все те зверства, которые вы совершили, вы приговорены к смертной казни — расстрелу. Принимая во внимание наши уже давно забытые отношения и по моим личным убеждениям в том, что вы больны... — тут я совершил непростительную для меня ошибку, — я предлагаю вам два выхода: умереть у стенки или же совершить это самой, сейчас, в этой комнате, в моем присутствии.

С этими словами я спокойно подошел к ней и, вынув из кобуры наган, протянул его ей (какой глупый и необдуманный шаг!).

Поднявшись со стула, чуть заметно дрожащей рукой она взяла от меня револьвер. Молча, как будто думая о чем-то, повернула несколько раз барабан и вдруг с криком “Мерзавец!” выстрелила в меня. Огнем ожгло лицо, пулей сбита с головы фуражка... успел схватить ее за руку, вырвать наган, нажать собачку... еще... и еще. “Красная Машка” упала. Снова чувство непонятной жалости появилось у меня, и я опустился перед ней на колени. Последний раз она открыла свои прелестные глазки и прошептала: “Прости”. То была уже не “Красная Машка”, а та давнишняя прелестная гимназисточка.

Противник открыл огонь по городку, и снаряды ложились довольно близко от школы. Предстоял горячий боевой день за поруганную нашу Родную Мать-Россию. Мать-Россия заполнила всю душу и сердце Белых Добровольцев. Одно желание, одна великая цель — это спасти ее, родную, от всяких “Машек” или честно умереть за нее.

 Питались мы плохо, отдыха совсем не имели. Все время в боях и отходах. Второй батальон нашего полка совсем растаял, насчитывал всего около 100 штыков, в ротах иногда было по 10— 15 человек.

Сравнительно за небольшой период времени Белой борьбы мы, строевые офицеры-бойцы, убедились в том, что наше главное несчастье — это наш тыл. Все честные и храбрые стремились на передовую линию огня, а все жалкие, ничтожные устраивались в тылу. Мы грудью и кровью своей, с винтовкой в руках, захватывали и освобождали от Красной нечисти села и города, — казалось бы, что наш тыл должен был закрепить за нами освобожденные территории... Но, к нашему глубокому сожалению и разочарованию, получилось совершенно обратное. Пополнения живой силой мы не получали, снаряжение, обмундирование и продовольствие тоже не доставлялось. Мяса мы не видели месяцами, пользовались тем, что с боем отбирали у противника. Нам на фронте нужны бойцы, а в это время в тылу появились какие-то гвардейские формирования — в их штабах сидят сотни офицеров-шкурников, не желающих подвергаться опасности. Конечно, ни одной части не было сформировано, да они и не собирались этого делать. Вместо формирования частей формировались различных оттенков и характеров самые отъявленные социалисты. Появилась их подлая, разлагающая наш тыл литература. Началась травля друг друга, и в дополнение ко всей этой неразберихе неожиданно для нас создалось какое-то Временное правительство в городе Уфе под председательством генерала Болдырева34, Лебедева и т. д. Кто они такие? Нас об этом не спрашивали, а просто преподнесли нам как факт совершившийся. Повадки всех этих правителей так нам знакомы по 17-му году! Это они предали нашего любимого Государя Императора, а теперь они “правители” за нашими спинами.

Тыл совершенно разложился и, конечно, дать что-либо на фронт не мог. Наши ряды постепенно редели. Мы шли из одного боя в другой. Месяцами мы не знали, что такое спокойный сон, не говоря уже о бане. При таких условиях невозможно было выделить с фронта маленькую боевую часть и отправить ее в тыл для наведения порядка, дабы выбросить всю эту социалистическую рвань из правительства. Чем дальше мы отступали, тем более мы верили, что так продолжаться не может. Наша Волжская Повстанческая Армия огрызалась, идя с жестокими боями. Мы подсчитали, что на одного нашего боевого солдата приходилось до 25 красных солдат. Командующий генерал В. Каппель был нашим ореолом. Много раз мы неожиданно переходили в контрнаступления и гнали Красных почти до Волги, а затем, не имея достаточно живой силы, снова медленно отходили.

Генерал В. Каппель не позволял нам окапываться и ждать противника. Он хорошо учитывал, что с такими силами, как у нас, невозможно и думать о позиции с окопами. Противник своей массой легко мог окружить и раздавить нас. Поэтому он постоянно нас перебрасывал то вперед, то в тыл Красных. Мы были так близки к нашей родной, великой реке Волге, что, получив хорошее пополнение, мы были бы снова в Симбирске, Казани, Самаре. К сожалению, этого не случилось. Мы только получали безконечные обещания и крики с пустыми лозунгами из Уфы, где заседала Директория Учредительного собрания.

После решительного требования генерала Каппеля с угрозой, что он снимет все войска с фронта, пойдет на Уфу и восстановит там порядок, Уфимская Директория, зная, что у генерала В.О. Каппеля слова не расходятся с делом, сообщила, что высылает нам в помощь батальон в 1000 штыков имени “Учредительного собрания”. Конечно, мы очень обрадовались этой новости, но к имени батальона отнеслись критически. В то же время нам было безразлично, кто и с каким именем, лишь бы сменили нас и дали нам возможность отдохнуть хотя бы два дня.

На следующий день утром пришел батальон “Учредительного собрания”. Тысяча свежих бойцов, прекрасно снаряженных и обмундированных, сменила Волжскую дивизию генерала Сахарова, которая дошла до 400—500 штыков, измученных походами и боями белых бойцов. Не понравился нам этот батальон с развернутыми красными, ненавистными нам флагами, со всевозможными лозунгами революции. Все без погон, обращение солдат и офицеров распущенное. Повсюду слышится ненавистное нам слово “товарищ”. Под вечер они сменили нас. Их командир, какой-то полковник, очень молодой и самоуверенный. Он заявил: “Мы покажем большевикам, как посягать на нашу свободу, которую мы обрели через Великую Революцию!” Говорили, что генерал Сахаров выслушал его молча, потом сплюнул, повернулся и ушел от него. Мы все хохотали, так нам это понравилось! Молодец наш генерал!

Итак, нас сменили. Впервые в хорошем строю, с удалой песней, мы пошли на место назначенного нам отдыха, но... он был слишком коротким... Перед рассветом красные перешли в наступление, и их удар был сосредоточен на участке батальона “Учредительного собрания”, который они без труда прорвали. Большинство этих “героев” перешло на сторону Красных, остальные, оставив свои позиции, в панике бросились бежать в тыл. Снова по тревоге мы были брошены в бой и к утру восстановили полностью прежнее положение фронта. По пути мы ловили беглецов из этого социалистического батальона и силой заставляли вливаться в наши цепи. Один из командиров роты “Учредиловки”, как прозвали батальон наши солдаты, не пожелал войти в наши ряды, заявив нам, что он офицер и рядовым солдатом не будет, но, получив несколько хороших, ободряющих тумаков, схватил винтовку и вошел в цепь. В этот день мой батальон пополнился 70 штыками за счет беглецов. Было много курьезных сцен, когда командиры частей гонялись по полю за своими неожиданными “пополнениями”. Выбив социалистическую дурь из голов нашего нового “пополнения”, мы сделали из них хороших солдат-бойцов.

Попытка Уфимской Директории давать нам такие пополнения была каплей, переполнившей чашу нашего терпения. От рядового бойца и до офицера все были озлоблены и разъярены случившимся. Бог знает, что бы получилось, если бы, к нашему великому счастью, не произошел переворот в тылу. Власть взял в свои руки всем нам известный и глубоко уважаемый великий патриот и честный витязь России адмирал А.В. Колчак. Директория оказалась арестованной, но, к нашему сожалению, не расстрелянной. Поэтому в будущем она много вредила нашему Белому Движению изнутри.

Всколыхнулась Белая Сибирь, поднялась против Красного супостата. Ижевские и воткинские рабочие потянулись к нам на фронт, образуя уфимское и сибирское пополнение, и через месяц нас уже сменяли свежие воинские части. Наш Волжский Корпус уходил в глубокий тыл, в район Златоуста.

Мне не пришлось уйти на отдых с моими родными частями, так как за два дня до нашего отхода наши два батальона Казанского полка были брошены в бой под деревней Одногулово, в которой засели и окопались Красные. Развернувшись в цепь, мы пошли на них в атаку, но под сильным ружейным и пулеметным огнем залегли и ждали подхода второго батальона, который пошел в обход деревни, дабы взять красных в кольцо. У окруженных Красных началась паника. Мой батальон решительным ударом с фронта обрушился на них. Во время атаки я почувствовал острую боль в правой стороне груди... все завертелось у меня перед глазами, я почувствовал, что падаю... и потерял сознание. Очнулся от острой боли в груди; я лежал на телеге, меня везли куда-то, причем эту телегу подбрасывало на каждой кочке и рытвине, что причиняло мне невероятную боль, и я опять впал в забытье...

------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Предан до сих пор наш Государь, непонят и оболган. Преданы до сих пор и оболганы и спасители русского Отечества - Белые герои - единст. по настоящему благородные и жертвенные. До сих пор мы слышим на каждом шагу ложь о России и её истории. Нет сил все это терпеть. Дьявольская ложь вполне на законных основаниях плавно переходит в утилизацию.