ИСТОРИЯ НАШЕЙ КАНАЛИЗАЦИИ...
СОЛЖЕНИЦЫН АЛЕКСАНДР
Кого же чистили?
(Очищая крупные города для наступающего чистого общества, в те же годы, особенно в 1927, вперемешку с «монашками» слали на Соловки и проституток. Любительницам грешной земной жизни, им давали лёгкую статью и по три года. Обстановка этапов, пересылок, самих Соловков не мешала им зарабатывать своим весёлым промыслом и у начальства, и у конвойных солдат и с тяжёлыми чемоданами через три года возвращаться в исходную точку. Религиозным же закрыто было когда-нибудь вернуться к детям и на родину.)
Уже в ранние 20-е годы появились и потоки чисто национальные – пока ещё небольшие для своих окраин, а уж тем более по русским меркам: мусаватистов из Азербайджана, дашнаков из Армении, грузинских меньшевиков и туркменов-«басмачей», сопротивлявшихся установлению в Средней Азии советской власти. В 1926 году было полностью пересажано сионистское общество «Гехалуц», не сумевшее подняться до всеувлекающего порыва Интернационализма.
Среди многих последующих поколений утвердилось представленье о 20-х годах как о некоем разгуле ничем не стеснённой свободы. Безпартийное студенчество в это время билось за «автономию высшей школы», за право сходок, за освобождение программы от изобилия политграмоты. Ответом были аресты. Они усилялись к праздникам (например, к 1 мая 1924). В 1925 ленинградские студенты (числом около сотни) все получили по три года политизолятора за чтение «Социалистического вестника» и штудирование Плеханова (сам Плеханов во времена своей юности за выступление против правительства у Казанского собора отделался много дешевле). В 25-м году уже начали сажать и самых первых (молоденьких) троцкистов. (Два наивных красноармейца, вспомнив русскую традицию, стали собирать средства на арестованных троцкистов – получили тоже политизолятор.)
Уж разумеется, не были обойдены ударом и эксплуататорские классы. Все 20-е годы продолжалось выматывание ещё уцелевших бывших офицеров: и Белых (но не заслуживших расстрела в Гражданскую войну), и Бело-красных, по воевавших там и здесь, и Царско-красных, но которые не всё время служили в Красной армии или имели перерывы, не удостоверенные бумагами. Выматывали – потому что сроки им давали не сразу, а проходили они – тоже пасьянс! – безконечные проверки, их ограничивали в работе, в жительстве, задерживали, отпускали, снова задерживали, – лишь постепенно они уходили в Лагеря, чтобы больше оттуда не вернуться.
Однако отправкой на Архипелаг офицеров решение проблемы не заканчивалось, а только начиналось: ведь оставались матери офицеров, жёны и дети. Пользуясь непогрешимым социальным анализом, легко было представить, что у них за настроение после ареста глав семей. Тем самым они просто вынуждали сажать и их! И льётся ещё этот поток.
В 20-е годы была амнистия казакам, участникам Гражданской войны. С Лемноса многие вернулись на Кубань и на Дон, получали землю. Позже все были посажены.
Затаились и подлежали вылавливанию также и все прежние государственные чиновники. Они "умело маскировались", они пользовались тем, что ни паспортной системы, ни единых трудовых книжек ещё не было в Республике, – и "пролезали в советские учреждения". Тут помогали обмолвки, случайные узнавания, соседские доносы… то бишь боевые донесения. (Иногда – и чистый случай. Некто Мова из простой любви к порядку хранил у себя список всех бывших губернских юридических работников. В 1925 случайно это у него обнаружили – всех взяли – и всех расстреляли.)
Так лились потоки «за сокрытие соцпроисхождения», за «бывшее соцположение». Это понималось широко. Брали дворян по сословному признаку. Брали дворянские семьи. Наконец, не очень разобравшись, брали и личных дворян, то есть попросту – окончивших когда-то Университет. А уж взят – пути назад нет, сделанного не воротишь. "Часовой Революции" не ошибается.
(Нет, всё-таки есть пути назад! – это тонкие, тощие противопотоки – но иногда они пробиваются. И первый из них упомянем здесь. Среди дворянских и офицерских жён и дочерей не в редкость были женщины выдающихся личных качеств и привлекательной наружности. Некоторые из них сумели пробиться небольшим обратным потоком – встречным! Это были те, кто помнил, что жизнь даётся нам один только раз и ничего нет дороже нашей жизни. Они предложили себя ЧК-ГПУ как осведомительницы, как сотрудницы, как кто угодно – и те, кто понравились, были приняты. Это были плодотворнейшие из осведомителей! Они много помогли ГПУ, им очень верили «бывшие». Здесь называют последнюю княгиню Вяземскую, виднейшую послереволюционную стукачку (стукачом был и сын её на Соловках); Конкордию Николаевну Иоссе – женщину, видимо, блестящих качеств: мужа её, офицера, при ней расстреляли, саму сослали в Соловки, но она сумела выпроситься назад и вблизи Большой Лубянки вести салон, который любили посещать крупные деятели этого Дома. Вновь посажена она была только в 1937, со своими ягодинскими клиентами.)
Смешно сказать, но по нелепой традиции сохранялся от старой России Политический Красный Крест. Три отделения было: Московское (Е. Пешкова), Харьковское (Сандомирская) и Петроградское. Московское вело себя прилично – и до 1937 не было разогнано. Петроградское же (старый народник Шевцов, хромой Гартман, Кочаровский) держалось несносно, нагло, ввязывалось в политические дела, искало поддержки старых шлиссельбуржцев и помогало не только социалистам, но и ка-эрам – контрреволюционерам. В 1926 оно было закрыто и деятели его отправлены в ссылку.
Годы идут, и неосвежаемое всё стирается из нашей памяти. В обёрнутой дали 1927 год воспринимается нами как безпечный сытый год ещё необрубленного НЭПа. А был он – напряжённый, содрогался от газетных взрывов и воспринимался у нас, внушался у нас как канун войны за Мировую Революцию.
Удобное мировоззрение рождает и удобный юридический термин: "социальная профилактика". Он введен, он принят, он сразу всем понятен. (Один из начальников Беломорстроя Лазарь Коган так и будет скоро говорить: «Я верю, что лично вы ни в чём не виноваты. Но, образованный человек, вы же должны понимать, что проводилась широкая социальная профилактика!») В самом деле, ненадёжных попутчиков, всю эту интеллигентскую шать и гниль – когда же сажать, если не в канун войны за Мировую Революцию? Когда большая война начнётся – уже будет поздно.
И в Москве начинается планомерная проскрёбка квартала за кварталом. Повсюду кто-то должен быть взят.
Лозунг: «Мы так трахнем кулаком по столу, что мир содрогнётся от ужаса!»
К Лубянке, к Бутыркам устремляются даже днём воронки, легковые автомобили, крытые грузовики, открытые извозчики. Затор в воротах, затор во дворе. Арестованных не успевают разгружать и регистрировать. (Это – и в других городах. В Ростове-на-Дону в подвале Тридцать Третьего Дома в эти дни уже такая теснота на полу, что новоприбывшей Бойко еле находится место сесть.)
Типичный пример из этого потока: несколько десятков молодых людей сходятся на какие-то музыкальные вечера, не согласованные с ГПУ. Они слушают музыку, а потом пьют чай. Деньги на этот чай по сколько-то копеек они самовольно собирают в складчину. Совершенно ясно, что музыка – "прикрытие их контрреволюционных настроений", а деньги собираются вовсе не на чай, а "на помощь погибающей мировой буржуазии". И их арестовывают всех, дают от 3-х до 10-ти лет (Анне Скрипниковой – пять), а несознавшихся зачинщиков (И. Н. Варенцов и другие) – расстреливают!
Или, в том же году, где-то в Париже собираются лицеисты-эмигранты отметить традиционный «пушкинский» лицейский праздник. Об этом напечатано в газетах. Ясно, что это – затея смертельно раненного империализма. И вот арестовываются все лицеисты, ещё оставшиеся в СССР, а заодно – и «правоведы» (другое такое же привилегированное училище).
Только размерами СЛОНа – Соловецкого Лагеря Особого Назначения – ещё пока умеряется объём войковского набора. Но уже начал свою злокачественную жизнь Архипелаг ГУЛАГ и скоро разошлёт метастазы по всему телу страны.
Отведан новый вкус, и возник новый аппетит. Давно приходит пора сокрушить интеллигенцию техническую, слишком считающую себя незаменимой и не привыкшую подхватывать приказания на лету.
То есть мы никогда инженера́м и не доверяли –
этих лакеев и прислужников бывших капиталистических хозяев мы с первых
же лет Революции взяли под здоровое рабочее недоверие и контроль. Однако
в восстановительный период мы всё же допускали их работать в нашей
Промышленности, всю силу классового удара направляя на интеллигенцию
прочую. Но чем больше зрело наше хозяйственное руководство, ВСНХ и
Госплан, и увеличивалось число планов, и планы эти сталкивались и
вышибали друг друга – тем ясней становилась вредительская сущность
старого инженерства, его неискренность, хитрость и продажность. "Часовой
Революции" прищурился зорче – и куда только он направлял свой прищур,
там сейчас же и обнаруживалось "гнездо вредительства".
Эта
оздоровительная работа полным ходом пошла с 1927 года и сразу въявь
показала пролетариату все причины наших хозяйственных неудач и недостач.
НКПС (железные дороги) – вредительство (вот и трудно на поезд попасть,
вот и перебои в доставке). МОГЭС – вредительство (перебои со светом).
Нефтяная промышленность – вредительство (керосина не достанешь).
Текстильная – вредительство (не во что одеться рабочему человеку).
Угольная – колоссальное вредительство (вот почему мёрзнем)!
Металлическая, военная, машиностроительная, судостроительная,
химическая, горнорудная, золотоплатинная, ирригация – всюду гнойные
нарывы вредительства! со всех сторон – враги с логарифмическими
линейками! ГПУ запыхалось хватать и таскать вредителей. В столицах и в
провинции работали коллегии ОГПУ и пролетарские суды, проворачивая эту
тягучую нечисть, и об их новых мерзостных делишках каждый день, ахая,
узнавали (а то и не узнавали) из газет трудящиеся. Узнавали о
Пальчинском, фон Мекке, Величко, а сколько было безымянных. Каждая
отрасль, каждая фабрика и кустарная артель должны были искать у себя
вредительство и, едва начинали, – тут же и находили (с помощью ГПУ).
Если какой инженер дореволюционного выпуска и не был ещё разоблачённым
предателем, то наверняка можно было его в этом подозревать.
И
какие же изощрённые злодеи были эти "старые инженеры", как же по-разному
сатанински умели они вредить! Николай К. фон Мекк в Наркомпути
притворялся очень преданным строительству новой экономики, мог подолгу с
оживлением говорить об экономических проблемах строительства Социализма
и любил давать советы. Один такой самый вредный его совет был:
увеличить товарные составы, не бояться тяжелогруженых. Посредством ГПУ
фон Мекк был разоблачён (и расстрелян): он хотел добиться износа путей,
вагонов и паровозов и оставить Республику на случай интервенции без
железных дорог! Когда же, малое время спустя, новый Наркомпути товарищ
Каганович распорядился пускать именно тяжелогруженые составы, и даже
вдвое и втрое сверхтяжёлые (и за это "открытие" он и другие руководители
получили ордена Ленина), – то злостные инженеры выступили теперь в виде
предельщиков – они вопили, что это слишком, что это губительно
изнашивает подвижной состав, и были справедливо расстреляны за неверие в
возможности социалистического транспорта.
Этих предельщиков бьют
несколько лет, они – во всех отраслях, трясут своими расчётными
формулами и не хотят понять, как мостам и станкам помогает энтузиазм
персонала. (Это годы изворота всей народной психологии: высмеивается
оглядчивая народная мудрость, что быстро хорошо не бывает, и
выворачивается старинная пословица «тише едешь…».)
Так в
несколько лет сломали хребет старой русской инженерии, составлявшей
славу нашей страны, излюбленным героям Гарина-Михайловского и Замятина.
Само
собой, что и в этот поток, как во всякий, прихватываются и другие люди,
близкие и связанные с обречёнными, например и… не хотелось бы запятнать
светлобронзовый лик "Часового", но приходится… и несостоявшиеся
осведомители. Этот вовсе секретный, никак публично не проявленный поток
мы просили бы читателя всё время удерживать в памяти – особенно для
первого послереволюционного десятилетия: тогда люди ещё бывали горды, у
многих ещё не было понятия, что нравственность – относительна, имеет
лишь узкоклассовый смысл, – и люди смели отказываться от предлагаемой
службы, и всех их карали без пощады. Как раз вот за кругом инженеров
предложили следить молоденькой Магдалине Эджубовой, а она не только
отказалась, но рассказала своему опекуну (за ним же надо было и
следить): однако тот всё равно был вскоре взят и на следствии во всём
признался. Беременную Эджубову «за разглашение оперативной тайны»
арестовали и приговорили к расстрелу. (Впрочем, она отделалась 25-летней
цепью нескольких сроков.) В те же годы (1927), хоть в совсем другом
кругу – среди видных харьковских коммунистов, так же отказалась следить и
доносить на членов украинского правительства Надежда Витальевна
Суровцева – за то была схвачена в ГПУ и только через четверть столетия,
еле живою, выбарахталась на Колыме. А кто не всплыл – о тех мы и не
знаем.
(В 30-е годы этот поток непокорных сходит к нулю: раз
требуют осведомлять, значит, надо – куда ж денешься? «Плетью обуха не
перешибёшь». «Не я – так другой». «Лучше буду сексотом я, хороший, чем
другой, плохой». Впрочем, тут уже добровольцы прут в сексоты, не
отобьёшься: и выгодно, и доблестно.)
В 1928 году в Москве
слушается громкое Шахтинское дело – громкое по публичности, которую ему
придают, по ошеломляющим признаниям и самобичеванию подсудимых (ещё пока
не всех). Через два года, в сентябре 1930, с треском судятся
организаторы голода (они! они! вот они!) – 48 вредителей в пищевой
Промышленности. В конце 1930 проводится ещё громче и уже безукоризненно
отрепетированный процесс Промпартии: тут уже все подсудимые до единого
взваливают на себя любую омерзительную чушь – и вот перед глазами
трудящихся, как монумент, освобождённый от покрывала, восстаёт
грандиозное хитроумное сплетение всех отдельных доныне разоблачённых
вредительств в единый дьявольский узел с Милюковым, Рябушинским,
Детердингом и Пуанкаре.
Уже начиная вникать в нашу судебную
практику, мы понимаем, что общевидные судебные процессы – это только
наружные кротовые кучи, а всё главное копанье идёт под поверхностью. На
эти процессы выводится лишь небольшая доля посаженных, лишь те, кто
соглашается противоестественно оговаривать себя и других в надежде на
послабление. Большинство же инженеров, кто имел мужество и разум
отвергнуть следовательскую несуразицу, – те судятся неслышно, но лепятся
и им – несознавшимся – те же десятки от коллегии ГПУ.
Потоки льются под землёю, по трубам, они канализируют поверхностную цветущую жизнь.
Именно
с этого момента предпринят важный шаг ко ВСЕНАРОДНОМУ УЧАСТИЮ В
КАНАЛИЗАЦИИ, ко всенародному распределению ОТВЕТСТВЕННОСТИ ЗА НЕЁ: те,
кто своими телами ещё не грохнулись в канализационные люки, кого ещё не
понесли трубы на Архипелаг, – те должны ХОДИТЬ поверху СО ЗНАМЁНАМИ,
СЛАВИТЬ СУДЫ и РАДОВАТЬСЯ СУДЕБНЫМ РАСПРАВАМ. (Это предусмотрительно! –
пройдут десятилетия, история очнётся – но следователи, судьи и прокуроры
не окажутся более виноваты, чем мы с вами, сограждане! Потому-то мы и
убелены благопристойными сединами, что в своё время благопристойно
голосовали за.)
------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Поскольку многое из того, о чем повествует А.И. Солженицын мы уже достаточной хорошо знаем из иных источников, то ничему им написанному более не удивляемся, хотя удивительного столько, что впору застрелиться... Ад на земле весь вселился в бывшую Россию. А. Солженицын вызывает у совкорых звездунов особо лютейшую злобу и ненависть. Потому как резко сорвал с них штаны... и все увидали ... чего бы лучше было скрывать.
Оставить комментарий