ПЕЧАЛЬНОЕ СОСТОЯНИЕ ПРОСВЕЩЕНИЯ

Святитель Филарет Черниговский (Гумилевский)

ЖЫДОВСТВУЩИЕ и РАСКОЛ.

В начале 15 века ещё видим на Руси училища для первоначального образования, состоявшие под руководством священника или диакона. В одном из таких учился сирота Иванец, впоследствии Иона (в 1459 г.), Святитель Новгородский. «Бысть в том училище множество детей учащихся», – говорит жизнеописание; здесь блаж. Михаил Клопский сказал будущему Ионе: «Иванец, учися грамоте; быти тебе в вел. Новгороде Архиепископом».
И Собор Церк. 1551 г. говорил, что «в прежния времена в Москве, в Новгороде и в других городах бывало много училищ, где учились грамоте, читать, писать и петь».

Не то было уже при св. Геннадии, Новгородском архипастыре (1485–1505 гг.). Печальна картина его современному просвещению!

«Вот, – пишет он, – приводят ко мне мужика; я приказываю ему читать Апостол, а он и ступить не умеет; приказываю дать ему Псалтирь, а он и по той едва бредет. Я отказываю ему, и на меня жалобы: земля, господине, такова; не можем добыть, кто бы умел грамоте. Вот и обругал всю землю, будто нет человека на земле, кого бы ставить в священство.
Бьют мне челом: пожалуй, господине, вели учить. Приказываю учить эктению, а он и к слову пристать не может; ты говоришь ему то, а он другое. Приказываю учить азбуку, – и они, не много поучившись азбуке, просятся прочь, не хотят учить ее.
А у меня духа не достает ставить неучей в священники. Мужики-невежи учат ребят грамоте и только портят...
Геннадий прибавлял со скорбью о невеждах-ставленниках: «православны ли они будут?», т.е. по опыту над жыдовствующими видел он, что НЕВЕЖЕСТВО – ПИЩА ДЛЯ ЕРЕСИ, так как своеволие мысли тёмной от самой темноты становится упорным и необузданным. Св. Геннадий умолял сперва вел. Князя, потом умолял Митрополита, чтобы заведены были училища под надзором начальства.

Иоанн Кобенцель, бывший в Москве в 1576 г. писал: «во всей Московии нет школ и других способов к изучению наук (разумеется систематическое образование), кроме того, что учатся в Обителях, а потому из тысячи едва один найдется, кто бы умел читать или писать»

После богатых мыслью и смыслами поучений м. Фотия, не видим на севере ни одного опыта живой проповеди храма.
«Проповедей никогда не говорят», – говорил и современник-очевидец. Мало-помалу образовалась даже уверенность, что живая проповедь – проповедь ереси.
«Проповедников нет у них; думают, что тем избегают разности в мнениях и ересей», – говорил другой иностранец.
Вместо того считали достаточным читать Уставные чтения из древних учителей.
Уставные чтения, без сомнения, дело полезное, как по содержанию, так и по тому, что установляли твёрдость в мыслях и жизни народа. Но без живой проповеди, не умеющие читать, каковых тогда было слишком много, не могли освободиться от невежества или суеверия; поучения для Древнего времени и для страны другой не могли решать всех сомнений нового времени и Земли Русской.
Недостаток живых наставлений лучшие чувствовали тогда и старались восполнять формами поучений для частных случаев жизни. Но нельзя написать столько форм, сколько может быть нужд душевных. При недостатке живого наставления, какие и знали молитвы, знали буквально, а не по смыслу; слушали или читали песни, молитвы, слова, чтобы только выполнить Устав, дорожили буквами, теряя из вида дух их.

Вместо того, чтобы изучить наставления Святой веры, усвоить их размышлением и чувством, во время Стоглавника учились гадать по звёздам, по ладоням, смотреть в «Аристотелевы врата» и «воронограи», различать дни чёрные. Тоже – наука! Суеверия язычества и невежества, богохульное святошество доходили в народе до крайности и так были обыкновенны, что заражали и сельское духовенство. Таким образом семена Раскола (жыдовствующие ещё бродили по деревням и весям) уже зарождались. При недостатке Просвещения и живого наставления в вере, чем далее, тем более привыкали к сборникам старого, – освящали их как обряд, не различали хорошего от лучшего, верного от сомнительного, истину от заблуждения или от ошибок писца, уже начинали говорить: ВСЁ СТАРОЕ СВЯТО. Оставалось постареть одним ошибкам, расплодиться другим, окрепнуть в убеждениях ложных, чтобы открылся Раскол.

К. Курбский со скорбью писал: «Мнимые учители нынешнего века, грех ради наших, чаще занимаются болгарскими баснями, или, точнее, бабьими бреднями, чем услаждаются разумением Великих Учителей». И в предшествовавшем периоде довольно было между русскими того, чтó называет Курбский болгарскими баснями.
Ко времени св. Максима Грека число баснословных сказаний увеличивалось. Их списывали, и зная, и не зная запрещение свят. Киприана. В период первоначальной Русской Церкви писали Избopники, т.е. избранные, лучшие места из Древних Учителей; в век Стоглава забыли уже и слово «изборник», а писали только "сборники", т.е. сбор всего, что попадалось под руки, ВЕРНОГО И ЛОЖНОГО, полезного и пустого, СПАСИТЕЛЬНОГО И ВРЕДНОГО. Св. Максим Грек восстал против чудовищных сборников старого – не запрещением, а показанием нелепостей и ошибок в сборниках.

Обличительное слово лживому писанию Афродитиана Пеpca, которое простота того времени читала и переписывала, утешаясь с детским добродушием вымыслами Афродитиана. Максим показал, что это сочинение – нелепая смесь языческих верований с христианством, богов греческих с предметами неприкосновенными по святости, ложь с начала до конца.
"Сказание о глаголющих, яко во всю Светлую неделю солнце не зайде" писано против сочинения, встречающегося в славян. ркп. даже XIV века. Обличив суеверную нелепость повести, Максим говорит: «Не справедливо ли сказал я в начале, что великое зло – не знать Божественных Писаний (Библии), не испытывать их внимательно и с благорассуждением?
Если бы знали это странные мудрецы последних наших времен; если бы здраво и разсудительно испытывали они Апостольския и Евангельския писания: они не соглашались бы так скоро с каждым невежественным и несвидетельствованным Писанием».

Нет сомнения, что ещё более говорил устно на словах прп. Максим о славянских сборниках, хотя о нём кричали, что он портит книги. Было, о чём говорить.
Невежество времени Стоглава, потеряв способность беседовать о нуждах души, и даже перестав верить в эту способность, полагало, что и другие неспособны к тому, и отселе наставления, слова русских учителей, каждую мысль русскую или болгарскую выдавало не иначе, как с именем то Златоустого, то Василия Великого, то Феодорита и Мелетия.
Если бы нужно было, мы могли бы выставить до сотни русских сочинений, под именами Великих Отцов Греции, или с неопределённым, но почётным названием: "поучение св. Отцов".

Точно так явились с именем Феодорита и Мелетия скудные сказания какого-то бедного иконописца о сложении перстов для крестного знамения, – сказания, которых никогда не видела и не знала Греция, но которые простота писала и переписывала благоговейно, а дерзкое невежество готово было защищать с шумом.

Прп. Иосиф Волоцкий, обличая жыдовствующих, говорил: «ничтоже тако обрадоватися нашу устрояет жизнь, якоже в церкви красование». И усердие к храмам Божиим в самой большей части народа соответствовало такому отзыву о значении благолепия храмов. Москва, богатая тогда храмами... блестела золотом куполов...

Но, в последствии времени, Собор 1551 г. обличал тщеславие, строившее новые храмы и оставлявшее пустеть прежние; он же предписывал совершать службу Божию «чинно и безмятежно, каноны говорить (а не петь) со вниманием, хвалитныя стихиры и великое славословие петь, а не говорить».
Гораздо более видел и говорил свежим взглядом мудрый Максим Грек. Он видел, что многие не понимают многого в обрядах богослужения. И потому объяснял то ту, то другую часть богослужения, пробуждая дремлющее невежество к бдению над мыслью. Часто он обозревает в своих сочинениях части чина Литургии, объясняет значение каждой из них и показывает, какая часть самая важная. "Сказание"- о свышнем мире и спасении душ наших помолимся, - объясняет смысл сей ектении, так как некоторые настолько были невежественны и просты, что соединяли с словами: о свышнем мире значение мира ангельского и молились за Ангелов.

Не совсем нравились тёмному благочестию и эти просветительские сочинения прп. Максима. Но особенно негодовало оно на Максима Грека, когда обличал он пристрастие его к наружному благочестию (обрядоверию). С ясным разумением христианского служения писал он два Обличения тем, которые жили нераскаянно в грехах, а надеялись спастись тем, что КАЖДЫЙ ДЕНЬ КАНОНЫ И МОЛИТВЫ СВЯТЫМ.

Тверский Архиеп. Акакий, благочестивый и простодушный, построил великолепный храм; прп. Максим Грек радовался усердию пастыря и паствы. Но страшный пожар опустошил Тверь; и Акакий уныл, тверитяне – ещё более. Максим написал тверитянам, что благочестие их гнило, хотя и построило великолепный храм, что Бог бедствием, постигшим их, обличает нечистоту сердец их. Максим оглашен за то «акы хульник и льстив».
Но его тогда, на тот момент оправдал святитель Иоасаф...
* * * * *
Источник: История Русской Церкви в пяти периодах. / (1410-1588) / Архиеп. Филарет. / Изд. 2. М. : Тип. Готье, 1851

Свят. Филарет Гумилевский:
Русские дорожили простотой веры. Но чего не требовала совесть под игом диких татар (сами страдания несли очищение и спасение), т.е. отчётливого верования, того не могла не требовать она, даже у большинства, во время свободы гражданской; особенно для пастырей тем более стало нужным отчётливое верование, что, по переменившимся обстоятельствам, многие начинали уже не довольствоваться простотой веры и нравов.

Многие даже из князей и бояр русских ещё и в это время не умели писать, но были уже из них и такие, которые за границей получали образование.

А духовное образование не имело и прежних средств.
Так сложилось, что в половине XVI в. особенно жалко было положение духовного просвещения. Собор 1551 г. со скорбью говорил: «отцы и мастера (ставленников) сами мало умеют и силы в Божественном Писании не знают, а учиться им негде». И потому убедительно просил Государя завесть училища. И тогда «были молодые люди с жаждой наук, с желаниями узнать Св. Писание».

Но вместе с тем были дерзкие, «мнящиеся быти учителями», которые смотрели на просвещение, как на ересь, – на чтение книг как на путь к помешательству ума.
«Какое несчастие! – восклицает к чести Русской Церкви сын её. – Отнимают оружие, которым бы можно было обличать еретиков, а других исправлять, и врачевство смертоносным ядом называют!»

Наконец около 1555 г. заведены на Руси были первоначальные школы при некоторых церквах, и даже открыли было школу латинского языка: но последняя скоро была закрыта.
Царь пред тем временем вызывал в Россию иностранных богословов вместе с разными образованными людьми, но успех не соответствовал намерению: со стороны людей – по страстям людским, со стороны Промысла – в охранение Церкви от западного волнения мыслей...

Свят. Филарет дальше: это был переходный период:

Иго монгольское приучило русский народ к хитрости как к средству самоохранения. В сем периоде привычка увеличила этот дар монгольский и лишила народ добродушной искренности. Худое скоро растёт в нас. Теперь не было искренности в обращении с другими, лгали и обманывали друг друга грубо. И то же было в служении Богу: у многих обрядная набожность была делом не сердца, а обычаев времени, была церемонностью без духа и силы: оттого свободно господствовали между многими отвратительные пороки, к счастью, не столько по онемению совести, сколько по осязаемому невежеству того переходного времени...

В продолжение 15 в. христианское терпение северной России подвергалось по временам жестоким испытаниям со стороны диких татар. В 1410 г. царевич Талыча тайно взошёл с войском во Владимир и предал всё грабежу и мечу.

Много раз татары, совершая набеги, оставляли после себя в России трупы, стоны, пепелища и нищету. Гибли ученые монахи и духовенство. Особенно тяжки были Мустафа в 1445 г. для Рязани, Улу-Мехмет в 1445 г. для Нижнего Новгорода, Мазовша в 1455 г. для Москвы. Конец истязаниям мусульманским положен мудростью и оружием Иоанна III-го в 1481 г.

А в 16 в. средина царствования Иоанна Грозного (1548–1559 гг.) славна была для государства, благодетельна для внешнего состояния Церкви. Но ещё в малолетство Иоанна Грозного (1531–1547 гг.) бояры случалось душили друг друга и губили невинных в темницах.