Эпизоды войны с красными

Хан Р.Б. Хаджиев

Великий бояр.

Жизнь и смерть генерала Корнилова.

ОТ ГЕОРГИЕ-АФИНСКОЙ ДО ЕЛИЗАВЕТИНСКОЙ

24 марта 1918 года.

23 марта вечером Верховный вызвал к себе генерала Маркова. После часового совещания вдвоем генерал Марков, получив боевую задачу на завтрашний день, ушел. Задача эта заключалась в том, что генерал Марков со своим полком, выйдя из Ново-Дмитриевской ночью, подойдет к Георгие-Афинской станице на рассвете, как раз в то время, когда товарищи будут еще спать, и стремительно ударит на большевиков.

—  Хан, разбудите меня в три часа, чтобы мы уже к началу операции были там! — приказал мне Верховный, ложась спать в 10 часов вечера.

Ровно в три часа он был разбужен и после легкого завтрака и стакана чаю, отнявшего полчаса, мы тронулись в путь. По станице ехали очень медленно, с трудом выбираясь из моря грязи. Выехав в открытое поле, где дорога была немного лучше, Верховный поехал крупной рысью, и генерал Романовский, Долинский и я на наших «англо-арабах» еле поспевали за ним. За нами следовал конвой под высоко развевавшимся национальным флагом. Было еще темно. Навстречу нам дул резкий холодный ветер, разгонявший туман.

 

 Узнав, что генерал Марков со своим полком находится только здесь, в то время как он должен был уже атаковать Георгие-Афинскую станицу, Верховный разозлился.

—  Упустил самое дорогое время! — произнес он и пришпорив булана, поскакал к генералу Маркову.

Подъехав к генералу Маркову, Верховный раздраженно указал:

—  Момент упущен! Сергей Леонидович, ведь вчера я ясно и определенно показал вам по карте, какова местность возле Георгие-Афинской. Чтобы не понести излишних потерь, я приказал вам атаковать ее во время темноты. Вы же не изволили исполнить свою задачу и ведете сейчас людей на расстрел. Меня удивляет, что на сей раз вы, Сергей Леонидович, изменили себе!

—  Ваше Превосходительство, едва живых от усталости трудно  поднять! — начал было говорить генерал Марков, но Верховный резко его перебил:

—  Ведите скорее, а то совсем будет поздно! — и сам поскакал вперед.

Колонна пехоты с артиллерией двигалась по совершенно чистому полю и находилась в полуверсте от железнодорожного полотна, идущего впереди станицы. Не успел Верховный отъехать от головы колонны и ста шагов, как показавшийся на полотне железной дороги бронепоезд товарищей открыл такой убийственный огонь, что даже Верховный, быстро соскочив с лошади, нагнулся под неприятельским огнем и направился к насыпи.

—  Убрать лошадей! — крикнул, уходя, Верховный.

—  Разомкнись! Ложись! — слышалась сзади команда генерала Маркова.

—  Вот видите, что вы наделали, Сергей Леонидович! Теперь нас всех перебьют, как куропаток! — сурово заметил Верховный генералу Маркову, когда тот подошел к нему.

—  Ваше Превосходительство! Ошибка будет исправлена! — быстро ответил он и крикнул: — Перебежками вперед!

Не отвечая ничего генералу Маркову, Верховный продолжал быстро идти вперед и, подойдя к старой железнодорожной насыпи без рельс, приказал мне и Долинскому лечь, сам же с генералом Романовским, стоя под градом пуль, начал осматривать в бинокль позицию большевиков. Ни Верховный, ни генерал Романовский, ни Долинский, ни я в этот день, по милости Аллаха, не были ранены. Правда, одежда наша была прострелена в нескольких местах. Да и у кого она не была прострелена в этот день? Генерал Романовский не был ранен в ногу навылет, как об этом пишет в своей книге генерал Деникин.

Поле, по которому войска делали перебежку, от растаявшего снега превратилось в болото. Перебегавшие, не обращая внимания на тысячи безпрерывно жужжавших пуль, при каждой очереди из пулемета бултыхались со своей винтовкой прямо в воду, которая вокруг них кипела от пуль, как в котле. Улучив момент, они поднимались и бежали вперед, бросаясь опять в воду при новой очереди. Товарищи не жалели ни патронов, ни снарядов и по одиночным фигурам выпускались в одно мгновение тысячи пуль. Чтобы притащить пулемет на позицию, находившуюся от Верховного в трехстах шагах, понадобилось больше получаса времени. 

 Наконец, все войска, добежав до железнодорожной насыпи, где находился Верховный, залегли и не могли двигаться дальше, так как бронепоезд, стоявший впереди нас, работал безпрерывно, посылая безчисленное количество снарядов и пуль.

—  Хан, прикажите полковнику Миончинскому, чтобы он отогнал этот бронепоезд! Он нам сейчас мешает! — приказал мне Верховный.

Поминутно ныряя и бросаясь при каждой очереди пулеметов в липкую холодную грязь, я побежал назад и передал приказание Верховного командиру батареи.

—  Понимаю! Вижу! Сейчас! — говорил полковник Миончинский, быстро занимая позицию.

В этот момент около самого орудия было ранено два человека прислуги и лошадь.

—Мы товарищей в два счета! — говорил Миончинский, направляя сам орудие.

Я поспешил к Верховному. «Ба-бах!» :— раздался выстрел нашей батареи, когда я лежал в воде, недалеко от нее, так что от выстрела меня обдало сильно воздухом. После трех выстрелов бронепоезд снялся с места.

— Молодец, полковник Миончинский! Хорошо угадал по бронепоезду! — говорил Верховный, увидя, как бронепоезд начал удирать. — Сергей Леонидович, быстро займите впереди стоящую железнодорожную будку! — приказал Верховный генералу Маркову.

Генерал Марков поспешил исполнить приказание. В это же время прибыл казак с донесением от генерала Богаевского. Прочитав его, Верховный произнес:

—  Слава Богу! Африкан Петрович покончил со Смоленской и идет в обход Георгие-Афинской. Надо спешить к нему! Пока не подойдет сюда Неженцев и Богаевский, товарищи будут сидеть здесь! — произнес Верховный, направляясь к конвою, который находился в это время в «глубокому тылу».

Войска, лежа на ребре насыпи в разнообразных позах, весело разговаривали между собой, когда мы с Верховным проходили мимо них.

—  Лежите, лежите, господа! — говорил Верховный поднимавшимся при его приближении.

—  Хан, поезжайте в Ново-Дмитриевскую и передайте полковнику Трухачеву, чтобы штаб пока оставался там, так как выступать еще рано. Обстановка сегодня изменилась! — приказал Верховный около одиннадцати часов дня, когда мы вчетвером подошли к конвою. — Посмотрите, Иван Павлович, что делается вокруг! Огонь очень сильный! — говорил он, глядя в поле, которое кипело от падавших пуль.

Сев на лошадь, я в сопровождении неизменного Фоки поспешил в Ново-Дмитриевскую. При въезде в станицу я встретил генерала Деникина, в сопровождении своего адъютанта штабс-капитана Малинина ехавшего на фронт.

—  Ну, как дела, Хан? Все обстоит благополучно? Станица еще не занята? — спрашивал он меня.

—  Никак нет, Ваше Превосходительство! Ждем подхода полковника Неженцева и генерала Богаевского в обход засевшим большевикам! — доложил я и направился в штаб.

Не успел я выйти из штаба, как увидел въехавшего в станицу Верховного.

Быстро пообедав, Верховный в сопровождении генерала Романовского, Долинского и меня поехал по направлению к Смоленской. Было 4 часа дня. По дороге мы встретили казака с донесением от полковника Неженцева, доносившего о взятии Георгие-Афинской. Подъезжая к этой станице, мы увидели дым горящих вагонов. Верховного встретили выстроившиеся войска.

—  Низкий поклон вам, безсмертные! — крикнул Верховный, подъехав к правому флангу их, где стоял загорелый и весь в грязи генерал Казанович.

После приветствия Верховный задал сейчас же вопрос, сколько досталось патронов, есть ли снаряды и какие потери. Получив ответ, он направился к горящим вагонам.

—  Ваше Превосходительство! Вы забыли поздороваться с корниловцами, они ждут вас в строю! — заметил полковник Неженцев, подойдя к Верховному.

—  Ах да, где они? Простите меня, Бога ради, Митрофан Осипович! Совсем забыл! — говорил Верховный, подходя к корниловцам.

Поздоровавшись, он поблагодарил корниловцев за их усилия и жертвы и также назвал безсмертными.

Осмотрев взятые у большевиков вагоны со снарядами и патронами, разместив раненых в станичном управлении, Верховный отправился в отведенную ему квартиру в доме священника, которого большевики за кадетские убеждения повесили до прихода нашей армии. Было уже темно, когда по небольшой лестнице, ведшей к парадной двери, подымался Верховный. Оставалась еще одна ступенька. В это время откуда-то раздался выстрел и пуля, прожужжав, впилась в дверь, на вершок вправо от головы Верховного:

—  Хан, сохраните и эту пулю! — приказал мне Верховный, когда я, выковыряв ее, показал ему.

Пуля эта была круглая, очевидно, выпущенная из охотничьего ружья.

На другой день, часов в 5 утра, Верховный стоял уже за станицей и пропускал мимо себя обоз, направлявшийся вместе с армией в аул Панахес. 

В тихий ясный вечер Верховный переправился через Кубань, за которой была расположена большая богатая станица Елизаветинская, находившаяся в 18 верстах от столицы Кубани. Не успел Верховный переправиться, как ему доложили, что жители Елизаветинской во главе с духовенством ожидают его для встречи у въезда в станицу. Быстро сев на булана, Верховный то рысью, то шагом поспешил в станицу. Его маленькая фигура в скромном сером полушубке то появлялась, то исчезала в ночной темноте, уносимая вперед могучим буланом, который, почуяв близость деревни, неудержимо рвался вперед.

Еще издали мы увидели море мерцающих свечей, которые держал в руках встречавший народ. Духовенство в праздничном облачении и с иконами ожидало Верховного. Головы у всех были обнажены и глаза устремлены в сторону приближавшегося Верховного. Быстро и легко соскочив с коня и приняв благословение священника, Верховный среди народа, заполнявшего все улицы, двинулся по направлению к церкви. Генерал Романовский, Долинский и я шли недалеко от него.

—  А где сам Корнилов-то, Митрич? — услышал я чей-то вполголоса заданный вопрос.

—  Видишь? Вон идет он рядом с батюшкой! Маленький человек с китайским лицом-то! — ответил такой же негромкий голос.

—  Где, где он, сам-то? — слышались кругом вопросы.

—  Вон тот, который сейчас смотрит сюда. Видишь, рядом с батюшкой. Взгляни на глаза-то, Митрич, какие суровые!

—  Хо! Да! Суров на вид! Гляди какой маленький, а целую армию с ранеными да больными с Дона сумел провести сюда!

—  Разве, Митрич, людей судят по росту? Ты что, забыл нашу поговорку-то? «Мал золотник, да дорог». Что толку, когда человек велик ростом?

Обернувшись, я увидел говорившего. Это был старый казак-кубанец.

«Слава Аллаху, что наконец его поняли. Дай Аллах побольше верующих!» — читал я молитву про себя, глядя на Верховного. Он шел довольно далеко от меня, шел, осматривая толпу, и тяжело вздыхал. Я видел его глаза, освещенные светом свечей.

После краткого молебна в церкви, переполненной народом, Верховный направился в дом батюшки по приглашению последнего. Ему была отведена лучшая комната в доме — зубоврачебный кабинет дочери батюшки. Долинский и я поместились рядом, в комнате сына батюшки. За неимением кроватей нам положили на пол матрасы, на которых мы и спали, укрывшись шинелями. Гостеприимный священник со своей симпатичной семьей очень радушно встретил нас, и Верховный с удовольствием отдохнул в этот вечер в этой милой семье. Никто из нас, видевших такой теплый прием этой семьи, не смог даже пожать им руки и поблагодарить, — время и обстоятельства не позволили это сделать ни одному из нас, евших хлеб-соль со стола этой семьи. Если эти строки когда-нибудь дойдут до нее, то пусть она примет мою сердечную благодарность!

Быстро поужинав, в 12 часов ночи Верховный лег отдыхать.

В пять часов утра, 27 марта, Верховный отправился осматривать позицию, занимаемую корниловским сторожевым охранением, находившуюся за Елизаветинской, в сторону Екатеринодара. Эта позиция на несколько тысяч шагов тянулась от крутого берега Кубани до плавня.

—  Митрофан Осипович, сколько у вас здесь человек? — спросил Верховный у полковника Неженцева.

—  Шестьдесят штыков! За ночь из строя выбыло пять человек! — доложил полковник Неженцев.

—  Хорошо! Это немного, но вы держитесь до последней возможности. Как только переправят артиллерию, я пришлю к вам два орудия. Одно из них поставьте на левом фланге на берегу Кубани, на случай, если товарищи вздумают сделать вам визит на пароходе из Екатеринодара! — говорил Верховный, уезжая.

По возвращении Верховного в Елизаветинскую ему представились казаки, которые желали бороться в армии против красных.

—  Я очень рад, Хан, что прибыло к нам целых шестьдесят человек здоровых молодых казаков. Слава Богу, ум русского человека, кажется, начинает проясняться. Дай Бог, чтобы дальше шло так!

Здесь, Хан, совсем другое настроение, чем на Дону! — в веселом настроении говорил Верховный.

Опять явилась надежда, что русский народ понял, где его друзья и где враги и, объединившись вокруг Добровольческой армии, сметет с лица России всю насевшую нечисть.