Владимир МАЯКОВСКИЙ

В пасхальное воскресенье 14 апреля 1930 года застрелился революционный  поэт и пламенный ленинец

Про смерть его красиво сказала Марина Цветаева: "Двенадцать лет подряд человек Маяковский убивал в себе Маяковского поэта, на тринадцатый - поэт встал и человека убил".
Много храмов разрушил,
А этот - ценней всего.
Упокой, Господи, душу
Усопшего врага Твоего.

Бунин же писал: "думаю, что Маяковский останется в истории литературы большевицких лет как самый низкий, самый циничный и вредный слуга советского людоедства, по части литературного восхваления его и тем самым воздействия на советскую чернь, - тут не в счет, конечно, только один Горький, пропаганда которого с его мировой знаменитостью, с его большими и примитивными литературными способностями, как нельзя более подходящими для вкусов толпы, с огромной силой актерства, с гомерической лживостью и беспримерной неутомимостью в ней оказала такую страшную преступную помощь большевизму поистине "в планетарном масштабе".

И советская Москва не только с великой щедростью, но даже с идиотской чрезмерностью отплатила Маяковскому за все его восхваления ее, за всякую помощь ей в деле развращения советских людей, в снижении их нравов и вкусов. Маяковский превознесен не только как великий поэт. В связи с недавней двадцатилетней годовщиной его самоубийства московская "Литературная газета" заявила, что "имя Маяковского воплотилось в пароходы, школы, танки, улицы, театры и другие долгие дела. Десять пароходов "Владимир Маяковский" плавают по морям и рекам. Имя его было начертано на броне трех танков. Один из них дошел до Берлина. Штурмовик, подводная лодка, площадь в центре Москвы, станции метро, переулок, библиотека, музеи, район в Грузии, село в Армении, поселок в Калужской области, горный пик на Памире, клуб литераторов в Ленинграде, улицы в 15 городах, пять театров, три городских парка, школы, колхозы..."
Маяковскому пошло на пользу даже его самоубийство.

Маяковский прославился в некоторой степени еще до Ленина, выделился среди всех тех мошенников, хулиганов, что назывались футуристами. Все его скандальные выходки в ту пору были очень плоски, очень дешевы, все подобны выходкам Бурлюка, Крученых и прочих. Но он их всех превосходил силой грубости и дерзости. Вот его знаменитая желтая кофта и дикарская раскрашенная морда, но сколь эта морда зла и мрачна! Вот он, по воспоминаниям одного из его тогдашних приятелей, выходит на эстраду читать свои вирши публике, собравшейся потешиться им: выходит, засунув руки в карманы штанов, с папиросой, зажатой в углу презрительно искривленного рта. Он высок ростом, статен и силен на вид, черты его лица резки и крупны, он читает, то усиливая голос до рева, то лениво бормоча себе под нос; кончив читать, обращается к публике уже с прозаической речью:

- Желающие получить в морду благоволят становиться в очередь.
Вот он выпускает книгу стихов, озаглавленную будто бы необыкновенно остроумно: "Облако в штанах". Вот одна из его картин на выставке, - он ведь был и живописец: что-то как попало наляпано на полотне, к полотну при-клеена обыкновенная деревянная ложка, а внизу подпись: "Парикмахер ушел в баню"...

Если бы подобная картина была вывешена где-нибудь на базаре в каком-нибудь самом захолустном русском городишке, любой прохожий мещанин, взглянув на нее, только покачал бы головой и пошел дальше, думая, что выкинул эту штуку какой-нибудь дурак набитый. А Москву и Петербург эта штука все-таки забавляла, там она считалась "футуристической". Если бы на какой-нибудь ярмарке балаганный шут крикнул толпе становиться в очередь, чтобы получать по морде, его немедля выволокли бы из балагана и самого измордовали бы до безчувствия. Ну, а столичная интеллигенция все-таки забавлялась Маяковскими и вполне соглашалась с тем, что их выходки называются футуризмом.

В день объявления войны с немцами Маяковский влезает на пьедестал памятника Скобелеву в Москве и ревет над толпой патриотическими виршами, но как-то устраивается так, что на войну его не берут.

Но вот наконец воцаряется косоглазый, картавый, лысый сифилитик Ленин, начинается та эпоха, о которой Горький, незадолго до своей насильственной смерти брякнул: "Мы в стране, освещенной гением Владимира Ильича Ленина, в стране, где неутомимо и чудодейственно работает железная воля Иосифа Сталина!"

Воцарившись, Ленин, "величайших гений всех времен и народов", провозгласил:
"Так называемая "свобода творчества" есть барский анахронизм. Писатели должны непременно войти в партийные организации".
И вот Маяковский становится уже неизменным слугою РКПб, начинает буянить в том же роде, как буянил, орать, что "довольно жить законами Адама и Евы", что пора "скинуть с корабля современности Пушкина"

Что именно требовалось, как "оружие", этим кругам, то есть, проще говоря, Ленину с его РКП, единственной партией, которой он заменил все прочие партийные организации? Требовалась "фабрикация людей с материалистическим мышлением, с материалистическими чувствами", а для этой фабрикации требовалось все наиболее заветное ему, Ленину, и всем его соратникам и наследникам: стереть с лица земли и оплевать все прошлое, все, что считалось прекрасным в этом прошлом, разжечь са-мое окаянное богохульство, - ненависть к религии была у Ленина совершенно патологическая, - и самую зверскую классовую ненависть, перешагнуть все пределы в беспримерно похабном самохвальстве и прославлении РКП, неустанно воспевать "вождей", их палачей, их опричников, - словом как раз все то, для чего трудно было найти более подходящего певца, "поэта", чем Маяковский с его злобной, безстыдной, каторжно-безсердечной натурой, с его площадной глоткой, с его поэтичностью ломовой лошади и заборной бездарностью даже в тех дубовых виршах, которые он выдавал за какой-то новый род якобы стиха, а этим стихом выразить все то гнусное, чему он был столь привержен, и все свои лживые восторги перед РКП и ее главарями, свою преданность им и ей. Ставши будто бы яростным коммунистом, он только усилил и развил до крайней степени все то, чем добывал себе славу, будучи футуристом, ошеломляя публику грубостью и пристрастием ко всякой мерзости.

Он любил слова "блевотина":
Бумаги
гладь
облевывает
пером,
концом губы поэт,
как ****ь рублевая.

В ту же пору т.н."Всероссийский Староста" Калинин посетил юг России и тоже вполне откровенно засвидетельствовал:
"Тут одни умирают от голода, другие хоронят, стремясь использовать в пищу мягкие части умерших".
Но что до того было Маяковским, Демьянам и многим, многим прочим из их числа, жравшим "на полный рот", носившим шелковое белье, жившим в самых знаменитых "Подмосковных", в московских особняках прежних московских миллионеров! Какое дело было Владимиру Маяковскому до всего того, что вообще свершалось под небом РКП? Какое небо, кроме этого неба, мог он видеть? Разве не сказано, что "свинье неба вовеки не видать"? Под небом РКП при начале воцарения Ленина ходил по колено в крови "революционный народ", затем кровопролитием занялся Дзержинский и его соподвижники. И вот Владимир Маяковский превзошел в те годы даже самых отъявленных советских злоде-ев и мерзавцев. Он писал:

Юноше, обдумывающему житье,
решающему -
сделать бы жизнь с кого,
скажу, не задумываясь:
делай ее
с товарища Дзержинского!

Он, призывая, подобно нашему Владимиру Соловьеву, русских юношей идти в палачи, напоминал им слова Дзержинского о самом себе, совершенно бредовые в устах изверга, истребившего тысячи и тысячи жизней:
"Кто любит жизнь так сильно, как я, тот отдает свою жизнь за других".
А наряду с подобными призывами не забывал Маяковский славословить и самих творцов РКП, - лично их:

Партия и Ленин -
кто более
матери истории ценен?
Я хочу,
чтоб к штыку
приравняли перо.
С чугуном чтоб
и с выделкой стали
о работе стихов
от Политбюро
чтобы делал доклады Сталин.

И вот слава его, как великого поэта, все растет и растет, поэтические творения его издаются "громадными тиражами по личному приказу из Кремля", в журналах платят ему за каждую строчку даже в одно слово гонорары самые что ни на есть высокие, он то и дело вояжирует в "гнусные" капиталистические страны, побывал в Амери-ке, несколько раз приезжал в Париж и каждый раз имел в нем довольно долгое пребывание, заказывал белье и костюмы в лучших парижских домах, рестораны выбирал тоже наиболее капиталистические, но "поплевывал" ив Париже, - заявил с томной брезгливостью пресыщенного пшюта:

Я не люблю
парижскую любовь -
любую самочку
шелками разукрасьте,
потягиваясь, задремлю,
сказав "тубо"
собакам озверевшей страсти.

"Большим поэтом" окрестил его, кажется, раньше всех Горький: пригласил его к себе на дачу в Мустамяки, чтобы он прочитал у него в небольшом, но весьма избранном обществе свою поэму "Флейта-Позвоночник", и когда Маяковский кончил эту поэму, со слезами пожал ему руку:
- Здорово, сильно... Большой поэт! "

----

Маяковский стал одним из творцов "религиозно-безбожного" сознания чистящих себя под Лениным. Он же оказался среди первых жертв "работы адовой".

Товарищ Ленин,
работа адовая
будет
сделана
и делается уже...
«Разговор с товарищем Лениным» (1929).

Мы сами себе и Христос и спаситель!
Мы сами Христос!
Мы сами спаситель!

К Богу-Творцу Маяковский обращался с безцеремонной снисходительностью, глумился над Церковью, писал множество гнусных агиток, пытаясь оскорбить самого Господа Бога, пытаясь утвердить себя на месте бога.
Когда коммунисты говорят о высоконравственном коммунистическом обществе, которое можно построить вне русских христианских традиций, обычно начинает тошнить, и обычно сразу вспоминается ряд примеров по разрушению семьи коммунистами:

1. Декреты Ленина (19 декабря 1917 года) «Об отмене брака» и «Об отмене наказания за гомосексуализм» (последний – в составе декрета «О гражданском браке, о детях и о внесении в акты гражданского состояния»). В частности, оба декрета предоставляли женщине да и мужчине «полное сексуальное самоопределение». По этим декретам «сексуальный союз» (второе название – «брачный союз») можно было как легко заключить, так и легко расторгнуть.
2. Известная теория «стакана воды» Клары Цеткин и Колонтай о том, что в коммунистическом обществе удовлетворить половые стремления и любовную потребность так же просто и незначительно, как выпить стакан воды.
3. Пример воплощения этих идей - жизнь Маяковского:

Маяковский и Лиля Брик познакомились в июле 1915 года. Сестра Лили Эльза, у которой с поэтом был роман, однажды привела его в квартиру Бриков. Маяковский прочитал у них ещё не опубликованную поэму «Облако в штанах» и после восторженного восприятия её хозяйкой, посвятил её Лиле Брик. Осип, муж Лили, через некоторое время издал поэму.
Вскоре между Маяковским и Лилией Брик вспыхнул бурный роман. С лета 1918 Маяковский и Брики. бывшие по совместительству агентами ВЧК-НКВД и содержателями "светского салоны", завсегдатаями которого были как советские интеллигенты, так и чекисты-палачи, жили совместно, втроём.
По воспоминаниям А. А. Вознесенского: Уже в старости Лиля Брик потрясла меня таким признанием: «Я любила заниматься любовью с Осей. Мы тогда запирали Володю на кухне. Он рвался, хотел к нам, царапался в дверь и плакал» … «Она казалась мне монстром, — признавался Вознесенский. — Но Маяковский любил такую. С хлыстом…»

В конце 1922 года Брик одновременно с Маяковским имела длительный и серьёзный роман с руководителем Промбанка А. Краснощёковым. Что касается переживаний Маяковского, то они, видимо, мало трогали Лилю Юрьевну, наоборот — она видела в них своеобразную «пользу»: «Страдать Володе полезно, он помучается и напишет хорошие стихи».

Несмотря на длительные отношения с Лилей Брик, у Маяковского было также немало романов «на стороне». Софья Шамардина, Наталья Брюханенко, от брака с которой отговорила Маяковского Вероника Полонская, последняя пассия поэта. С ними Лиля Брик до конца своих дней сохранит дружеские отношения. В Париже Маяковский знакомится с русской эмигранткой Татьяной Яковлевой, в которую влюбляется и посвящает ей два стихотворения. Последним романом Маяковского стала молодая и красивая актриса МХАТа Вероника Полонская.

В феврале 1930 года Лиля и Осип Брик уехали в Европу (из страны-то за железным занавесом, сразу видна "ступень посвящения" в крательных структурах.

Далее события известны со слов Полонской, рассказывавшей следствию, что когда она приехала к поэту в комнату на Лубянку, Маяковский запер дверь на ключ и положил его себе в карман. У них состоялся долгий разговор, в котором Владимир Владимирович убеждал переехать к нему немедленно и насовсем, во всем признаться мужу и тут же изменить их жизнь. Та в свою очередь говорила, что невозможно решить так всё сразу. Он отпустил её. Пройдя несколько шагов до парадной двери, она услышала выстрел. Войдя, увидела на полу распластанного Маяковского с открытыми ещё глазами. Он силился что-то сказать, но вскоре замолчал и стал бледнеть.

В предсмертной записке, которую Маяковский начал писать еще 12 апреля было написано:
«..у меня выходов нет… Товарищ правительство, моя семья — это Лиля Брик, мама, сестры и Вероника Витольдовна Полонская… Как говорят — “инцидент исперчен”, любовная лодка разбилась о быт. Я с жизнью в расчете, и не к чему перечень взаимных болей, бед и обид. Счастливо оставаться. Владимир Маяковский..»

Но до сих пор не утихают споры - сам застрелился Маяковский или его все-таки убрали как отработанный материал. Оба варианта вполне органичны для его жизни. Ибо он был ярчайшим примером того неправильного выбора в пользу Дьявола, который он сделал самолично.