Старец Анатолий Младший

Память 30 июля/12 августа (+ 1922 г.)

"Испытывайте самих себя, в вере ли вы" (2 Кор. 13, 5).

+ Мемуары канадского миссионера архимандрита Амвросия (Коновалова).

( Collapse )

С юных лет преподобный Анатолий, в миру Александр Потапов, возжелал стать монахом и уйти в монастырь, но мать его этого не хотела, и он, подобно преподобному Сергию Радонежскому, поступил в монастырь только после ее смерти – в 1885 году. Многие годы провел в скиту келейником у великого старца Амвросия. После его смерти, будучи еще иеродиаконом, старчествовал в скиту, и вскоре стал общепризнанным старцем Оптиной Пустыни.

Он впитал дух оптинского подвижничества – суровое, напряженное бодрствование духа, скрытое в своей келлии, той "расселины в скале, где Господь говорил к Моисею", – по выражению преподобного Исаака Сирина, простое искреннее отношение ко всему внешнему, видимому, – к братии, посетителям, природе, свету Божию. Уставной ход жизни обители, с ее Богослужением, старцами, насыщенный духовно-просветительной деятельностью, воспитали в нем великого аскета, делателя Иисусовой молитвы, проводившего ночи напролет в молитве. От утомления он часто задремывал в церкви во время чтения псалтири, и те, кто не знал о его ночных бдениях, поглядывали на него укоризненно. Это внутреннее делание, однако, принесло ему такое душевное состояние покоя и мира, которое позволило ему, в полном согласии со всеми предшествовавшими старцами, стать великим благодетелем для всего общества, воспитавшего тысячи русских душ в духе истинно христианского благочестия. Неспроста он высоко ценил святителя Тихона Задонского, и как величайшую драгоценность дарил людям его книгу "Об истинном Христианстве". Почти полвека спустя один его духовный сын с трепетом вспоминает: "Еще в 1921 году, благословляя меня на пастырство, старец Анатолий сказал мне: "Возьми "Истинное Христианство" Тихона Задонского и живи по его указаниям".

Усвоив основы монашеского духовничества у великого Амвросия, старец Анатолий властно руководил монашеской внутренней жизнью. Откровение помыслов – самое сильное оружие в руках духовника и старца. Старец Анатолий принимал от монахов исповедание помыслов. Эта сцена производила сильное впечатление. Сосредоточенно, благоговейно подходили монахи один за другим к старцу. Они становились на колени, беря благословение, обменивались с ним несколькими короткими фразами. Некоторые быстро, другие немного задерживались. Чувствовалось, что старец действовал с отеческой любовью и властью. Иногда он употреблял внешние приемы. Например, ударял по лбу склоненного пред ним монаха, вероятно, отгоняя навязчивое приражение помыслов. Все отходили успокоенные, умиротворенные, утешенные. И это совершалось два раза в день, утром и вечером. Поистине, "житие" в Оптиной было беспечальное и, действительно, все монахи были ласково-умиленные, радостные или сосредоточенно-углубленные.

У отца Анатолия был удивительный дар видеть движения души человека, его мысли и чувства. "Написали мне в 1916 году, что старец Анатолий Оптинский собирается в Петербург и остановится у купца Усова. Все мы втроем – брат, сестра и я – в положенный день отправились к Усовым. Когда мы шли к Усовым, брат и сестра заявили, что им нужно от старца только его благословение. Я же сказала им, что очень бы хотела с ним поговорить. Вскоре показался сам старец и стал благословлять присутствующих, говоря каждому несколько слов. Отец Анатолий внешностью очень походил на иконы преподобного Серафима: такой же любвеобильный, смиренный облик. Это было само смирение и такая, непередаваемая словами, любовь. Нужно видеть, а выразить в словах – нельзя! Когда до нас дошла очередь, старец благословил брата и сестру, а мне говорит: "А ведь ты поговорить со мной хотела? Я сейчас не могу – приди вечером". Старец уразумел мое горячее желание, хотя я не выразила его словами!.."

+ Воспоминания Елены Карцовой, в замужестве Концевич.

Последние годы преподобный Анатолий жил недалеко от церкви, почти напротив, в ограде монастырской. Смятенье в народе, вызванное революционным безбожием, устремляло верующих к старцам Анатолию и Нектарию за духовной поддержкой. Отец Анатолий хотя и был моложе и еще не седовласый, находился в центре внимания, а отец Нектарий был в тени. В смирении своем старец Нектарий, когда завидит народ издалека, спрашивает: "Вы к кому?", а сам ведет к старцу Анатолию не подозревающих, с кем они имеют дело.

Советские власти начали преследовать монахов по всей России. Оптина стала государственной собственностью, а безбожное государство, очевидно, не знало, как использовать монастырь. Благодаря усилиям местных верующих монастырь получил статус государственного музея с разрешением одной церкви продолжать действовать. Среди монахов было ужасное смятение, некоторых арестовали, а некоторые просто ушли, куда глаза глядят. Но православных верующих приходило еще больше, они стекались в святое место в поисках утешения.

Пришла чреда страданий и к старцу Анатолию. Его красноармейцы обрили, мучили и издевались над ним. Он много страдал, но когда возможно было, принимал своих чад. К вечеру 29 июля 1922 года, когда приехала комиссия, долго расспрашивали и должны были старца арестовать. Но он, не противясь, скромно попросил себе отсрочку на сутки, дабы приготовиться. Келейнику, горбатенькому отцу Варнаве, грозно сказали, чтобы готовил старца к отъезду, так как завтра увезут, и на этом уехали.

Воцарилась тишина, и преподобный начал готовиться в путь. На другой день утром приезжает комиссия. Выходят из машины и спрашивают келейника отца Варнаву: "Старец готов?" – "Да, – отвечает келейник, – готов", и, отворив дверь, вводит в покои преподобного. 

Каково же было их удивление, когда взору их предстала такая картина: посреди келлии в гробу лежал "приготовившийся" мертвый старец! Не попустил Господь надругаться над Своим верным рабом и в ту же ночь принял Своего готового раба.

Духовная дочь преподобного Анатолия Е.Г.Р. свидетельствует: "В 1922 году, перед Успенским постом, получаю от батюшки Анатолия письмо, которое оканчивается так: "Хорошо было бы тебе приехать отдохнуть в нашей обители". Сразу не собралась, не поняла, почему батюшка зовет приехать, а когда приехала в Оптину, то было уже поздно: на другой день был девятый день со дня смерти дорогого батюшки. Грустно было: чувствовалась потеря близкого человека, которого никто заменить не может. К девятому дню съехались различные лица, в разговоре с которыми я узнала, что не я одна опоздала: были и другие опоздавшие, которых батюшка вызывал или письмом, или явившись во сне. Но были и такие, кто застали еще батюшку живым". Его положили рядом с могилой старца Макария, чьи мощи потом обрели нетленными.

На следующий год, как раз перед Пасхой, монастырь окончательно ликвидировали. Все оставшиеся монахи были арестованы и высланы, церкви опечатаны, могилы старцев осквернены, а скит превращен в санаторий. Настоятель отец Исаакий и старец Нектарий попали в тюрьму в Козельске, но последний был вскоре освобожден и выслан за семьдесят километров от монастыря, где жил в доме преданного ему верующего до своей смерти в 1928 году, закончив, таким образом, славную эру Оптинских старцев.

В одной из многих популярных книг об Оптиной пустыни, которая появилась как раз перед революцией, "На берегу Божией реки" есть трогательное описание святого ребенка, пятилетнего сына духовной дочери отца Анатолия. Когда она была беременна им, то горячо молилась своему любимому святому – преподобному Сергию Радонежскому, обещая посвятить ребенка ему. Однако во время посещения прославления преп. Серафима в Сарове (1903 г.) почувствовала, как ребенок сильно толкнулся в ее чреве, и она задумалась, не следует ли ей назвать ребенка Серафимом, но потом увидела сон и назвала все-таки сына Сергеем. Через пять лет, "когда Вера и Сережа уходили из нашего монастыря, я пошла проводить их. В это время я увидела, что один из наших самых старых и почтенных монахов отец А. выходит, чтобы встретить нас. Мы приблизились к нему и склонились, чтобы принять благословение. Сережа, вытянув вперед ручонки, сказал: "Благословите меня, Батюшка". Вместо этого старый монах сам до земли склонился перед Сережей и сказал: "Нет, сперва ты благослови меня". И, к нашему изумлению, ребенок правильно сложил пальчики и благословил старца, как священник". "Какое будущее ожидает этого мальчика?" – Спрашивал в заключение автор.

И ответ на этот вопрос, по свидетельству Н.В. Урусовой, пришел из Святой Катакомбной Руси треть столетия спустя:

"Когда мои сыновья были в 1937 году арестованы и по сообщению ГПУ были высланы на десять лет без права переписки, то о моем материнском горе и говорить нечего. Много-много горьких слез пролила, но ни единой даже мимолетной мыслью не роптала, а искала только утешения в Церкви, а оно могло быть только в катакомбной Церкви, которую я везде искала и милостью Божией всегда находила очень скоро, и горе свое изливала истинным, Богу угодным священникам, которые там совершали тайные Богослужения. Так было, когда после ареста сыновей я из Сибири уехала в Москву. Сестра моя, которая, к ужасу моему, признавала советскую Церковь, не была арестована, несмотря на то, что была фрейлиной. Она мне указала на одну бывшую нашу подругу детства, с которой она расходилась в вопросах Церкви, так как та принимала горячее участие в тайных Богослужениях. Меня встретила эта дама и другие члены этой святой Церкви с распростертыми объятиями...

Проживая у сестры подолгу, я посещала все Богослужения, которые производились у частных лиц в разных районах Москвы. Был у нас священнослужителем и духовником отец Антоний, уже немолодой иеромонах. Постоянно слышу: "Как велик старец, что скажет старец и так далее". Я спросила отца Антония, где могла бы я увидеть этого старца, чтобы излить свое горе и получить утешение? Когда о нем упоминали, то говорили с необычайным благоговением и называли святым и необычайным. "Нет, – сказал отец Антоний, – этого никак нельзя, все, что Вам потребуется от него, я буду ему передавать". В 1941 году в Можайске я познакомилась с одной дамой, высланной из Москвы за арест мужа и единственной дочери. Она оказалась тоже членом катакомбной Церкви, и была с самых первых лет священства старца его духовной дочерью. Она мне сообщила, что старец (имени не назвала) живет сейчас в двух верстах от Можайска, и она тайно посещает его Богослужения. На мой вопрос, нельзя ли ей попросить принять меня, она ответила: "Нет, это невозможно, так как все молящиеся лишены этого, так как ГПУ его двадцать пять лет разыскивает, и он переходит по всей России с одного места на другое, будучи оповещен, как видно, Духом Святым, когда надо уйти". Конечно, я скорбела, но делать было нечего. День Святой Троицы в том году был 7-го июня. Как ничего не бывает случайным, так было и тут: я не могла быть в Москве, и с грустью сидела вечером накануне одна у себя в комнате. Слышу легкий стук в окошко, взглянула и поразилась. Стучит немолодая монахиня, одетая по-монашески, несмотря на строжайшее запрещение носить такую одежду. Дело было под вечер. Я отворила дверь, и она вошла ко мне со словами: "Батюшка старец отец Серафим, приглашает Вас завтра утром к себе, и если желаете, то можете исповедаться и приобщиться Святых Таин". Она указала мне, какой дорогой идти и быть осторожной: перед самой деревней было поле ржи, уже колосившейся, и советовала идти согнувшись. Дорога через это поле как раз упиралась в избу, где жил Старец, а прямо напротив через дорогу был исполком. Нечего и говорить о моем чувстве, когда монахиня, крайне приветливая своим светлым лицом, ушла. Звали ее мать Н. При Старце были две монахини, другую звали мать В. Они неразлучно были с ним. Старец жил иногда даже месяца два спокойно и совершенно неожиданно в разные часы дня и ночи вдруг говорил: "Ну, пора собираться"! Он с монахинями надевали рюкзаки, где были все Богослужебные предметы, и немедля уходили куда глаза глядят, пока Старец не остановится и не войдет в чью-нибудь избу, очевидно, по наитию свыше. Рано утром я пошла. Вхожу не с улицы, а, как было указано, с проселочной дороги, в заднюю дверь. Передо мной – дивный, еще совсем не старый монах. Описать его святую наружность не найду слов. Чувство благоговения было непередаваемо. Я исповедовалась, и дивно было. После совершения Богослужения и принятия мною Святых Таин, он пригласил меня пообедать. Кроме меня была та дама, о которой я писала выше. Обе монахини были и еще одна духовная дочь, приехавшая из Москвы. О, милость Божия: я никогда не забуду той беседы, которой он удостоил меня, не отпуская в течение нескольких часов.

Через день после того счастья духовного, что я испытала при посещении отца Серафима, я узнала от той дамы, что на другой день, когда сидели за чаем, отец Серафим встал и говорит монахиням: "Ну, пора идти!" Они мгновенно собрались и ушли, а через полчаса, не более, пришло ГПУ, ища его, но Господь его укрыл.

Прошло три месяца, немцы уже были в Можайске, когда опять легкий стук в окно и та же монахиня Н. пришла ко мне со словами: "Отец Серафим в Боровске, который сутки был занят немцами (сорок верст от Москвы), прислал меня к Вам передать свое благословение и велел открыть Вам, что он – тот Сережа, которому поклонился иеромонах А. (в Оптиной)".

Эра Оптиной прошла, монастырь разрушен. Но после такого откровения из катакомб порабощенной России разве можно сказать, что оптинские традиции умерли? Разве можно хотя бы предположить, какие новые тайны жизни Святой Руси ожидают Божиего времени, чтобы быть явленными недостойному миру?